Рабыня по имени Бенун

Глава 6.

За Бенун пришел мальчик, махнул ей рукой и без слов повел за собой. Она хотела с ним поговорить и произнесла несколько слов на своем наречии. Он на нее посмотрел, но не ответил и так же молча повел к большому красивому дому, утопавшему в зелени и гроздьях душистой азалии.

Цветы были повсюду. Бенун обратила внимание на неухоженный вид растений, будто за ними не ухаживали. Лианы азалии были слишком загущены. Повсюду виднелись сухие ветки. Под окнами лежал толстый слой опавшей листвы, похоже, листья не сгребали с прошлого года, а может и больше. Так мог выглядеть дом, в котором не было хозяйки или она утратила интерес к своему все еще прекрасному саду.

Мальчик завел ее в дом, повернулся и, не глядя на Бенун, убежал по своим делам, если они у него были. Бенун так и не смогла составить представление о том, кто он и на каких правах тут жил. Если ему давали поручения, которые он выполнял, возможно, он из прислуги. Но почему не девочка? Разве мальчику не сподручнее было бы находиться вместе со всеми на плантациях, где требовалась физическая сила. Он еще мал, но поднять корзину с хлопком или управитьтся с вязанкой тростника наверняка бы смог.

Бенун осмотрелась, заметила посреди комнаты стул, но присесть так и не успела. Её окликнули:

– Явилась, наша красотка!

Это была ее знакомая. Бенун чувствовала неловкость. Голос женщины звучал приветливо, но ее взгляд был холодным и оценивающим.

– Я Лусия. Твоя имя я уже знаю. Вот и познакомились. А теперь полезай сюда, – и показала на жестяную ванну, которая находилась за тростниковой ширмой. Бенун ее заметила не сразу.

Впервые за многие месяцы она смыла с себя грязь, которая покрывала тело коркой пыли и пота.

На "Эбби" ее периодически окатывали забортной водой. Это освежало ненадолго, потом кожа зудела от соли. Бенун могла себе позволить протереть лицо, шею и грудь той водой, которую выдавали для питья. С учетом ее положения, ей полагалась двойная норма, что было очень кстати.

Волосы за время морского путешествия, свалялись, их невозможно было расчесать. Лусия посмотрела на нее и не спрашивая, коротко их обрезала, обкромсав со всех сторон. На голове Бенун образовалось черное облако .

– У тебя вши! – воскликнула Лусия без удивления. Ей уже не раз приходилось приводить рабынь в надлежащий «товарный» вид и волосы были наиболее частой проблемой. Она недоумевала:

– И зачем вам такие роскошные гривы? Только насекомых плодить. Какая мерзость. Я бы вас всех обривала налысо.

Бенун не поняла, что сказала Лусия и та показала жестом, что чешет себе голову. Бенун смущенно улыбнулась и пожала плечами – понятно, что она могла сделать, насекомые были не только у нее, весь корабль кишел ими. – Ничего, милочка, я тебя от них избавлю.

Голову Бенун намазали какой-то сильно пахнущей мазью, перемешанной с красной глиной. Все это вскоре превратилось в твердый колпак, который потом пришлось отмачивать и по кускам отбивать. Кожа на голове горела огнём. Бенун уже думала, что оставшиеся волосы отпадут вместе с глиной и с теми насекомыми, которые досаждали ей все это время. Ей было все равно, что будет с ее волосами. Мужчины вцеплялись в них своими потными руками, чтобы откинуть ей голову и рассмотреть получше ее глаза. Волосы были такой же проблемой, а не украшением, которым она могла бы гордиться, как своими глазами, фигурой, голосом.

Бенун снова вымыли. Лусия окинула ее взглядом: – А ты красотка. Фигурка, как статуэтка, только темненькая. Мужики будут с ума по тебе сходить. Наши бледные дамочки, как тухлые рыбы, им уже надоели. Сейчас много заказов на черных. Но такой красотки, как ты, я еще не встречала. Кто же ты такая?

