Море Осколков: Полкороля. Полмира. Полвойны
– Это храм Верховного короля?
– Не самого – у него появился новый бог. – Ральф опять сплюнул в уключину, промазал и обслюнявил обшивку. – Скорее памятник его непомерному самомнению. Четыре года строят, и не готова и половина.
– Порой мне кажется, что таких существ, как боги, и вовсе нет, – протянул Джойд, задумчиво пощелкивая по губам кончиками пальцев. – А потом я думаю – кто ж тогда сотворил из моей жизни весь этот ад?
– Старый бог, – вмешался Ярви, – а не новый.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Ральф.
– Прежде чем эльфы объявили Ей войну, была лишь один Бог. Но их обуяла гордыня, и они использовали магию, настолько сильную, что та вспорола в ткани мира Последнюю дверь, уничтожила их самих и сокрушила Единого Бога, разбив Ее на множество. – Ярви кивнул на невиданный размах строительства. – На юге есть вера, что Единого Бога сокрушить невозможно. Что все множество других богов – лишь грани и воплощения Единого. Судя по всему, Верховный король увидал в их богословии свою пользу. А может, увидала праматерь Вексен.
Он обдумал эту мысль.
– А может, она решила подольститься к императрице Юга тем, что отныне они будут молиться на один манер. – Ярви вспомнил, как голодно сверкали глаза праматери, когда он опустился перед ней на колено. – А может, она считает, что народ, который поклоняется единому Богу, скорее поклонится и единому Верховному королю.
Ральф снова сплюнул.
– Прошлый Верховный король был изрядной мерзостью, зато считал себя только первым из братьев. А этот чем старше, тем больше подгребает под свою власть. Они со своей сволочью-служительницей не успокоятся, пока не залезут выше своего Единого Бога и не опустят весь мир на колени перед своими сморщенными задницами.
– Тому, кто поклоняется Единому Богу, выбор дороги неведом: она даруется ему свыше, – задумчиво продолжал Ярви. – Ему нельзя отказаться от просьбы, но должно подчиняться приказу.
Он вытянул свою цепь и уставился на ее железные звенья.
– Единый Бог протянет невольничьи цепи по всему миру, от Верховного короля, через королей малых, ко всем остальным – каждое звено в надлежащем месте. В рабство обращены все.
Джойд нахмурился исподлобья.
– Ты глубоко мыслишь, Йорв.
Ярви пожал плечами, и цепь упала.
– На весле больше проку от здоровой руки.
– Ну ладно, но как же все-таки один бог справляется со всем на свете? – Ральф обвел рукой затхлый город вместе с его обитателями. – Как один и тот же бог может быть у коровы и рыбы, у моря и неба? Как она может быть одновременно за мир и войну? Чушь дурацкая, да и только.
– Быть может, Единый Бог навроде меня. – Сумаэль развалилась на юте, опираясь на локоть с запрокинутой набок головой, и расслабленно покачивала ногой.
– Такая же лентяйка? – проворчал Джойд.
Девушка усмехнулась.
– Она выбирает курс, но есть много мелких богов – они сидят на цепи и гребут.
– Простите меня, о всемогущая, – произнес Ярви, – но мне вот отсюда видно, что на вас те же оковы, что и на всех.
– Покамест, – ответила она, набрасывая цепь на плечи подобием шарфа.
– Тоже мне, один Бог, – снова раздраженно бросил Ральф, качая головой на недостроенный храм.
– Лучше один, чем никакого, – прорычал, подходя к скамьям, Тригг.
Невольники погрузились в молчание, все знали, что отсюда их курс лежит в страну шендов, которые не знают милости к чужеземцам, не молятся никаким богам, не преклоняют колени ни перед каким королем, каким бы верховным тот ни был.
Однако серьезная опасность сулит серьезную выгоду – так объявила команде Шадикширрам, когда вскочила на борт, держа в руках нацарапанное рунами разрешение на торговлю. У нее так горели глаза, что можно было подумать, этот пергамент ей вручил лично Верховный король.
– От шендов нас эта бумажка не защитит, – заворчал кто-то с задних банок. – Они сдирают с пленных кожу и жрут своих умерших.
Ярви фыркнул со смеху. Он изучал языки и обычаи большинства стран вокруг моря Осколков. Невежество питает страх, говорила мать Гундринг. Знание страх убивает. Когда ты познаешь чужой народ, то в итоге оказывается, что они такие же люди, как все.
– Шенды не любят чужеземцев, потому что мы вечно воровали их и увозили в рабство. А так они не более дикие, чем любой другой народ.
