И тут на него накатил грохот – такой, что завибрировало все его существо. Грохотали плевки черного шара, рычал он сам, с сухим оглушительным треском летели зеленые стрелы и спирали – а сам Антон в этой какофонии сжался в светлый маленький комочек, не в силах оторваться от сражающихся за него двух зеленых звездочек и в то же время не умея помочь им в этом непонятном мире…
«Ну, где же ты?» – взмолился Антон, адресуясь к тому гигантскому, доброму разумному существу, которое он воспринимал как саму планету, раскрывающую перед ним дотоле невиданные свойства. И был услышан.
«Хватит!» – пророкотало вокруг, и Антон почувствовал, словно огромные, бездонные глаза с некоторым интересом обратились к нему.
В пространстве что-то прошелестело, словно взмахнули огромные крылья, и черный шар с протестующим хлопком исчез, словно его просто выбросили вон. Зеленые звездочки весело затанцевали и, подлетев к Антону, замерли рядом. Огромные глаза материализовались, распахнувшись в полнеба, и занялись изучением всей троицы. Затем в них весело полыхнул белый мягкий свет, сменившийся изумрудным сиянием, и грудной, очень знакомый женский голос произнес, адресуясь Антону: «Приходи еще». После чего все исчезло, сменившись кромешной тьмой, а Антон рухнул куда-то вниз.
– М-м-м… У-у-у… – было первым, что он услышал, возвращаясь в родной мир, и понял, что это была все та же ария теперь уже охрипшего Никитича.
Непонятная тоска накатила на Антона, и, еще не открывая глаза, он почувствовал, каким же маленьким, тусклым и серым, зажатым и скованным было все вокруг, и отчаянно рванулся обратно, к свободному жемчужному сиянию… Но оно исчезло, и оставалось только собственное тело, внутри которого Антон почувствовал себя словно запертым в темнице.
– Спокойно, милок, спокойно, – прогудело над ухом. – Вернулся – и ладушки. А хлопот ты задал нам немало.
Антон открыл глаза. Сидевший возле него Никитич выглядел усталым, и даже его борода, казалось, пожухла. Возле них суетилась Весняна, разливая в чашки какой-то настой, и выглядела она тоже утомленной, даже синева пролегла под зелеными глазищами. Горячий напиток побежал по жилам, заставил встрепенуться каждую клеточку, и Антона начало отпускать. Странно – только теперь он почувствовал, что ничего у него не болит, тело повинуется ему на удивление легко и послушно, и даже ледяной бурав в затылке словно растаял, оставив лишь чувство приятного легкого жжения… Антон приподнялся и сел, вслушиваясь, как энергия горячей волной растекается по телу, напитывая его молодой, нетерпеливой силой – так, что стали покалывать кончики пальцев.
– Вижу, вижу, – удовлетворенно произнес Никитич. – В себя пришел. Хорошо Силы черпнул в Вышемирье.
– Где? – с удивлением спросил Антон.
– Вставай, лежебока, – с ехидством произнесла Весняна. – Сейчас поесть, небось, запросишь. Вот за столом и поговорим.
– К-ха! – робко кашлянул Никитич.
– Ну, куда ж без тебя! – отреагировала Весняна. – Ладно, и тебе тарелку налью… Все-таки целых два часа рыцарствовал. А вот если б Ант не взмолился, да Мокоша на помощь не пришла – пришлось бы нам несладко.
Антон понял, что толку от этих двух пока не добьешься, и решил принять практичное предложение Весняны – тем более, что есть и в самом деле хотелось зверски.
За окнами уже стояла ранняя морозная темь, и от этого в комнатке, напоенной травными запахами, было особенно уютно. Грибной суп, благоухающий так, что кружилась голова, был восхитителен – так же, впрочем, как и оладьи со сметаной. Что там добавляла Весняна – было большим секретом, только Никитич с довольством трогал свой округлившийся животик и ворчал, словно оголодавший кот. Ясное дело, разговоров в столь ответственный момент он не вел.
