Вальс до востребования

Ошеломленная, потрясенная, Марианна смотрела на этого подтянутого, импозантного мужчину широко распахнутыми от непоправимого кошмара глазами, осмысливая все, что он только что ей сказал.

– Какова вероятность потерять пальцы? – просипела она вмиг севшим голосом, впившись взглядом в лицо доктора.

– Практически стопроцентная, – скривился от необходимости расстраивать это милое дитя врач.

Это был шок! Да какой там шок – это был реальный крах жизни! На какое-то мгновение Марианне показалось, что ее с силой ударили в живот и от этого удара она не может никак вдохнуть – она втягивала, втягивала в себя воздух и задыхалась, задыхалась…

Доктор, мгновенно понявший, что происходит с пациенткой, кинулся вперед, спешно доставая из кармана прихваченный с собой на всякий случай шприц с успокоительным, но девушка остановила его жестом, указав кивком на графин с водой, стоявший на тумбочке. Поняв ее жест, он быстро налил воды и протянул задыхавшейся Марианне.

Захлебываясь, проливая на себя, она кое-как выпила полный стакан. Медленно втянула в себя воздух, задержала дыхание, медленно выдохнула, еще раз вдохнула-выдохнула, справляясь с панической атакой, вытерла ладошкой мокрый подбородок и опустила голову, погрузившись в размышления. Посидела так пару минут совершенно неподвижно, подняла голову и посмотрела на врача.

Он был совершенно обескуражен, поражен и восхищен внутренней силой этой необыкновенной хрупкой и нежной девочки, практически ребенка. Невероятно…

– Как скоро? – спросила она ровным голосом.

– Что? – захваченный своими мыслями, не уловил тот сути ее вопроса.

– Вы сказали: «Если вы останетесь в балете, то очень скоро потеряете пальцы». Как скоро, доктор? – повторила она.

– Ну… – замялся врач от необходимости сообщать столь дурные вести этому мужественному ребенку. – Если вы будете работать в том же ритме и с той же интенсивностью, что и прежде, то в течение полугода, но наверняка раньше.

– Я поняла, доктор. Спасибо, – произнесла ровным, не окрашенным никакой эмоцией голосом Марианна.

Игорь Аристархович поехал встречать внучку, возвращающуюся из Израиля, один, запретив родным нестись в аэропорт всем скопом, как они намеревались.

– Ведь не удержитесь, разведете там мокроту, начнете рыдать над ребенком, особенно ты, Леночка, увидишь дочь и разревешься, да и Витя слезу не сдержит. А ей сейчас силы нужны, поддержка, а не причитания, – аргументировал он свое решение. – Сам поеду, я уж совладаю с эмоциями, а вы лучше проревитесь, попричитайте, пока ее нет, да вон стол накройте.

Ну ладно, решила родня не спорить с патриархом. Наверное, он прав. Да какое «наверное» – прав абсолютно! Не имевшая возможность поехать в Израиль, чтобы быть рядом с доченькой, мама Марьяши плакала каждый день все три месяца подряд, да и муж ее, Виктор, утирал тишком слезу мужскую. Так что прав дед – увидят ребенка, разрыдаются как пить дать, не удержатся. А ей сейчас не слезы нужны, а их сила и поддержка.

Первым, кого увидела Марианна, выходя из зоны прилета, был дедушка Игорь, и она шагнула в его распахнутые руки и только там, спрятавшись в надежных, защищающих ото всех напастей объятиях, позволила себе разрыдаться. Первый раз с того момента, как эта растреклятая железяка упала на ее хрупкую ножку.

Толпа людей обтекала их с двух сторон – прилетевшие и встречающие, таксисты и пассажиры, а они стояли, замерев, и, прикрытая от всех напастей надежными руками, рыдала хрупкая маленькая девочка, так обиженная несправедливой, жестокой судьбой, на груди все понимающего дедушки. Стояли, пока Марьяша не выплакала самую жгучую, самую больную свою обиду, и дедушка Игорь вытер последние слезки с ее щечек, взял за руку любимую внученьку и повел к выходу.