Бенун уловила доброжелательность в голосе и ответила на своем родном языке вперемешку с несколькими новыми словами, которые успела выучить. Это выдавало ее тайну, но она решила, что могла бы поладить с Лусией, кто знает, сколько ей тут жить. – Спасибо. Вы добрая. Меня работать на плантация? – Бенун показала на хлопковые поля, которые расстилались до горизонта. Лусия замахала руками, она тоже обрадовалась, что общение с девушкой будет не таким органиченным: – Что ты! О плантациях забудь. У тебя другая работа, более нежная, – Лусия подмигнула Бенун. – Будешь ублажать мужчин. И рожать. Ты уже рожала? – женщина показал руками, как качает младенца.

Бенун задумалась, она сожалела, что доверившись этой женщине. С какой стати она спрашивала ее таком? Впрочем, исключить вероятность своей беременности было нельзя, при том, что Бенун искренне сомневалась – сможет ли родить.

После тех издевательств, которые пришлось терпеть на корабле, у нее каждый раз с новолунием кровило дольше обычного и боли раздирали низ живота так, что она теряла временами сознание, пока не получала пинок или ей на голову не выливали ведро воды, чтобы привести в чувство.

В родной деревне бабушка, которая владела многими тайнами природы, ее бы вылечила. Здесь отношение к рабам такое – чем меньше проблем, тем лучше. Беременность рабыни считалась благом и оправданием затрат на ее содержание. Невозможность забеременеть для Бенун означала использование ее исключительно в качестве объекта для удовольствий. Эти нюансы вероятного ближайшего будущего постепенно раскрывались перед ней, повергая в отчаяние.

***

Практику «скрещивания» рабов с целью получения потомства, на плантациях к тому времени, как появилась там Бенун, еще широко не обсуждали, но слухи о том, что государство такое нововведение собирается плантаторам предложить, ходили.

Надо же было как-то узаконить то, что и так уже практиковалось без всякого на то разрешения. Государство зависело от рабов, а работорговля начинала приносить убытки.

Беременная рабыня ценилась, как стельная корова или коза. Впрочем, для Бенун прочилось иное будущее и беременность в ней было делом десятым, рассчитывать на лечение, во всяком случае, по этой части, явно не следовало.

***

Бенун посмотрела на женщину, которая изображала из себя заботливую няньку, и в ответ на ее вопрос – были ли у нее беременности, ответила:

– Когда меня похитили, я мужчин не знала. Потом…

– Можешь не продолжать, – перебира ее Лусия. – Что не рожала, очень хорошо. Удивительно, как такую красотку не «обрюхатила» дикая матросня. С тобой хорошо обращались? Если есть жалобы, скажи, у меня есть связи. Мне жаль тебя, девочка, но наказать или отомстить твоему мучителю, а такой был не один, насколько могу судить по твоим отметинам на коже, я ж не слепая, у меня возможности нет. Бог с них спросит. Он со всех спросит… Вижу, ты половины не понимаешь. Может оно и к лучшему – мне за такие слова не поздоровится. Но ты же никому не расскажешь? Иди, горемычная, иди, на все воля божья и твоя тоже, хоть ты и безбожница, – Лусия вздохнула и подтолкнула Бенун, показывая, куда ей надо идти.

***

Наконец Бенун оставили в покое. Ей принесли немного еды – рисовую лепешку и странный, но приятный на вкус напиток, он освежал и бодрил.

То, что она узнала, пообщавшись с Лусией, тревожило. Она старалась не торопиться с выводами и раньше времени не бояться неизбежного. Бенун хотела одного – смирить свое сердце, которое горело огнем и готово было вырваться из груди при одной мысли о том, что ей предстоит. Она помнила угрозы капитана, который обещал ей за непокорность наказание, которое полагалось непокорным рабыням, то есть ей. Бенун старалась принять судьбу такой, как она есть.

«Голос» поддерживал ее, помогая избавиться от ненужных иллюзий и надежд на освобождение. Бенун протестовала:

– «Если все так, то зачем мне такая жизнь?»

– Всякая жизнь – дар, но теперь ты знаешь, что дары бывают разными, одни – в радость, другие – в наказание.

– За что же наказали меня?!

«Голос» после недолгой паузы отвечал:

– Это не наказание. Это – путь.