– Поэтому мне уже стало страшно, – негромко вставил Джойд, не спуская глаз с разматывающего кнут Тригга.
После полудня они гребли на восток с новым разрешением торговать и новым грузом на борту, но висели на них все те же старые цепи. Башня Служителей умалялась и таяла за кормой. К закату они укрылись в скалистой бухточке. Перед тем как уйти за пределы мира, Матерь Солнце разбросала золото по воде и разрисовала облака необыкновенными красками.
– Не нравится мне это небо! – Сумаэль забралась на мачту и, обхватив ногами рею, мрачно наблюдала за горизонтом. – Завтра мы должны остаться тут.
Шадикширрам отмахнулась от предостережений, как от мух.
– В этой лужице какие могут быть бури? А у меня чутье на добрую погоду. Идем дальше. – Она вышвырнула в море пустую бутыль и послала Анкрана за новой, не обращая внимания на то, как Сумаэль качает головой, глядя в небо.
Пока «Южный Ветер» покачивался на волнах, а моряки с охраной сгрудились на юте возле жаровни – покидать кости по-маленькой, какой-то раб тонким, ломаным голосом завел непристойную песню. Он забыл половину слов и вместо них мычал околесицу – зато под конец со всех сторон грохнул усталый смех и кулаки заходили по веслам в знак одобрения.
Потом вступил другой, низко и хрипло, но с зажигательной песней про Бейла Строителя, который на самом деле не строил ничего, только возводил горы трупов и в конце концов стал первым Верховным королем, неся огонь, меч и суровое слово всякому несогласному. Жестокие властители выглядят куда лучше, если смотреть на них из будущего, и вот к поющему присоединилось еще несколько голосов. Наконец, Бейл в жаркой битве вошел в Последнюю дверь, как и положено герою, и песня кончилась, как и положено песням, и в честь певца пронесся новый круг стука и топота.
– У кого еще есть песня? – выкрикнул кто-то.
И к удивлению всех и даже его собственному, вышло так, что песня нашлась у Ярви. Это была колыбельная, которую по ночам напевала мать, когда он, еще маленький, боялся спать в темноте. Он сам не знал, почему ему взбрела на ум именно эта песня, но его голос взлетел высоко и свободно, а потом устремился прочь от зловонного корабля, вдаль, к тем вещам, которые все эти люди давным-давно позабыли. Джойд сидел, раскрыв рот, и Ральф таращился во все глаза, и Ярви казалось, что он еще никогда не пел и вполовину так хорошо, как сейчас, сидя беспомощно на цепи, на этой гнилой посудине.
Когда он закончил, опустилась тишина. Лишь еле-еле поскрипывала обшивка, когда под кораблем проплывали неспешные волны, шуршал снастями ветер и вдали курлыкали чайки.
– Давай еще одну, – произнес кто-то.
И Ярви спел им еще одну, а потом еще, и еще одну после. Он пел о потерянной любви и любви обретенной, о высоких подвигах и низком предательстве. Балладу о Фроки, таком хладнокровном и невозмутимом, что уснул прямо посреди сражения. Напев об Ашенлир, такой остроглазой, что могла сосчитать все песчинки на морском берегу. Он пел о Хоральде Путешествующем Далеко, том, кто побил в корабельной гонке черкнокожего короля Дайбы и под конец заплыл так далеко, что упал с края света. Он пел об Ангульфе Копыто, Молоте Ванстера и никому не сказал, что тот был его прадедом.
Каждый раз, как он заканчивал петь, его просили еще – до тех пор, пока Отче Месяц не взошел над холмами и не истаял в ночи последний отзвук сказания о Берреге, о том, кто своей смертью положил начало служителям и защитил мир от колдовства.
– Прямо птичка с одним крылышком. – Ярви обернулся. Сверху вниз на него смотрела Шадикширрам, поправляя заколки в клубке волос. – Мило поет, а, Тригг?
Надсмотрщик сморкнулся и вытер глаза тыльной стороной ладони.
– Ничего подобного в жизни не слыхал. – Он так расчувствовался – аж задохся.
Мудрые терпеливо ждут своего часа, любила повторять мать Гундринг, но ни за что его не упустят. Поэтому Ярви поклонился и заговорил с Шадикширрам на ее родном наречии. Знал он его далеко не в совершенстве, но хороший служитель к любому сумеет обратиться как подобает.
– Большая честь, – сладкозвучно начал он, думая о том, как бы подсунуть ей в вино корень черного языка, – спеть для такой знаменитой предводительницы.