Всю дорогу она рассказывала ему о том, что случилось, про то, что показало следствие по этому несчастному случаю и что сказали ей руководители и подруги-балерины, уверенные, что падение рамы было подстроено, и про все операции, которые перенесла, и о вердикте врачей. Он слушал, не перебивая, кивал, давая внучке возможность высказать, высвободить из себя все, что она держала, не обсуждая ни с кем, эти бесконечно долгие три месяца.

А когда они приехали домой, где Марианну встречала родня и накрытый по случаю ее возвращения шикарный стол, обнявшись и расцеловавшись со всеми, кое-как вынырнув из объятий близких, она прошмыгнула в свою комнату.

– Я сейчас, – пообещала Марьяша, натужно улыбаясь через отчаяние, душившее ее, изо всех сил сдерживая новый поток слез, – только переоденусь.

И, рухнув на свою родную девичью коечку, мгновенно заснула, словно выключилась. И проспала все застолье, и тревожные разговоры родных, беспокоившихся о ней, и всю ночь, и половину следующего дня. И плакала во сне, ужасно напугав маму, приходившую проверять своего ребенка каждые два часа.

Игорь Аристархович великий оптимист, никогда не падавший духом, в любой ситуации находивший выход из сложившегося положения, через пару дней после приезда Марианны предложил внучке неожиданный вариант.

– Давай так, Марианночка. – Выгнав всех из комнаты, он посадил ее перед собой, приступив к непростому разговору. – Для начала посмотрим честно и объективно на твои обстоятельства.

– Ну давай объективно, – постным, безразличным ко всему тоном согласилась она.

– Итак, что мы имеем? – проигнорировав упадническое настроение внучки, перешел к деловой части беседы дед. – А имеем тот факт, что служить в балете ты более не в состоянии. Факт второй: это не конец жизни.

– А что? – спросила вяло Марианна, саркастически хмыкнув: – Ее начало?

– Вот именно, – обрадовался сообразительности ребенка Игорь Аристархович.

– Дед, ты серьезно? – поразилась Марианна его неуместному, даже какому-то издевательскому, как ей показалось, оптимизму.

– Абсолютно, – подтвердил безапелляционно дедуля и произнес слова, врезавшиеся в память Марианны на всю жизнь: – Если непреодолимые обстоятельства лишают тебя возможности заниматься делом, которым ты занималась, которое любила и которому посвятила жизнь, значит, это был не твой путь.

– То есть как не мой? – недоуменно уставилась Марьяша на Игоря Аристарховича. – Как он может быть не моим, если балет – это моя жизнь, воздух, которым я дышу?

– Понимаешь, – терпеливо объяснял дедушка, – когда ты следуешь своему истинному предназначению, то все препятствия, какими бы сложными и невероятно тяжелыми они ни выпадали тебе, преодолимы. Пусть через боль, через бесконечное терпение и даже потери, но преодолимы, лишь закаляя, укрепляя тебя, делая сильнее на этом поприще. Но если ты попадаешь в ситуацию, которая полностью, совершенно безвозвратно перекрывает возможность заниматься этим делом, значит, это не твой путь. И вполне может оказаться, что твоя реализация лежит в той же сфере деятельности, но она какая-то иная, с другой стороны, с другим подходом. А может, это и вовсе совсем иная работа, которая и станет делом всей твоей жизни. И поверь, однажды, обернувшись назад и проанализировав обстоятельства, заставившие тебя сделать иной жизненный выбор, ты со всей очевидностью поймешь, что он наилучший, что все, что случилось, каким бы трагичным оно ни казалось тебе в тот момент, – все к лучшему.

– К лучшему, что я могу потерять пальцы на ногах и никогда больше не танцевать?! – прокричала Марианна, осуждающе глядя на деда больными глазами, стремительно наполняющимися жгучими слезами обиды.

– Почему не танцевать? – переспросил тот спокойным тоном и тепло улыбнулся. Протянул руку, вытер с ее щеки сорвавшуюся слезинку, погладил по голове и продолжил свою мысль: – Танцевать, и еще как. С полной отдачей. Только не в балете.

– А где? – зло спросила Марьяша, вытирая резким движением слезу со второй щеки. – Стриптиз в ночном клубе? Или на подтанцовках на эстраде?

– Но есть серьезные танцевальные коллективы, – все улыбался ей дед Игорь. – Например, ансамбль народного танца, или «Березка», или ансамбль песни и пляски Министерства обороны, достаточно сильные коллективы в госструктурах.