– Ну, так вот, – сказал Никитич, закончив, наконец, уже казавшийся бесконечным процесс поглощения пищи, и откинулся на спинку массивного дубового стула. – Начнем, пожалуй. Э-э-э… С чего же? Ну, само собой, с меня. Я вот как есть домовой, а Весняна – домовена, внучка то бишь. Усек? – и с любопытством воззрился на Антона: как, мол, переваришь такую новость…
Странно, но Антон почему-то ничуть не удивился. Ему на миг показалось, что он снова свободно плывет в жемчужном тумане, и это была реальность, просто другая, но тем не менее существующая.
– Тебе там, в Вышемирье, должны были разъяснить, – несколько разочарованно продолжал Никитич. – Я, вишь, в науках этих не силен, мы с Весняной более чувствуем, да и живем поболее, чем ты…
– О себе говори, дед, – сердито прервала его Весняна. – Я не более чем он, живу в этом мире!
– Вот то-то, в этом мире… – ехидно было начал Никитич, но, уловив опасный блеск в глазах внучки, живо поправился. – Ну, это… Зелена еще, конечно. Так чего-нибудь ты там, в Вышемирье понял, нет?
Антон растерянно пожал плечами:
– Это было так фантастично… Какая-то планета живая. Вроде как наша Земля, но без городов. Так просто не расскажешь. Если честно, я ничего не понял. А лекций там никто не читал. Совсем честно – так просто растерялся.
– Оно, конечно, – кивнул дед. – Даже нам внове каждый раз в Вышемирье попадать. Да и опасно долго там быть нам-то. Мы еще не выслужили и не заслужили. Но, поелику вернулся ты оттуда целым и невредимым, да еще Силы поднабрался, верно мы тебя нашли: приняло тебя Вышемирье, и даже сама Мокоша помощь оказала. Значит, ты тот, кто есть. И нам за то благодарность дана Мокошей, которая нам о тебе поведала. А поелику так, то обрядовал я тебя правильно, и отныне посвящен ты, вразумлен и миру открыт – и этому, и прочим. С рождением тебя, Ант!
Произнеся эту торжественную тираду, Никитич парадно приосанился, огладил бороду и со значением воззрился на Антона. Весняна порозовела. В комнате воцарилось ожидающее молчание.
Антон во все глаза глядел на деда с внучкой и ничего не понимал.
Никитич сердито засопел, а затем сварливо осведомился:
– Ну, теперь-то вспомнил?
– О чем?
– О том, кто ты есть! – раздраженно рявкнул Никитич. – И зачем я для тебя немеряно глотку драл?
– И не просто драл, – с ехидством сказала Весняна, – А как в опере. «Иван Сусанин» называется…
– Цыц! – взвился дед. – Ну что за девка, что ни слово – то шило!..
Антон как-то уже начал привыкать к постоянной перебранке этих удивительных личностей – похоже, это было для них действенным средством снятия стресса, как для народных масс в России – бутылка водки или бессильные плевки в адрес олигархов и воров-чиновников.
– Что я должен вспомнить? – сердито осведомился он. – Была какая-то планета, какой-то мир, какой-то оранжевый козел на меня напал… И я до сих пор не пойму: может, то бред был? Или транс? А может, Никитич, ты меня загипнотизировал? И кто я есть, по-вашему?
– Эхе-хе, – вздохнул Никитич, и борода его печально поникла. – Крепко тебя по кумполу ошарашили. Должен был ты после этого путешествия вспомнить если не все, то хотя бы что-то в тебя вложенное. По всему видать, на том вокзале не простые были жулики, а приложил кто-то из сильных Темных. Мыслю, знают они про тебя и не хотят во вразумленные миры пускать.
– Ничего! – задорно сказала Весняна. – Подумаешь – Темные! Вспомнит он все, а мы поможем.