Она сузила глаза.
– Ты что – мешок с сюрпризами? – И швырнула ему почти пустую, недопитую бутыль, а потом пошла прочь, напевая настолько фальшиво, что Ярви едва узнал балладу о Фроки.
Если бы такое вино ему подали за отцовским столом на пиру, он бы плюнул им в харю рабу-подносильщику – а теперь это был лучший в его жизни вкус: вкус ягод, свободы и солнца. Делиться тем, что плескалось на дне, было мучительно больно, но широкая улыбка Ральфа, после того, как тот сделал глоток, вознаградила Ярви сполна.
Когда они стали укладываться спать, Ярви обнаружил, что другие рабы теперь посматривают на него по-другому. А может, они вообще только сейчас впервые на него посмотрели. Даже Сумаэль уставилась со своего места на шканцах: хмуро и задумчиво, точно он был итогом расчетов, который никак не сходился.
– Почему меня все разглядывают? – шепнул он Джойду.
– Им редко достается что-то хорошее. А ты им кое-что дал.
Ярви улыбнулся и под самый подбородок натянул облезлые шкуры. Ему ни за что не перерезать охрану кухонным ножом, но, возможно, боги вручили ему оружие посерьезнее. Пускай время сочилось сквозь пальцы – своими ему не удержать его в любом случае. Но пока придется терпеть. Стать терпеливым, как зима.
Однажды, в сильном гневе, его ударил отец. После мать отыскала Ярви и увидела, что он плачет. Бьют – глупцы, сказала тогда она. Мудрый человек дарит улыбки, наблюдает и учится.
А потом бьет.
Дикари
В детстве Ярви подарили небольшой кораблик из пробки. Кораблик прожил недолго – брат отобрал его и выбросил в море. Ярви лег тогда на камни на самом краю обрыва и смотрел, как корабликом забавлялись волны – крутили, швыряли, – пока тот не сгинул совсем.
И вот теперь Матерь Море сделала «Южный Ветер» точно такой же игрушкой.
Желудок Ярви подскакивал к кислому от рвоты рту, когда они взбирались на поднимающуюся из пучины водяную гору, а потом вываливался из задницы, когда судно падало на белопенное поле. Корабль трясло, он зарывался носом и рыскал, набирал воду, проваливался после каждого подъема глубже и глубже, пока черные валы не вздыбились до самого неба, и Ярви окончательно убедился в том, что перед ними разверзлись неведомые глубины, и все до одного в них потонут.
Ральф перестал повторять, что с ним бывало и хуже. Правда, Ярви уже и расслышать его не мог. Уже нельзя было различить – где гром с небес, а где ревут волны, трещит и воет деревянный корпус, стонут канаты, стенают люди.
Джойд перестал повторять, что небо светлеет. Больше нельзя было понять, где кончается хлещущее море и начинается хлещущий дождь. Вода и ветер жалили, как единое гневное облако, в котором Ярви едва различал ближнюю мачту – до тех пор, пока мрак бури не озарился вспышкой, в которой и корабль, и распластавшаяся на нем команда на миг застыли четкими черно-белыми изваяниями.
Джойд сражался с веслом, на отвердевшем, точеном лице бугрились мускулы. Ральф, с выпученными глазами, вносил в этот бой собственный вклад. Сумаэль вцепилась в то самое кольцо, к которому ее всегда приковывали на стоянках в порту, и визжала что-то, что из-за визга урагана никому не удавалось расслышать.
Шадикширрам сейчас прислушивалась к ней еще меньше обычного. Капитан стояла на шканцах, обвивая рукой мачту, словно пьяного собутыльника, и, хохоча, грозила небу обнаженным мечом и – когда Ярви сквозь рев разобрал слова – призывала шторм не жалеть и ударить сильнее.
Все равно от приказов сейчас не было никакого толку. Весла – как бешеные быки, и Ярви мотало за лямки на запястье, точно мать тянула его за собой, когда он был маленьким. Его соленые от моря губы стали солеными от крови, когда весло врезало по лицу.
Ни разу в жизни он не был таким беспомощным, ни разу в жизни ему не было так страшно. Ни тогда, когда он прятался от отца по темным закоулкам цитадели. Ни тогда, когда он взглянул в залитое кровью лицо Хурика и Одем произнес: «Убей его». Ни тогда, когда он корчился у ног Гром-гиль-Горма. Те, кто грозил ему, были сильны и могучи, но эти страхи бледнели перед всесокрушающей яростью Матери Моря.