– Какой? Зачем? – негодовала Бенун.

– Наберись терпения и все узнаешь. А пока смотри и запоминай. Тебе предстоят испытания еще более тяжелые, чем те, что были.

– Что? – Бенун разорвала бы этот «голос» на части, если бы смогла добраться до него, найти источник. – Еще более тяжкие? Да я лучше убью себя прямо здесь!

– Твоей право. Убей себя. Тогда ты не узнаешь, что такое любовь и никогда не станешь счастливой.

В ответ Бенун откинула назад голову и завыла, долго и протяжно, как дикий зверь.

Этот полный тоски вой услышали повсюду. К господскому дому начал сбегаться народ. Поднялась невообразимая суета и паника. Двери дома хлопали, топот ног раздавался во всех комнатах и на всех лестницах одновременно. Но никакого зверя, кроме хозяйского мопса, который забился от страха под кресло, так и не нашли. В комнату Бенун заглянули несколько раз. Она с невозмутимым видом смотрела на гостей и качала головой – нет, я никого не видела и кто выл, не знаю, ищите…

После этого случая Бенун старалась быть осторожнее с эмоциями, которые рвались из нее, пробуждая нечто, что жило в ней, но все еще дремало в ожидании своего часа.

Ей особо не докучали. Несколько раз к ней заглядывал тот мальчишка. Она больше не пыталась с ним заговорить потому, что знала – его зовут Том и у него нет языка. Он если и понимал ее, ответить не мог. Об этом ей рассказала Лусия, которая пользовалась его услугами в качестве посыльного.

Еще Бенун понимала, что это затишье временное и всякий раз с замиранием сердца прислушивалась к звукам, которые доносились снаружи комнаты, в которой ее поселили. Это была пристройка к Большому дому. Вход в ее каморку был обустроен таким образом, что выйти не замеченной из дома было невозможно – все просматривалось. Это была ее клетка.

Пользуясь редкой возможностью, Бенун тем не менее изредка покидала "клетку" по разрешению Лусии, которая говорила:

– Или походи, разомни ноги, они тебе еще пригодятся. Далеко не уходи. Здесь для тебя самое безопасное место. Местные мужчины не станут с тобой церемониться, если поймают. Защитить тебя будет некому. Еще накажут за то, что сбежала. Поняла? Ну тогда иди и помни, о чем я тебя предупредила. Не подводи меня.

Бенун старалась не покидать территории, которая прилегала к дому в виде небольшого поселка. Домики стояли скученно и в то же время в том, как они располагались, был свой порядок – одни стояли к Большому дому ближе, другие дальше. Те, кто в них жил, отличались по статусу – чем ближе к усадьбе, тем выше положение. В таких домах на окнах Бену увидела занавески. Чем дальше, тем признаков достатка становилось меньше. В самом конце располагались настоящие лачуги. А еще дальше была деревня рабов. Туда Бенун не ходила, хотя ей не терпелось найти кого-нибудь, с кем бы она могла поговорить на родном языке.

Бенун боялась, что забудет то, что ее связывало с ее прошлым. Язык предков был крепкой цепью, но и она могла не устоять перед временем.

Чем больше Бенун узнавала про жизнь на плантациях Трейси, тем больше проникалась мыслью, что это худшее место на земле.

Начать с того, что поводом для жестокости здесь могло стать что угодно. Рабов наказывали за неповиновение или недостаточно хорошую работу – избивали до полусмерти, так, что кожа на спине становилась похожа на сплошной рубец, который не успевал заживать, как новые удары превращали его в месиво. После нескольких экзекуций раб либо не выдерживал, либо умирал от «черной смерти», которая убивала его тело постепенно, съедая один участок кожи за другим.

Бенун вспоминала, как бабушка рассказывала, что «черную смерть» можно остановить, если человеку отсечь ту часть тела, в которой она поселилась. Но делать это надо быстро, пока кровь не разнесла невидимого убийцу по всему организму. Местные знахари, похоже, тоже владели этой тайной, но спасать заболевших рабов не спешили – видели в его смерти большее благо, чем возможность продлить мучения. Хотя ампутации на плантациях все же проводили. Бенун вскоре узнала, в каких случаях к ним прибегали.

