Рагнер приподнялся на кровати и, стоя на коленях, расправил плечи – будто сбросил с них тяжесть.
– Ладно, крафифая, пойду приведу себя в порядок и тоже буду крафифивым… На самом деле нехорошо смеяться над Иваром. Я его как никто понимаю: я тоже когда-то не все звуки выговаривал, но ты бы у меня была «кашивой», а не «крафифой»… – улыбнулся он, показав серебряные зубы. – Быстрее бы отделаться от этого шепелявого козла, – потер он лицо руками, вставая с постели. – Видеть его нету сил.
Сделав пару шагов к уборной, Рагнер вернулся, оперся рукой о столб в изголовье кровати и внимательно посмотрел на Маргариту – она запрокинула к нему голову.
– Поедешь со мной в Лодэнию? – спросил Рагнер. – Правда, как и говорил, не много я могу тебе предложить: лишь мой старый замок в Ларгосе. Ну а там – посмотрим…
Зеленые глазищи будто стали ярче. Не раздумывая, Маргарита радостно кивнула головой, а рот Рагнера расплылся в широкой улыбке.
– Не уходи никуда! – приказал он. – Так и лежи! Я мигом.
Он подошел к собаке и, поглядывая на Маргариту, стал что-то говорить Айаде на лодэтском.
– Раз так, – сказал он. – Будешь ты теперь Айаду кормить, пока меня нет. Я сегодня приучу ее к тебе. А потом и рубашки мои стирать заставлю! – строго добавил он.
– Я с радостью. Я умею стирать.
– Ни за что! Ты у меня только для любви. И еще сласти трескать, – взял он мешочек с орехами и кинул его на кровать рядом с Маргаритой.
– Чтобы скучно не было, пока я там вожусь.
Оставшись одна, Маргарита перевернулась на живот и положила в рот орешек. Ее взгляд уткнулся в розу, и она с нежностью посмотрела на дверь, за какой шумел Рагнер.
«Лодэния, – думала она, – королевство, похожее на спины трех гигантских рыбин. И еще множество мелких островов-рыбешек плавают около них».
Девушка резко встала с кровати, бросилась к своим учебникам на столе, взяла «Географию» и открыла карту Лодэнии. Она нашла Ла?ргос посредине полуострова Ти?дия: указывающий на храм меридианский крестик в треугольном сколе вогнутого контура на карте.
«Самая северная страна! Линия Льда так близко!»
Ощущая шероховатость краски, Маргарита провела пальцем по названию родного города Рагнера и. не сдержавшись, поцеловала крестик на карте. После она отложила учебник, прикрыла ставни и снова легла на кровать. Поглаживая пальцами свой живот, она улыбалась.
«Новая жизнь и вне меня, и внутри меня, – думала Маргарита. – Я должна была бы бояться того, что ждет нас с моим малышом, но раз Рагнер будет рядом, то я ничего не боюсь».
Глава XXV
Ненужное спасение
Смыслом Алхимии было изменение всех одушевленных и неодушевленных предметов. Идея получения золота и серебра из свинца находила для алхимиков богатых покровителей, защитников от розыскной службы Экклесии, и только. Даже короли тайно поддерживали этих ученых – и короли, как правило, не так сильно жаждали золота и серебра, как эликсира вечной молодости или приобретения при жизни бессмертия; иные мечтали найти способ воскрешать мертвую плоть. Алхимики верили, что ничего невозможного нет.
Знаки, какие дал первый Божий Сын металлам, могли бы поведать то, как получить золото или серебро из свинца, но, понимая алчность людей до денег, разъяснять символы металлов Божий Сын не стал, – люди лишь знали, что знаки были парными: более совершенной округлой форме соответствовала несовершенная жесткая форма. Так, парой золота или круга являлся свинец или квадрат, серебра или полукруга – медь с символом песочных часов, олова или капли – железо с символом треугольника, ртути или волны – сера с символом молнии. Серу называли отцом всех металлов, ртуть – матерью, а в соединении этих веществ, в киновари, пряталась Первоматерия или Соль, как считали алхимики, – она приводила всё в движение, и ее силе не существовало пределов.
Бессмертие Алхимия искала в изменении души, в «переплавке» ее в иное состояние, то есть в душу, состоящую из четырех стихий, как у Божьего Сына. Воздушное дерево души живого человека питалось из плоти стихией Воды и будто бы под солнцем согревалось Огнем, – значит: оставалось передать душе стихию Земли от плоти. Алхимики использовали сравнение с сосудом над огнем и кипящей жидкостью внутри него – нужно было сделать так, чтобы жидкость начала разъедать свой сосуд: требовалось бросить в нее Соль – и в тот момент, пока на Огонь падали первые капли, можно было передать душу тем же путем, каким передавал ее Божий Сын.