Новая вспышка высветила линию прибоя, где буруны кромсали и грызли изломанный берег, высветила черные деревья и черную скалу, с которой слетали белые брызги.
– Боги, спасите нас, – шептал Ярви, зажмурив глаза. Корабль содрогнулся, он отлетел назад и ударился затылком о весло на той банке. Люди поскальзывались и спотыкались, слетали со скамей, докуда позволяла длина цепи, цеплялись за любую ветошь, только бы их не задушили собственные ошейники. Сильная рука Ральфа схватила Ярви за плечо и крепко вжала в скамью, и тому, как ни странно, стало немного спокойнее от того, что в последнюю минуту жизни он прикасается к другому человеку.
Он молился так отчаянно, как никогда не молился прежде, всем богам, высоким ли, малым, о каких только вспомнил. Он молил не о Черном престоле, не об отмщении вероломному дяде, не об обещанном Исриун поцелуе и даже не о том, чтобы избавиться от ошейника.
Он вымаливал свою жизнь.
Раздался режущий уши удар, от которого задрожала обшивка, и весь корабль зашатался. Весла ломались, как сухие сучки. Огромная волна захлестнула палубу и поволокла Ярви за одежду, и он понял, что умрет той же смертью, что и дядя Атиль, проглоченный безжалостным морем…
Настал рассвет, немилостный и тусклый.
«Южный Ветер» покоился на мели, припав на борт, словно громадный кит, выброшенный на холодную гальку. Ярви – мокрый до нитки, в синяках, но живой – сгорбился и дрожал на вывернутой под острым углом скамье.
Шторм рычал из темноты, вдалеке, на востоке, но в серо-голубой утренней мути поднимался холодный ветер, и дождь неослабно лил на оборванцев на веслах. Большинство ворчало на болячки и ссадины, некоторые же скулили над ранами посерьезнее. Одна скамья сорвалась с пазов и упала в море, не иначе унося трех злополучных гребцов прямиком в Последнюю дверь.
– Повезло, – сказала Сумаэль.
Шадикширрам похлопала ее по спине, чуть не свалив с ног.
– А я говорила, что мне везет с доброй погодой! – У нее, по крайней мере, настроение было замечательным после ее одностороннего поединка против бури. Ярви следил, как они обходят корабль. Сумаэль облизывала выемку на губе, пока разглядывала трещины и простукивала опытными руками обшивку.
– По крайней мере, киль с мачтами уцелели. Раскололось двенадцать весел и поломались три банки.
– Не говоря о том, что пропали трое рабов, – буркнул Тригг, не на шутку раздосадованный затратами. – Двое погибли на цепи, а еще шестеро не могут грести, и хрен его знает, смогут ли вообще!
– Пробоина в корпусе, вот что страшно, – заметил Анкран, – в трюме солнце светит. Если ее не заделать и не замазать хорошенько, не стоит и думать о выходе в море.
– Так, где бы нам найти немного дерева? – Шадикширрам махнула рукой на древний лес, со всех сторон обступавший берег.
– Это шендов лес. – Тригг посматривал на тенистые кроны со много меньшим восторгом. – Они нас найдут и сдерут со всех кожу.
– Тогда начинай быстрее, Тригг. У тебя и с кожей видок еще тот. Если моя удача нас не покинет, мы залатаем пробоины и улизнем, пока шенды ножи наточить не успеют. Эй ты!
Шадикширрам подошла туда, где Ничто сжался в комок на коленях на гальке, и перевернула его, двинув сапогом по ребрам.
– Чего не скоблишь, сволочь?
Ничто следом за цепью заполз на наклонную палубу, и, словно крестьянин, подметающий очаг после того, как сгорел весь дом, принялся за свой обычный мучительный труд.
Анкран и Сумаэль обменялись полными сомнения взглядами, а потом сами приступили к работе. Шадикширрам пошла за своим инструментом. Как оказалось – за вином, которое тут же начала размеренно пить, плюхнувшись на ближайший камень. Тригг, вот так диковина, отпер несколько замков, и гребцов, не покидавших неделями банки, посадили на цепи большей длины, и Анкран выдал им орудия труда. Джойда с Ральфом поставили колоть бревна киянкой и клиньями, а потом Ярви волок доски к прорехе в борту, где Сумаэль, выпятив от сосредоточенности челюсть, обтесывала их топором по размеру.
– Чему ты лыбишься? – спросила его она.
Работая, Ярви ободрал ладони, а голова болела после удара о весло, и сам он был утыкан занозами с ног до головы, но на ее вопрос лишь улыбнулся шире. На длинной цепи все на свете выглядит веселее, и Сумаэль ни в коем разе не была исключением.
– Меня выпустили со скамьи, – ответил он.
– Хе, – приподняла она брови. – Давай-ка не привыкай.
– Там! – донесся истошный крик, словно вопил недорезанный петух. Один охранник с бледным, как привидение, лицом размахивал руками, указывая в глубь побережья.
Там на краю леса стоял человек. Несмотря на холод, он был обнажен по пояс, на теле – полосы белой краски, на голове густая черная шевелюра. Через плечо у него висел лук, у бедра – короткий топорик. Он не делал резких движений, не выкрикивал угроз – просто стоял и смотрел на корабль и суетящихся возле судна рабов, а потом не спеша повернулся и растворился в тени. Но паника, которую он разжег, вряд ли вспыхнула бы сильнее, атакуй их целая армия.
– Спасайте, боги, – зашептал Анкран, хватаясь за ошейник, будто тот не давал ему дышать.
– Работайте шустрее, – забарахтела Шадикширрам, настолько взволнованная, что на миг даже оторвалась от бутылки.
Они удвоили прыть, то и дело озираясь на деревья – нет ли новых незваных гостей.
В море показался чужой корабль, и двое моряков с плеском бросились в прибой, маша руками и взывая о помощи. Крохотная фигурка махнула в ответ, но хода корабль не замедлил.
Ральф вытер пот со лба рукавом.
– Я б на их месте останавливаться не стал.
– Я б тоже, – сказал Джойд. – Придется нам самим себя выручать.
Ярви только кивнул.
– Я бы даже не стал и махать.
И вот тогда из лесной черноты начали бесшумно выскальзывать новые шенды. Трое, потом шестеро, потом двенадцать, все вооруженные до зубов. Каждое появление как Ярви, так и остальные встречали со все возраставшим ужасом. Он-то читал, что шенды – вполне миролюбивый народ, но эти, судя по виду, читали совсем другие книги.
– Работаем дальше! – зарычал Тригг, схватил одного за загривок и толкнул на ствол, с которого тот обдирал кору. – Надо их отогнать. Поразим их внезапностью.
Шадикширрам допила и бросила бутыль на прибрежные камни.
– На любого из тех, кого видно, приходится десяток в засаде. Есть мнение, что внезапностью поразят тебя. Но давай: рвешься – пробуй. А я посмотрю.
– Так что же нам делать? – пролепетал Анкран.
– Лично я постараюсь не оставить им ни капли вина. – Капитан вынула пробку из новой бутылки. – А ты, если в самом деле хочешь их огорчить, сам сдери с себя кожу. – И она захихикала с полным ртом.
Тригг кивнул на Ничто, по-прежнему скребущего палубу, стоя на коленях.
– А еще мы можем дать ему меч.
Смех Шадикширрам как отрезало.
– Ни за что.
Мудрые терпеливо ждут своего часа, но ни за что его не упустят.
– Мой капитан, – произнес Ярви и, отложив доску, смиренно шагнул вперед. – Разрешите кое-что предложить.
– Что, калека, надумал им спеть? – бросил Тригг.
– Поговорить с ними.
Шадикширрам одарила его равнодушным прищуром.
– Ты говоришь по-ихнему?
– Достаточно, чтобы нам уцелеть. Может, даже получится с ними сторговаться.
Надсмотрщик вытянул толстый палец в сторону разрисованных воинов – тех становилось все больше.
– По-твоему, дикари прислушаются к голосу разума?
– Обязательно. – Главное, чтоб и на деле все прошло так же гладко, как получилось у него на словах.
– Безумие! – вставил Анкран.
Шадикширрам перевела блуждающий взгляд на хранителя припасов.
– Жду не дождусь твоих предложений. – Тот молчал, свесив губу, и перебирал руками. Капитан закатила глаза. – Да, в наши дни храбрецы повывелись. Тригг, ты сопроводишь нашего однорукого посланца на переговоры. Анкран, ты прогуляешься с ними.
– Я?
– Я что – вчера купила с десяток трусов по имени Анкран? Ты ведаешь закупками. Ну так иди, торгуй!
– Но с шендами никто не торгует.
– Значит, о вашей сделке сложат легенды. – Шадикширрам встала с валуна. – Всякому что-нибудь да нужно. В этом и прелесть купеческого ремесла. Сумаэль пояснит, в чем нуждаемся мы. – Она наклонилась над Ярви, обдавая винным перегаром, и потрепала его по щеке. – Спой им, мальчишечка. Сладко, как пел другой ночью. Ради своей жизни, спой.
Вот так и вышло, что Ярви медленно брел к деревьям с поднятыми руками. Короткий конец его цепи крепко натягивал в мясистом кулаке Тригг. А сам король Гетланда отчаянно убеждал себя, что серьезная опасность сулит серьезную выгоду. Впереди собирались новые шенды – и наблюдали в безмолвии. Позади по-галинейски бубнил Анкран:
– Если калека сторгуется – делим как обычно?
– Заметано, – ответил Тригг, дергая цепь. Ярви поверить не мог, что у этих двух даже сейчас все мысли о деньгах. Видимо, люди, когда перед ними раскрывается Последняя дверь, уповают только на то, с чем они крепко свыклись. В конце концов он сам полагался на премудрость служителя – и насколько же хрупок щит его учености теперь, когда шенды в боевой раскраске с каждым шагом становятся чуточку ближе.
Они не орали и не потрясали оружием – у них и так получилось нагнать страху. Они просто расступились, дав Триггу провести Ярви на поводке за деревья. Там, на поляне, горел костер – а за костром собралось еще больше шендов. Ярви нервно сглотнул, уяснив на сколько именно больше. Дикари втрое превосходили числом всю команду «Южного Ветра».
Среди них была женщина. Она сидела и выстругивала палочку кинжалом со сверкающим лезвием. У нее на шее, на тугом кожаном ремешке, висела эльфийская скрижаль: на зеленой, с замысловатым золоченым узором, пластинке горели черные самоцветы и пестрели малопонятные знаки.
Первое, чему должен научиться служитель, – распознавать власть. Читать позы и выражения лиц, спонтанные движения и оттенки голоса, которые отличают вожака от ведомых. К чему тратить время на челядь? Поэтому Ярви миновал мужчин, будто те невидимы, не сводя глаз со строгого лица женщины. Воины-дикари развернулись, окружая его, Тригга и Анкрана забором из острой стали.
В последний момент Ярви промедлил. Ненадолго, но радость при виде страха Тригга и Анкрана затмила его собственный страх. На минуту он почувствовал над ними власть – и ему понравилось это чувство.
– Говори! – выдохнул Тригг.
Интересно, промелькнуло в голове, можно ли как-нибудь его погубить? Воспользоваться шендами и получить свободу? Заодно освободить и Ральфа с Джойдом… Но слишком высоки были ставки и слишком ненадежен расклад. Разумный служитель выбирает меньшее зло, наибольшее благо и на всех наречиях торит дорогу для Отче Мира. Итак, Ярви, хлюпнув коленом, приник к здешней заболоченной почве, и, как учила мать Гундринг, прижал к груди иссохшую руку, а здоровую прислонил ко лбу: показать свою искренность.
И начал напропалую врать.
– Мое имя Йорв, – сказал он на наречии шендов, – и я прибыл склонить перед вами колено, и покорно молю вас считать меня вместе со спутниками не чужаками более, а гостями – и отнестись к нам по закону гостеприимства.
Женщина медленно сощурилась на Ярви. Потом оглядела воинов, аккуратно убрала в ножны кинжал и швырнула палочку в костер.
– Ну не зараза?!
– По закону гостеприимства? – пробормотал один из воинов, недоверчиво указывая на корабль на мели. – Эти дикари слыхали о гостеприимстве?
– Наш язык в твоих устах нагоняет тоску, чужеземец, – женщина всплеснула руками. – Но я Свидур из шендов. И я объявляю: встань, Йорв, ибо мы приглашаем тебя к нашему огню и под нашу защиту.
Другой воин в сердцах швырнул на землю топор и сердито проломился в кусты. Свидур проводила его взглядом.
– Мы так надеялись, что перебьем вас и заберем весь груз. Нам не приходится привередничать, ведь по весне сюда нагрянет с войной ваш Верховный король. Этого человека слепили из жадности. Клянусь, я и представить не могу, чем таким ценным для него мы владеем.
Ярви обернулся на Анкрана, который следил за разговором с глубочайшим подозрением на лице.
– Мои печальные наблюдения говорят о том, что есть люди, которым всегда всего мало.
– Такие люди есть. – Она уперла руку в колено и печально положила голову на ладонь. Расположившиеся полукольцом воины с расстройством присаживались на корточки, а один вырвал мох и уже оттирал свою боевую раскраску.