Увидев еще одного мальчика лет восьми с культей вместо руки, она спросила у Лусии, что с ним случилось. Бенун подумала, что его пытались спасти от «черной смерти», возможно он уколол себе палец, когда собирал хлопок.

– Что случилось? То же, что и с другими, у кого нет руки – наказали за глупость! Стащил кусок лепешки у надсмотрщика, а спрятать не успел. Нет, чтобы бросить на землю и сказать, что он ни при чем, схватил и давай грызть, вот умора! А есть еще один, – Лусия сделала неопределенный жест, махнув в сторону деревни рабов. – …проучили за то, что опрокинул в грязь полную корзину чистейшего хлопка, недотепа. Все равно вернулся на работу, но собирает хлопка в сто раз меньше других и ест, соответственно. Долго не протянет. Да и кому он без руки нужен? Это дармовой раб, за него не платили – сам народился. Не надо их жалеть, твое сердце не выдержит. Тебе надо о себе думать.

Лусия недовольно поджала губы и добавила:

– Завтра увидишь кое-что похлеще. Для племянников устраивают праздник, приезжают специально, чтобы поиграть в свою любимую забаву. Без наших рабов никак. Вот и едут в такую даль.

Так Бенун узнала о еще более ужасном и бесчеловечном обычае, который практиковался у местных плантаторов. Игра, которую устраивали для детей, называлась "Долбани ослика". Но дети между собой ее называли иначе – "Долбани негра». Перед Бенун снова разверзся ад.

Отвратительную суть игры старались не афишировать – находились белые, которых эта игра шокировала, они требовали ее запретить, чтобы не позорить себя перед Всевышним и не опускаться ниже дикарей, которые снимают друг у друга скальпы.

На плантациях шептались, что как правило, накануне детского праздника, который устраивали для Трейси-младшего, детей рабов отбирали и куда-то уводили, потом находили мертвыми со следами избиений. Объясняли, что это «маленькие, дерзкие и безмозглые рабы», которых наказали за побег. Но в бараках точно знали, что побега не было – их убили для забавы, во время игр, которые устраивали на плантациях, как правило, в дни рождения господских детей.

В доме, где жила Бенун, ко времени ее появления детей не было, сын хозяина плантаций уже вырос. Но на соседних плантациях такое практиковалось повсеместно. К Дику Трейси приезжали специально, полагаясь на его личный опыт. Хозяину за такую возможность хорошо платили. Лусия рассказала, что это, как и многое другое, было придумкой управляющего Уилкинса.

Суть игры заключалась в том, чтобы расколотить что-то, в чем взрослые нарочно прятали сладости, которые дети должны были добыть, разбив глиняного ослика или горшок. Кому-то пришло в голову усовершенствовать забаву и вместо глиняного горшка использовать головы детей рабов. Они не слишком ценились потому, что часто болели и до взрослого состояния могли не дожить, что добру пропадать.

– Хозяин со временем переключился на другие "забавы", – Лусия скользнула по Бенун своим цепким взглядом, но уточнять не стала и продолжила: – Уилкинс тот еще стервец, такое придумает, что сомневаешься, женщина ли его родила. Но в качестве мужа мне бы такой не помешал, глядишь, своим умом бы со мной поделился, а то так и буду отмывать таких цыпочек, как ты. Впрочем, зачем мне такой, щуплый, перхоть, фу. Я была в свое время красоткой, не такой как ты, но хозяину нравилась. Жаль, что это время ушло. Но хозяин добрый, не выгнал. Спасибо ему, хороший человек!

– Хороший человек отдавал детей рабов для этой игры..?

– Это бизнес! Рабы много едят, мрут, да еще сбегают. Следи за словами, пока не накликала на свою головунеприятности. Лучше и дальше делай вид, что ничего не понимаешь. И молчи. Дольше проживешь. Ничего особенного в этом празднике нет! Подумаешь! – и рассказала Бенун про один такой день рождения, которому стала свидетелм потому, что по распоряжению Уилкинса сопровождала маленьких рабов.