– Это невозможно, – покрутила головой Марианна, как-то вмиг устав от своего неожиданного эмоционального выброса, сдувшись и потускнев. – Это совершенно другая эстетика танца, другая хореография, иной рисунок, иная школа. Все другое. Это не балет.

– Не балет, да, – согласился дед. – И эстетика другая. Но это тоже искусство танца, профессиональное и не менее серьезное, чем балет. Особенно государственного уровня, не менее значимые коллективы, чем Большой театр.

– Но… – посмотрела, совершенно растерявшись, на него Марьяша. – Это же переучиваться, менять саму физику тела, рефлексы мускулатуры, да все менять, даже сознание.

– Да, менять, – подтвердил дедушка и снова погладил ее по голове своей большой, теплой и такой надежной ладонью. – Ну так и поменяй. Ты очень сильная девочка, невероятно упорная, ты сможешь все, за что возьмешься. – И, придвинувшись поближе, прошептал заговорщицки: – И ты снова сможешь танцевать во всю свою силу. И пальчики на ножке не потеряешь.

Марианна смотрела на своего любимого, замечательного дедушку, потрясенная этим неожиданным предложением, нелепостью самого предположения, что можно поменять балет на что-то иное, мысленно представляя себе, как такое вообще возможно…

Оказалось – возможно, и даже очень себе замечательно.

Игорь Аристархович не зря проработал долгие годы в Московской филармонии и играл в нескольких известных музыкальных коллективах (и был, кстати, заслуженным деятелем искусств). Он лично знал руководителей нескольких государственных танцевальных ансамблей и руководителя театра танца. Дружбу близкую с ними, конечно, не водил, но встречаться и общаться доводилось не раз, пересекаясь с этими коллективами на государственных концертах и гастролях. Вот к одному из них он и отправился поговорить о Марианне, да не просто так с просьбой нижайшей – мол, такие, понимаете, обстоятельства у внучки непростые, возьмите к себе, пожалуйста. Нет, Игорь Аристархович подготовился обстоятельно к этой встрече: собрал все, какие мог найти и раздобыть, видеозаписи выступлений Марианны на сцене и даже ее репетиций в зале, взял личные письменные рекомендации руководства Большого театра, художественного руководителя и хореографа Марьяши и только тогда, со всем этим материалом, и обратился к руководителю одного из самых известных танцевальных коллективов в стране.

Мэтр танцевального ансамбля, великий и невероятно занятой человек, выслушав Игоря Аристарховича, назначил личный просмотр Марианны на определенный день и час, после которого и огласил свое решение.

– У вас великолепные, исключительные данные, девушка. Я вас возьму, но придется очень много работать, меняя технику. – И повторил с нажимом: – Очень много. Вы понимаете?

– Я понимаю, – кивнула Марьяна. – Я готова.

М-да, вот уж что-что, а работать Марианна определенно умела: упереться в поставленную цель и двигаться к ней с упорством броненосца, вставшего в «колею», – вкалывать, вкалывать и вкалывать.

Но дело того стоило, и уже через три месяца Марианна выходила на сцену в основном составе ансамбля. Не ведущей солисткой пока, понятное дело, но на сей раз она со всей определенностью знала, чувствовала какую-то поразительную, необъяснимую внутреннюю уверенность, что очень скоро непременно станет той самой солисткой.

И, знаете, таки стала одной из ведущих танцовщиц ансамбля, и достаточно скоро. Нашла свое место в этой реализации и чувствовала себя в ином, не балетном, танце совершенно органично – свободно, раскованно, словно всегда им и занималась, словно оказалась, наконец, на своем, правильном месте.

Как же дед Игорь был прав! Вот как же прав-то, а!

И начался новый этап жизни Марианны – репетиции, концерты и бесконечные гастроли по всему миру. И пусть это было изматывающе трудно, бесконечная работа на пределе сил, с полной отдачей до самого дна, до предела, но Марианна находилась в своей стихии, в своей реализации, в своем полете и наслаждалась работой, движением, динамикой жизни, наслаждалась танцем.

В одном из гастрольных туров Марианна познакомилась с Константином Киртом. Вернее сказать, не она познакомилась с ним, а он с ней, и даже не с ней лично, а с группой девушек их коллектива.

Ей было восемнадцать лет, она уже вполне уверенно и серьезно работала одной из солисток ансамбля, гастролировавшего в тот раз по странам Европы. После одного, как обычно, триумфального выступления их коллектива на сцене известнейшего театра Лондона за кулисы пришла компания русских бизнесменов, в это время находившихся по делам в Англии.

Пришли, как водится в таких случаях, высказать свое восхищение, вручить цветы и какие-то презенты в знак преклонения перед искусством, исполнительским талантом и… бла-бла-бла, все в этом роде – восклицания, эмоции. Ладно, выразили, вручили, merсi, нам приятно. Но этим бизнесмены не ограничились, а принялись настойчиво приглашать руководство ансамбля и его ведущих солистов в известный лондонский ресторан, так сказать, в знак уважения.

В числе приглашенных была и Марианна, а в числе приглашающих бизнесменов – Константин Кирт. Вообще-то артисты и руководство коллективов столь высокого мирового уровня, как их театр танца, редко когда принимают подобные приглашения. Ну, во-первых, потому, что артистам элементарно требуется отдых, особенно после многочасового выступления с полной отдачей, во-вторых, переедать и тем более выпивать во время гастролей, вообще-то, запрещено, а в-третьих, у артистов и так практически нет свободного времени, чтобы хотя бы прогуляться и осмотреть город, в котором они выступают, купить подарки родным-близким, да просто перевести дух.

Ну, и самое главное, пожалуй, – уровень тех людей, которые намереваются этим приглашением выказать свое восхищение талантами артистов и их руководителей. На минутку, на дворе девяносто восьмой год, в любимой стране России передел ценностей и дележ ресурсов с элементами жестких разборок и отстрелами во весь рост, и, пардоньте-с, «бизнесмены» там сплошь ребята простые, резкие и жесткие, без заморочек. А уровень государственного танцевального коллектива, представляюшего лицо и престиж страны, таков, что позволять себе общение с подобного рода «предпринимателями» – это пусть не терять лицо, но все же навести тень на его достоинство.

Но, как было заведено еще в Советском Союзе, на гастролях ансамбль всегда сопровождали представители определенных госструктур. Один их звонок своему руководству с уточняющим вопросом про статус данных конкретных бизнесменов – и глава ансамбля разрешил подчиненным принять данное приглашение, ограничив, понятное дело, широту возможного разгуляева временем и запретом на алкогольные напитки. Сам же лично участие в мероприятии не принял. Не любил он это, да и не его уровень.

Константин сразу же, что называется, сделал стойку, конкретно запав на Марианну, и весь вечер провел около девушки, старательно ухаживая, осыпая комплиментами и цветами, веселил, рассказывал какие-то забавные истории. И всем присутствовавшим на том банкете был совершенно очевиден его особый интерес к Марианне. Собеседником Константин был интересным и рассказчиком неплохим, да и мужчиной вполне себе привлекательным, хоть и старше Марьяши на пятнадцать лет, что, собственно, не имело никакого особого значения.

Но девушка Марианна не ответила кавалеру-ухажеру взаимностью.

Не потому, что не понравился, – нет. Скорее, понравился и даже немного заинтриговал, пробудил некий женский интерес, но в тот момент любые отношения для нее были неактуальны и даже неприемлемы. Она только-только восстановилась полностью после травмы и перестройки пластики, рисунка танца и самой физики тела, что стоило ей неимоверных усилий, достигла пика прекрасной физической и профессиональной формы, и вся ее устремленность, все жизненные интересы были направлены только на работу. И никакие отвлечения на влюбленности и какую-то там личную жизнь ее не интересовали совершенно.

Но и господин Кирт не уступал девочке характером, будучи человеком весьма целеустремленным и упорным в достижении своих целей и желаний. Получив отказ девушки продолжить их общение и знакомство в дальнейшем, он и не подумал отступать. Не из таких был Константин Кирт, чтобы отступать при первом же обломе. Да сейчас!

Марианна покорила его с первого взгляда, во время выступления на сцене. Покорила до такой степени, что он, закоренелый циник и убежденный холостяк в свои тридцать три года, решил сразу же, в один момент, что эта девочка будет его женой.

Вот так и никак иначе.

Константин даже обрадовался тому, что она отказалась продолжить их знакомство, когда прямо и откровенно признался ей на той вечеринке в ресторане, что покорен и поражен ею и надеется встречаться и общаться, имея далеко идущие планы. Спокойным, ровным тоном Марианна поблагодарила его и отказала, объяснив, что занята только своей работой.

Хорошо, что отказала, – Кирту хотелось и требовалось побороться за нее, завоевать необыкновенную девчушку, завоевать честно, достойно и красиво. Эта девочка была из той необыкновенной породы, которая только одним своим видом, какой-то внутренней силой и благородством вызывала уважение и преклонение, не говоря уж про службу в столь знаменитом ансамбле и знание нескольких иностранных языков. С первого же взгляда было понятно, что ни нахрапом, ни наездом, ни деньгами ее не заполучить.

Кстати, окончательно и бесповоротно покорило Константина в Марианне то, что этой малышке было абсолютно, то есть глубоко пофиг, как нынче говорят, на все его богатства, на его финансовый и социальный уровень. Она занималась своей реализацией, шла по жизни своим путем, совершенствовалась, развивалась, посвятила себя танцу, и ее ни в малой степени не волновали и не интересовали те возможности, которые дают большие деньги и связь с богатым мужчиной.

Она была из породы особенных людей. Из породы исключительных женщин. И он решил, что получит ее во что бы то ни стало.

И Константин Кирт начал осаду. Продуманную, с психологически точно просчитанными и выверенными шагами. Он ездил по всем городам и странам, в которых гастролировал ансамбль, каким-то невероятным образом доставал билеты в первом ряду и присутствовал на их выступлениях и концертах, пусть не на всех, но на многих, после которых присылал Марианне неизменный букет алых роз и коробочку ее любимых засахаренных фруктов. Он помогал в переездах, в нужный момент оказываясь рядом, снимал для нее и ее подруг дорогущие номера в шикарных гостиницах, когда те, в которых размещали коллектив ансамбля, оказывались не слишком комфортабельными, на его взгляд, или находились далеко от театра, где они выступали. Он стал практически своим человеком для коллектива, почти родным и привычным.

И вдруг исчезал на несколько дней, а то и недель, не проявляясь никаким образом и не давая о себе знать – ни звонка, ни намека, где он, что с ним. И снова неожиданно возникал на спектакле, сидя в первом ряду с неизменным букетом алых роз. И беспрепятственно проходил в гримерку, вручал розы, заглядывая изучающе в лицо Марианне, отслеживая реакцию на его внезапное появление. Но девушка лишь устало, безразлично улыбалась, принимая очередной букет, благодарила и продолжала разгримировываться, мечтая лишь о горячем душе и чашке чая.

Поняв, что этот психологический ход с ней не работает, Кирт сменил тактику. Познакомился с родней Марианны, очаровав всех, кроме Игоря Аристарховича, которому молодой человек не понравился сразу же.

– Субчик этот, – высказывал дед свое мнение Марианне, – из бывших обкомовских комсомолят. Знаю я их породу, более циничных и беспринципных хапуг и коррупционеров еще поискать надо. Первыми кинулись ухватить, урвать, пользуясь связями старших партийных товарищей и родителей, когда страна разваливалась.

– Ну что ты говоришь, пап, – возражал ему Виктор Игоревич, – Константин хороший парень, начинал бизнес с кооперативного движения, еще до всех развалов Союза.

– Вот-вот, о чем я и говорю, – не сдавался дед Игорь. – Сидел при должности и связях, а бизнес уже наладил.

– А кто из нынешних бизнесменов с чистыми руками? – спрашивала мама Марьяны, заступаясь за молодого человека.

– Разные есть, – отмахивался безнадежно дед Игорь.

Но критиковать господина Кирта было уже поздновато – очаровал, очаровал всю родню Марианны. И как-то так ненавязчиво, исподволь, незаметно стал прямо-таки незаменимым помощником и спасителем в разного рода житейских ситуациях: то бабулю устроить в хорошую клинику, то решить срочную проблему с протекшей крышей на даче, то пришлет работников на ту же дачу отремонтировать баню… И везде он встрянет, и все-то мелочи урегулирует, и все-то проблемки решит. Никому же было невдомек, что решает эти вопросы не сам Кирт, а его помощник, которому тот поручил заниматься делами семьи Марианны, а докладывает, читай «доносит», о всякого рода житейских необходимостях и бытовых сложностях семьи ему младший брат Марианны Левка, мальчик десяти лет, которому за информацию Кирт подкидывал всяких ништяков дефицитных, а то и деньжат иногда.

В общем, главное – не способ достижения цели, а результат. Который таки имел место. Полгода подобных вот «окучиваний» семьи и ухаживаний за Марианной возымели свое действие – родня наседала на нее:

– Да что тут думать? Прекрасный молодой человек, и любит тебя. К тому же самостоятельный, богатый, никаких бывших жен и детей, и семья у него очень приличная.

И в театре удивлялись стойкости своей солистки и подзуживали, иронично посмеиваясь и интересуясь, когда свадьба. Да и сама Марьяна как-то уже привыкла к постоянному присутствию Константина в своей жизни, к его вниманию и заботе, к нему самому. И ей уж казалось, может, она и правда влюблена в него?

Одним словом, через полгода она сдалась и приняла предложение Константина стать его женой… С несколькими обязательными условиями. Первым и самым главным из которых было железное обещание Кирта Марианне, данное в присутствии самого руководителя ансамбля и закрепленное подписями и печатями на бумаге, что он никаким образом и ни при каких обстоятельствах не станет препятствовать или мешать Марианне продолжать карьеру танцовщицы.

– Я не оставлю сцену, – предупредила она его, – и буду танцевать, пока смогу. Ты должен это понимать, Константин. Если у тебя иной взгляд на роль жены и ты считаешь, что женщина должна сидеть дома и вести хозяйство, или видишь меня в другой какой-то ипостаси вне моей профессии, то тебе лучше отказаться от идеи жениться на мне.

Будущий муж подтвердил еще раз уже озвученное им обещание.

Кстати, к чести Кирта, надо сказать, что он ни разу не нарушил его за всю их совместную жизнь, мало того – всячески поддерживал и помогал Марьяне в ее профессиональной танцевальной деятельности.

Но. Странно, правда, что это предательское «но» норовит выскочить в самый прекрасный, спокойный и замечательный момент или период жизни, когда человек расслаблен, вполне себе доволен делами, и вдруг это «но», которое, сволочь эдакая, обязательно все испортит или как минимум порушит прекрасно выстроенное течение жизни и планы.

Практически сразу же после шикарной, потрясающе роскошной свадьбы Марианна забеременела. Ну куда ж денешься, когда оно вот так получилось. Вот вам и «но».

Она танцевала и не покидала сцену почти до шестого месяца беременности. А когда родила сына и младенца первый раз положили ей на грудь, Марьяна сразу же поняла, что это совершенно необыкновенный, уникальный мальчик, и почувствовала такую сильнейшую, такую неразрывную связь со своим ребенком, что какое-то время ей казалось, будто их все еще связывает пуповина, и гораздо более крепкая, чем та, которую разрезали.

Максим, как они назвали сына, внешне был невероятно похож на Марианну, а вот глаза ему достались такие же насыщенно-серые, как у отца, и форма ушей, и крупные ладони, и стопы с длинными, красивой формы пальцами. Ну, и телосложение отцовское – высокий рост, худощавый, но крепкий, добротной мужской стати.

Марианна растворилась в сыне, она его не просто любила, она чувствовала его каким-то поразительным высшим материнским и духовным чутьем, безошибочно определяя состояния и необходимости младенца. Они с сыном существовали в удивительно тонком чувствительном единении, поражавшем всех окружающих. Она знала, что он заплачет и почему, еще до того, как малыш тихонько пискнет, она знала, когда он хочет в туалет, и пеленки Максимки большую часть времени были сухими, потому что Марьяна успевала взять ребенка на руки и подержать над тазиком, куда тот делал все свои «делишки». Она замечательно спала, потому что просыпалась до того, как Максимка начинал хныкать, и успевала накормить и убаюкать. Такое материнское чутье поражало всех до невозможности, а Марианна откровенно недоумевала, почему они удивляются, ей такая чуткая настроенность на сыночка казалась настолько нормальной и естественной, что она сильно изумилась, узнав, что, оказывается, далеко не у всех мам существует такая тесная связь с их детьми. Правильнее сказать: у очень редких мам.