А затем Никитич с Весняной поведали Антону такое, от чего ему вдруг вновь захотелось на темный, продутый стужей Московский вокзал: там все понятно, и жулики, и менты такие родные, сволочные и объяснимые… А тут – какие-то инореальности, сложности, все перевернуто и запутано…
Глава 3
Мир, в котором пришлось обитать Антону, числился в разряде не лучших. Это была Серая Реальность, потерявшая доверие Высших сил. Когда-то, в отдаленные времена, существовали здесь народы, которые, казалось, уверенно шли к преддверию Оптимума, или Светлому Счастью… Но в ходе всяческих местных сражений сил Добра и Зла, выразившихся во множестве языческих и иных религий, победило Нечто, и в итоге цивилизация крохотной частицы Вселенной, именуемой местным населением «Земля», оказалась в некоей изолированной части, известной среди открытых Галактическому разуму народов «Серой пустыней» – большой по пространственной протяженности, но малой во времени.
На этом теоретические познания Никитича заканчивались, и он снова сбивался на неожиданное благоволение Мокоши, оказанное так кстати. Весняна скромно помалкивала.
«Бред», – подумал в смятении Антон, внимая гудению просвещенного домового, ощущая плетеное сидение крепкого кресла и слушая знойное пение канарейки, прыгающей в плетении ветвей возле закрытого морозной бронёю окна.
В изложении Никитича мироощущение выглядело спутанным, зыбким и туманным – таким же, как борода повествователя, то вздыбленная, как шерсть рассерженного сибирского кота, то благообразная и похожая на облако переливчатого дыма. Одно Никитич знал твердо: был Серый мир, в котором он, к его прискорбию, вынужден пребывать в сей момент, и счастливое Вышемирье, где он надеялся окончить свои лучшие дни. Все остальное выглядело непонятной космологической смесью. По крайней мере, так это воспринимал Антон, воспитанный высшим образованием Ньютона, Лобачевского и Менделеева. Где-то вдали, правда, еще болтался загадочный Эйнштейн, ехидно потрясая воображаемыми пейсами.
Впрочем, Никитич, вопреки собственным словам, ничуть не тяготился пребыванием в Сером мире – по крайней мере, за его официальным прискорбием таились довольствие, округлое брюшко и сладкая возможность зомбировать представителей власть предержащих, включая бессердечных домоуправов.
– Ты, главное, не бери к сердцу, – мирно гудел дед, любовно оглаживая бороду и уютно поскребывая полотняную подмышку. – В пшеничном поле – многие тысячи зерен, и твой мир – одно из них. А есть еще зерна ячменя, ржи, риса и многих тысяч растений, которые живут тут, рядом с твоим полем. Но они – другие. Если же взять, к примеру, среды Юпитера или Сатурна, не говоря о других звездных системах, где процветают зерна другой жизни… Это я говорю только о зернах, которые ты можешь осмыслить своими знаниями. Говорю фигурально, как глаголил барин-литератор, чей дом я имел честь содержать сотенку лет назад… По совести сказать, кухня у того барина была не в пример нынешней, а уж грибная запеканка и кухарка… – тут Никитич сладко причмокнул и даже сглотнул слюну.
«Вот старый бабник», – невольно подумал Антон.
– И ничуть не старый! – взвился обиженно Никитич. – Я тогда ишшо совсем молодой был!..
– Ну да, – ехидно добавила Весняна. – Всего пару – другую сотен годков…
– А уж окорочка у той кухарки… – по инерции продолжил было мечтательно Никитич, но, опомнившись, решил, что надо обидеться. – Однако твой суп, внучка, только лешаку с похмелья!
– Вот как?! – гневно взвилась Весняна. – А с чьего супа тебя разнесло так, что ни в одну мышиную нору не пролезаешь – даже в депутатской квартире, где год назад жил?
«Эти двое еще и мысли читают», – проворчал про себя Антон. И почувствовал, как у него не фигурально, а натурально начинает ехать крыша. Оптимумы какие-то, а тут дед с девчонкой начинают грозиться друг другу искрящими зелеными молниями, размахивая ими, словно облезлыми скалками в кухонной ссоре.
– Вот что, граждане, – выступил Антон, повинуясь инстинкту самосохранения и удивляясь собственной решительности. – Прекращайте коммунальные свары! Я примерно понял, что все мне только кажется, и вы в том числе. А чаем меня напоят? Чай у вас настоящий?