– Это был особый случай – день рождения сразу у двоих маленьких господ. Когда пропали сразу двое, все поняли – в чем причина. Прислуга рассказывала, что хозяева заказали непременно девочек, они плаксивые и детям это нравится. А еще не хотели испортить детям праздник, как это случилось у соседей – мальчишка попался стойкий, уже от головы ничего не осталось, а он не проронил ни звука, ни слезинки. Дети, как с цепи сорвались, накинулись на него, еле успокоили. Лекаря вызывали, лечили от нервного срыва. Тот еще «горшочек со сладостями» вышел. Весь праздник «испортил», упокой господь его душу, отмучался…

Бенун от ярости чуть не задохнулась и впервые ощутила, что в глубине ее сознания что-то сдвинулось и зажило своей жизнью. Это нечто питалось ее энергией, не лишая Бенун сил, а напротив, делая ее другой. Бенун "кормила" это существо своей ненавистью, беспомощностью и жаждой мести.

Глава 7.

Представить нечто подобное там, откуда Бенун родом, было невозможно. Ее племя, хоть и враждовало с соседями, конкурируя за источники воды, к детям относилось бережно, видя в них будущее. Детей могли выкрасть, чтобы воспитать, как своих. Но чтобы убить, да еще помучить перед этим напотеху другим детям – немыслимо.

Детских праздников, как таковых, в ее деревне не было, как и конфет – с этими «достижениями» цивилизации белых Бенун познакомилась только на плантациях. Зато, когда устраивались общие праздники у нее в деревне или у дружественных соседей, дети веселились вместе со взрослыми: соревновались в меткости и ловкости, подражая лучшим в племени, намечая свою роль на будущее в зависимости от способностей и старания.

Бенун была совсем маленькой, но уже добилась заметных успехов в метании ножей. Однако, самым важным ее достижением считалось умение «заговаривать» раны. Этому она научилась у бабушки, которая ее воспитывала с тех пор, как Бенун осталась сиротой.

Воспоминание о матери кольнуло в сердце…

Однажды она поймала на себе взгляд внимательных, узких и черных, как ночь глаз Мангу. Бенун смутилась.

– «Почему он смотрит на меня? Потому, что я самая красивая? Или потому, что самая меткая?"

Мангу ей тоже нравился, но не потому, что он самый красивый, были и получше. Когда он смотрел на нее, Бенун чувствовала себя особенной.

– "Как бы узнать, что именно Мангу увидел во мне такого, что даже бабушка заметила? Если ему нравится моя меткость, то стоит мне промахнуться и он меня разлюбит. Никто не может всегда быть лучшим, чтобы его любили! Все силы будут уходить только на это. Такая борьба мне ни к чему".

В рассудительности Бенун тоже была особенность ее натуры, которую с удовлетвтрением отмечала бабушка и гордилась, повторяя про себя:

– "Голос крови. Наша! Будущая абоса"

– Кто такие абоса, бабушка? – спрашивала Бенун. Бабушка важно поджимала губы и хранила молчание. Бенун понимала, что абоса это тайна и не приставала.

За меткость Бенун прозвали «Летящим когтем» , что мало подходило для девочки, но сын вождя, Мангу, который был немногим старше Бенун, смотрел на нее с восхищением. Бабушка все замечала и шутила: – Собирается быть вождем, а уже готов повиноваться тебе, как твой пленник. Бенун строго смотрела на ее, а сама подумала: – "Стать женой вождя – это честь. Но я не хочу быть лучше Мангу! И не хочу, чтобы он выбрал меня только потому, что я самая остроглазая!"

Бенун решила испытать Мангу и начала нарочно проигрывать в спорах на то, кто сделает больше всех метких бросков. Над Бенун уже посмеивались, что она «окосела на один глаз потому, что слишком много смотрела кое на кого». Так и есть – она украдкой поглядывала на Мангу, хотела понять, стал ли его взгляд менее ласковым и отмечала – Мангу все тот же и от того, как он на нее смотрит, у нее сладко замирало сердце, хотелось петь и делать глупости. Промазав в очередной раз, она весело рассмеялась. Такая реакция на неудачу удивила всех, кроме бабушки – она видела Бенун насквозь.