Первым этапом к «переплавке души» была подготовка, познание самого себя, чтобы отделить элементали стихий от Соли: Первоматерия уже была в человеке, и располагалась она в метафорическом огне, а не в «сосуде». Смерть наступала, когда выкипала вся жидкость из такого сосуда и плоть превращалась в пустую емкость. Огонь, однако, сразу не угасал, продолжая накаливать «сосуд», – влив в него «жидкость», то есть жизненные силы эликсира молодости, можно было воскресить мертвого, при условии, что его тело еще не остыло.
К воплощениям этих теорий каждый алхимик шел своим путем: через снадобья, через амулеты, через тайные ритуалы, в том числе, как ходили слухи, прибегая к услугам колдунов, ведьм и демонов. Экклесия не преследовала тех, кто смешивал вещества в поисках драгоценных металлов, но делиться своими знаниями, делать записи и учить других всё равно запрещала. Тех, кого уличали в поисках бессмертия, тем более в попытках воскресить мертвеца, отлучали от веры или приговаривали к сожжению. Хватало даже подозрения, что алхимик общается с нечистой силой. Возмущало Экклесию и то, что эти еретики сомневались в знании. Они полагали Соль пятой стихией, следовательно, все взаимодействовало совсем не так, как учил Божий Сын. Таких «лжеученых» вызывали на Божий Суд – и еще ни разу Бог не оправдал никого из них да всех сжег молниями. По иронии жизни последний этап переплавки души как раз сравнивали с птицей Феникс, что, сгорая в огне, возрождается из пепла. Вот только ни один из алхимиков пока из пепла не возродился. В меридианской вере Феникс олицетворял высшую человеческую Добродетель – Любовь.
________________
В день луны, девятого дня Нестяжания, Рагнер пришел в ратушу к концу вечернего часа Воздержания, а в день меркурия он вернулся после отбоя, в начале восьмого часа. Его войско готовилось к битве, он же проверял укрепления Элладанна. Рагнер намеревался разбить взрывами строй противника, напугать врага разрушительной силой громовых бочонков и сразиться с теми, кто уцелеет, – так он оборонялся около года в Тронте и был уверен в дальнейшем успехе своей нехитрой тактики.
Для всех, кто хотел покинуть Элладанн, городские ворота оставили открытыми до заката двенадцатого дня. Многие миряне уехали, но многие и остались, решив, что Лодэтский Дьявол всех победит и Элладанн – это самое безопасное место. Маргарита, узнав о решении Рагнера не держать горожан против их воли, пуще полюбила того, кого недавно считала чудовищем и даже демоном. Узнавая больше о Лодэтском Дьяволе, она смеялась над своими прежними страхами. Ночью, когда день меркурия сменялся днем юпитера, Маргарите довелось узнать еще больше: увидеть, какое сокровище герцог прятал в тяжелом и грубом сундуке.
Она проснулась в полумраке одинокой постели среди зловещего мужского шепота. Похолодев, Маргарита подумала, что Рагнер всё же колдует и именно сейчас вызывает демона. Дрожащими руками она приоткрыла завесу балдахина и нахмурилась, сама не понимая, что такое увидела. Распустившаяся в стеклянном кувшине желтая роза и учебники перенеслись на подоконник к маленькой свинке, а за столом, спиной к кровати, в привычных черных штанах и в белой рубашке с закатанными рукавами, сидел Рагнер. Он над чем-то сгорбился при тусклом свете единственной свечи и бормотал заклинания. Всмотревшись в то, что было щедро рассыпано по столу, Маргарита закатила глаза и, придерживая ткань под подбородком, высунула по причине своей наготы только голову из завесы красного балдахина.
Напоминая прожорливую белку, Рагнер сгорбился над скорлупой банального грецкого ореха и единственную нечистую силу, которую он мог вызвать подобными подношениями, так это лишь какого-нибудь падкого на орехи гнома. Загадочный сундук открыл свою черную кованую крышку, но вместо сказочных сокровищ туда набилась самая обычная солома.
«Этот человек никогда не перестает меня изумлять», – подумала Маргарита, с любовью глядя на седую прядку в волосах Рагнера, ныне скрученных в узел на затылке.
– Ах, ты мое диво! – обернулся мужчина и улыбнулся. – Твоя золотая голова, торчащая оттуда, – это нечто бесподобное.
– А ты тут что, один орехи жуешь?! Ночью? И это я жадина?
Он тихо рассмеялся.
– Я саламандр делаю, – ответил Рагнер и, прищурившись, пристально на нее посмотрел. – Ты точно не бронтаянская или санделианская лазутчица, а то эти королевства состояние дали бы, чтобы узнать секрет моего оружия.
– Только орензская, – скрываясь за завесой балдахина, ответила она. – И сиренгская немного, – донесся оттуда ее голос.
Через минуту она вылезла, обернутая простыней, а Рагнер, закрывая глаза, снова беззвучно засмеялся.
– Вспомнил, как ты меня подобным саваном чуть до могилы не довела, – пояснил он свой смех. – Из всех, кто желал моей смерти, ты была удачливее прочих, поэтому сейчас я тебя особенно боюсь. Ты куда собралась, Белая Дева?
– К тебе, – остановилась она неподалеку от стола. – Мне любопытно.
– Любопытно ей, – шутливо пробурчал Рагнер. – Ладно… Зажги больше свечей, но на стол их не ставь. Затем бери стул, садись тихонько, да не очень близко и так, чтобы ты никак не могла задеть стол, ни рукой, ни ногой, – а то ты сразу в Рай отправишься, а я в Ад. Конечно, я и на том свете тебя найду… со временем. Просто не хочу разлучаться, – подмигнул он. – И не разговаривай со мной. Это я серьезно.
Маргарита осветила комнату ярче и села поодаль на стул, а Рагнер продолжил свое занятие: из небольшой бутыли он выцеживал в скорлупку, уже наполненную белым, как сахар, порошком, капли тягучей жидкости, отставлял скорлупку и брал новую, – и так повторялось, пока на краю стола не образовалась ореховая флотилия. Девушка тоже провела время не зря: она научилась считать до шести по-лодэтски, ведь именно числа бормотал Рагнер, отсчитывая капли. После того как армада ореховых суденышек заполонила половину стола, из-под него был выужен таз с водой и размокшей бумагой: Рагнер складывал орешки, закатывал их в колобки из бумаги и откладывал сушиться. В завершении странного действа он со вздохом взял в руки бутыль, с грустью посмотрел на четверть оставшейся в ней жидкости и заткнул узкое горло пробкой.
– Осталось всё убрать подальше от тебя, Белая Дева, – сказал Рагнер Маргарите, пряча бутыль в сундук под солому.
– Я ничего не поняла, что ты делал, – призналась она.
Он смел оставшуюся скорлупу в мешок, выплеснул в окно воду из таза и стал переносить колобки в сундук.
– Я был бы рад тебе объяснить, хоть и пожалею… – говорил он, раскладывая по соломе бумажные шарики. – Но я сам толком не знаю, почему это работает. Я просто всё делаю точно так, как мне показали. Чем сильнее удар, раскалывающий такой орешек, тем мощнее взрыв, тем более с порохом… Всё же не буду больше ничего тебе говорить: и мне, и тебе спокойнее…
– Скажи хоть: почему саламандра?
– Ну… – неохотно объяснял Рагнер. – Изобретатель, алхимик, назвал это вещество «Сон саламандры». Мои громовые бочонки лишь кажутся простыми: над ними работали несколько изобретателей, и каждый решал свою задачу. А главный секрет моего оружия теперь знаешь только ты. Я, признаться, не ожидал, что ты проснешься. Когда ты спишь, то до тебя, красивая соня, не добудишься.
– Неправда, – улыбалась ему Маргарита. – Ты с моей теткой просто незнаком. И лучше не знакомься: и мне, и тебе спокойнее… А орехи важны?
– Всё важно…
– Это твой Дьявол тот алхимик?
– Ты точно лазутчица, – посмеивался и Рагнер. – Нет, до возвращения с Бальтина я и знать не знал о «Сне саламандры». Тот алхимик совсем не Дьявол и не занимается колдовством. Он добрый. И познает себя только тем, что пьет, как конь. А мысль о бессмертии его в ужас приводит: он со своей-то жизнью не знает, что делать… Говорит, что не хочет больше перерождаться, что жизнь бессмысленна и, вообще, она… Тут мне сейчас эта твоя аллегория очень бы пригодилась, – широко улыбнулся Рагнер девушке. – Как там в свете, прошу прощения, дерьмо нынче величают?