– Хватит морочить всем голову. Пора тебе сказать Мангу, что ты все это затеяла ради него.

– Вот еще! Не всегда же мне быть первой.

– Ты можешь обмануть кого угодно. Даже себя. Но тебе никогда не обмануть меня. Не забывай, кем были наши предки по материнской линии – абоса – те еще плутовки – могли притвориться кем угодно и даже перевоплотиться.

– Бабушка! – Бенун сразу стала серьезной и взмолилась. – Расскажи мне про это! Ты обещала, что когда-нибудь и я смогу стать такой, как они. Но сначала мне надо стать такой, как ты, а это невозможно, если ты и дальше будешь от меня скрывать, – Бенун говорила с грустью в голосе потому, что искренне считала, что никогда не сможет стать кем-то другим, кроме той, кем родилась. Если бабушка будет хранить тайну, то когда-нибудь она унесет ее с собой в могилу, когда вернется к предкам, о которых рассказывала. Неужели надо ждать, когда Бенун присоединится к ним? Ей хотелось испытать могущество, на котрое намекала бабушка, при жизни.

Однажды она обнаружила на пороге своей хижины золотую змейку и растерялась. Так часто бывает, когда ждешь и желаешь чего-то очень, очень , долго, долго.

Это был особый подарок, означавший, что ей предстоит стать женой Мангу. Если она согласится. Бенун поняла, что она стояла на пороге следующего этапа своей жизни, возможно, самого важного, поскольку предстояло соединиться с мужской сущностью и обрести абсолютную целостность. Она должна была ответить, как только мужчины вернутся с охоты, на которую обычно уходили на несколько дней. Мангу как обычно ушел с ними.

Но сын вождя и его змейка остались в прошлом, о котором Бенун теперь старалась не думать. Сначала в мыслях о прошлом она искала убежища, чтобы отдохнуть там. Потом поняла, что после этого на душе становилось совсем плохо и ей снова хотелось покинуть этот мир, лишь бы освободиться от ожидания ненавистного клейма раба, которого пока не было на ее теле. Но это был лишь вопрос времени.

***

В тот день Бенун позвали в другую половину дома, предварительно велев как следует вымыться. В комнате, куда ее бесцеремонно втолкнули, на стульях и на кровати была разложена одежда.

Несмотря на обстановку, Бенун не удержалась, подошла поближе и даже потрогала – ткань была прохладной и гладкой, как масло. Она с любопытством покрутила перед лицом нечто белоснежное с кружевами, похожее на штаны. Но кому придет в голову в таком выйти на улицу – все прозрачное! Лучше уж так, как у них в деревне – легкая юбка до щиколоток, выше талии ничего – кожа дышит, телу легко. Если зной слишком изнуряющий, накинуть на голову и плечи полу юбки, предварительно размотав её. Обычно эту часть одежды, которая считалась основной, наматывали вокруг бедер и скрепляли на талии костяной булавкой. Ходить в таком виде здесь Бенун и никому из невольников не приходило в голову.

Невольники догадывались, что «белые» не просто так заставляли их надевать на себя эти жалкие лохмотья, они боялись, что их мужья и сыновья будут уделять красивым, молодым рабыням слишком много внимания, а их забудут.

В таких, похожих на цветы, платьях, Бенун рабынь не видела ни разу. Это была привилегия "белых". Она уже сделал кое какие наблюдения, например – чем женщина имела выше положение благодаря своему мужу или семье, тем платье было богаче и наряднее. И вот эта красота перед ней. Но зачем? Если бы не цепи, она бы попробовала примерить одно из них. Но Бенун отвергла и эту мысль потому, что понятия не имела, как все это надевать.

– Думаю, тебе подойдет это, – сказала Лусия, поднимая с кресла нежно-голубое платье с белоснежными и розовым оборками и кружевами.

Бенун показала на руки и помотала головой.

– Это мы мигом, – и цепи с грохотом упали под ноги.

Заметив смущенный и растерянный вид девушки, женщина всплеснула руками: