Алиса в Итакдалии

Дурацкий Оливер Ньюбэнкс – она от души пнула холмик грязи – осмелился показаться ей на глаза – она пнула другой холмик – после всего, что случилось! Алиса в ярости набрала пригоршню грязи и запустила ее в кусты, никуда особенно не целясь.

Алиса не видела Оливера Ньюбэнкса с того далекого дня, когда он заявил перед всем классом, что она – самая уродливая девочка в Ференвуде. Он все болтал и болтал, какой у нее огромный нос, крохотные глазки, губы с ниточку и волосы цвета прокисшего молока, – так что Алиса чуть не расплакалась. Полная чушь, ответила она. Носик у нее очень аккуратный, глаза большие, губы довольно пухлые, а волосы скорее напоминают цветы хлопка. Но Оливер, разумеется, и слушать не стал.

Никто не стал.

Как неудачно сложилось, что незадолго до того пропал отец, мама превратилась в бледную тень прежней себя, а от всех сбережений у них остались двадцать пять стоппиков и десять тинтонов. У Алисы выдался непростой год, и она не собиралась больше терпеть. Ребята чуть животы не надорвали от смеха, а она только топала ногой в браслетах, пылая от гнева и смаргивая горячие слезы. Тогда она решила, что произведет на Оливера большее впечатление, если потратит оставшиеся финки, откусив ему ухо и заставив съесть его перед всем классом. «Уж одним ухом он меня точно выслушает!» – подумала Алиса. Но вместо этого ее выгнали из школы, поскольку то, что она сделала, было хуже того, что он сказал. Это выглядело особенно несправедливо, потому что на вкус его слова оказались куда противнее уха. В любом случае с тех пор мама учила ее на дому.

Алиса начинала понимать, почему мама ее не особенно любит.

Девочка вздохнула и, развязав ленты, позволила юбкам упасть в траву. Одежда ее сковывала. Панталоны Алиса ненавидела даже больше, чем юбки, но пока мама крутилась рядом, они оставались Алисиным проклятием. Ходить в одних трусах, сказала ей мама однажды, неприлично. С тех пор девочка мечтала о дне, когда отрастит пару крыльев и улетит прочь. Будь ее воля, она бы круглый год расхаживала голышом и босиком, в одних браслетах и плаще из распущенных волос цвета ванили.

Алиса стянула кофточку, бросила ее на траву к юбкам и, закрыв глаза, подняла голову к солнцу. Светливень пропитывал воздух, окружая все предметы неземным сиянием. Алиса высунула язык, надеясь слизнуть хоть одну золотую каплю, но солнечные потоки оставались неуловимыми. Они не касались людей, потому что предназначались только для земли. Именно светливень привносил магию в их мир; он наполнял воздух и орошал почву, заставлял расти цветы и деревья – и добавлял объем и звук вспышкам цвета, посреди которых протекала жизнь горожан. Красный пульсировал жарким рубином, зеленый истекал сочным лаймом, а желтый почти обжигал глаза. Цвет был самой жизнью. Цвет был всем.

Видите ли, цвет был универсальным признаком магии.

Жители Ференвуда рождались с маленькой искрой собственного волшебства, а взращенная светливнями пища помогала раздуть эту искру в мягкое устойчивое пламя. Каждый горожанин был наделен одним даром. Одним прекрасным магическим талантом. Достигнув двенадцати лет, они демонстрировали этот талант на церемонии Сдачи, а взамен получали решающее задание. Такова была традиция.

Алиса открыла глаза. Облака сегодня плыли по небу одно за другим, будто их выдыхал какой-то невидимый великан. Скоро пойдет дождь, и старая жизнь Алисы закончится, чтобы под триумфальные раскаты грома дать родиться чему-то новому.

Цели.

Ей исполнится двенадцать лет. В этом году она наконец примет участие в Сдаче.

Завтра, подумала Алиса. Ее звездный час наступит завтра.

Алиса глубоко выдохнула, выбрасывая из головы Оливера Ньюбэнкса, всю боль, которую причинила ей мама, и всю боль, которую отец причинил маме и ей. Вместе с ними она выбросила из головы и трех бесполезных братьев, которые были слишком малы, чтобы от них была какая-то помощь – а именно в помощи их семья нуждалась больше всего. Да, Алиса была не такой яркой, как другие жители Ференвуда, – и что с того? Магии в ней было не меньше, и завтра ей наконец выпадет возможность это доказать.

Алиса подобрала гибкую веточку и, закинув ее за шею, принялась мурлыкать под нос знакомую мелодию. Глаза ее оставались закрыты, а ноги сами вели девочку к пруду. Сейчас она была воплощенной музыкой, а ее тело – наилучшим инструментом из всех, которыми она когда-либо владела.

Может, жизнь и была одинокой штукой, но Алиса, по крайней мере, знала, как ее скоротать.

Теплый пруд напоминал по цвету зеленый аметист. Он пах сладким нектаром, хотя на вкус не имел с ним ничего общего. Алиса бросила в траву трусы и панталоны, секунду помедлила, распуская косу, и прыгнула в воду.

Девочка сразу нырнула на самое дно и задержалась там, позволяя рукам и ногам избавиться от привычного напряжения. Вскоре она почувствовала знакомую щекотку рыбок-поцелуйщиков и приоткрыла глаза – ровно настолько, чтобы заметить, как они пощипывают ее кожу. Алиса улыбнулась и поплыла к поверхности; рыбки следовали за ней, не отставая ни на сантиметр. Они увивались вокруг, толкая носами ее локти и колени в попытке подобраться поближе.

Алиса плавала до тех пор, пока почти не засияла – а потом теплый воздух высушил ее кожу и волосы с такой стремительностью, что у нее даже еще осталось время до ежедневного похода за ференикой.

Алиса изо всех сил старалась влипнуть в какое-нибудь приключение, пока ее ровесники протирали штаны на школьной скамье. Предполагалось, что мама будет учить ее на дому, но на самом деле она занималась этим очень редко. Два года назад, когда мама все еще злилась на Алису из-за школы и Оливера Ньюбэнкса, она плюхнула на кухонный стол стопку книг и велела Алисе их выучить, пригрозив, что в противном случае она вырастет не только самой уродливой, но и самой глупой девочкой в Ференвуде.

Порой Алисе хотелось наговорить маме не очень приятных слов.

И все же она ее любила. В самом деле любила. Алиса давным-давно научилась ладить с родителями. Однако здесь нужно внести одно уточнение: из старшего поколения Алиса всегда предпочитала отца – и не считала нужным это скрывать. Для Алисы он был больше чем родителем; он был ее лучшим другом и наперсником. Рядом с папой любые трудности казались преодолимыми. Он делал всё, чтобы его дочь была окружена безусловной любовью, так что ей просто не выпадало шанса по-настоящему осознать, насколько она не соответствует Ференвуду. В действительности он занимал в ее сердце такое большое место, что она редко замечала отсутствие у себя других друзей.

Только после его исчезновения Алиса начала понимать и ощущать вещи, от которых он так долго ее защищал. Эта потеря пробила брешь в ее броне, и холодные дуновения и шепотки страха отыскали лазейки в глубь девочки. Она плакала до тех пор, пока глазные яблоки совсем не высохли, а веки отвердели настолько, что отказывались закрываться, лишая ее сна по ночам.

Скорбь Алисы отныне стала почти зримой ношей, которую постепенно приучалось нести ее хрупкое тело. Когда отец исчез, ей было девять, но даже маленькая Алиса бесконечно раскапывала во сне глубины своего сердца, надеясь отыскать там папу, – а наутро просыпалась опустошенная, в слезах, согнувшись от боли.

Дорогой читатель! Ты должен понимать, что Алиса, эта несомненно гордая девочка, ни за что не одобрила бы подобного вторжения в свое личное пространство. Я вполне сознаю, что подробности трагедии, которые я изложила выше, являются закрытой информацией. Но, по моему скромному мнению, вы просто обязаны знать, как сильно она любила папу. Эта потеря обнажила ее сверху донизу, однако еще закалила дух. Алиса была сломлена и не сломлена одновременно, но чем дольше она оставалась в Ференвуде, тем более одинокой себя ощущала.

Для Алисы Алексис Квинсмедоу некоторые вещи были ясны как день: если папа покинул Ференвуд, ей там тоже нет места, потому что ничего в жизни она не желала так страстно, как последовать за ним.

Видите ли, преуспеть на Сдаче было ее единственной возможностью выбраться из города.

Когда Алиса вернулась, мама ждала ее во дворе. Янтарные глаза, ярко выделявшиеся на фоне шоколадной кожи, сузились при виде девочки. Мама стояла, подбоченившись и держа в одной руке корзину. Как и Алиса, она носила ворох юбок – но предпочитала скромные, немаркие цвета и простой покрой. За пояс была заправлена кофта с длинными рукавами, которые мягкими складками ниспадали с локтей. Юбки Алисы, напротив, вздувались колоколом от нашитых на них бусин, бисера и блесток; те густо усеивали ткань, складываясь в причудливые узоры.

Если на юбке не было ни одной, хотя бы самой маленькой вышивки, Алиса ее просто не признавала.

Приближаясь к матери, девочка вглядывалась в ее лицо, окаймленное травянисто-зелеными кудрями, и думала, что сама она с каждым днем становится только милее и прелестнее. Порой взгляд на маму заставлял Алису скучать по отцу особенно сильно. Если бы он знал, какая красота ждет его дома, то не затягивал бы с возвращением.

Когда Алиса подошла к матери, взгляд той смягчился, и она, опустив корзину на землю, протянула дочери руку. Алиса приняла ее, и они молча направились к своему четырехкомнатному домику, отделанному в медовых и каменистых тонах. Комната, чтобы есть; комната, чтобы сидеть; комната для мамы и комната для Алисы и тройняшек. Слишком тесно для пятерых – но лучшего судьба предложить им не могла.

Глиняная кровля задыхалась в объятиях ползучего плюща, который сплелся с ней так тесно, что теперь его нельзя было отстричь и садовыми ножницами. Несколько побегов нахально свешивались с крыши, и мама отвела одну лозу в сторону, чтобы они могли пройти в открытую парадную дверь.

В доме царила тишина. Братья еще были в школе.

В кухне мать указала Алисе на пустой стул. Стоило той усесться, как мама заняла стул рядом и смерила дочь взглядом таким свирепым, что Алиса содрогнулась. До этой секунды она и не представляла, какие у нее проблемы! Сердце девочки ухнуло в пятки, подпрыгнуло и вернулось на место, стукнувшись о ребра. Алиса сжала кулаки и, несмотря на краткий приступ паники, задумалась, что они будут есть на полуденник.

Мама вздохнула.

– Утром приходила миссис Ньюбэнкс.

«Дурацкая миссис Ньюбэнкс!» – чуть не закричала Алиса.

– Она сказала, что Оливер пытался с тобой связаться. Думаю, ты его помнишь.

Тишина в ответ.

– Алиса, – продолжила мать уже мягче, отводя взгляд. – Оливер прошел Сдачу в прошлом году. Сейчас ему тринадцать.

Это Алиса тоже знала.

Оливер был на год старше, так что они не должны были учиться вместе. Но он потерял год, когда ухаживал за мистером Ньюбэнксом, которого скосила лихолёдка, и в итоге оказался в ее классе. Дурацкий больной мистер Ньюбэнкс разрушил всю ее дурацкую жизнь. У дурацкой миссис Ньюбэнкс родился такой же дурацкий сынок. Дурацкие Ньюбэнксы побили все рекорды дурацкости за последние тридцать лет.

Алисе не было никакого дела до Сдачи Оливера. Да и кому было? Уж точно не ей. Если ей и следовало о ком-то беспокоиться, так только о себе.

Завтра вся ее жизнь переменится.

Алиса твердо в это верила.

Девочка скрестила руки на груди. Снова их опустила.

– Не понимаю, зачем мы ведем этот разговор, – наконец сказала она. – Я ради Оливера Ньюбэнкса и пальцами не щелкну. Может подавиться жабой.

Мама с трудом сдержала улыбку и поднялась, чтобы поставить кастрюлю на огонь.

– Разве тебе не любопытно, – спросила она, не оборачиваясь, – какое задание ему дали?

– Нет. – Алиса принялась отодвигать стул, чтобы уйти, и деревянные ножки противно заскрипели по деревянному полу.

– Алиса, сядь. – В голосе матери больше не слышалось и намека на мягкость.

Девочка обернулась в дверях и сжала кулаки.

– Нет.

– Алиса Алексис Квинсмедоу, ты немедленно сядешь на место!

– Нет.

– Алиса…

Она бросилась бежать.

Прочь из дверей, вдоль по дорожке, через луг и поле, мимо пруда, через мост, по холму – и вверх, вверх, вверх по самому высокому дереву в Ференвуде. Там Алиса с бешено колотящимся сердцем уселась на самую высокую ветку и решила, что не слезет, пока не умрет.

Или пока не заскучает.

Что бы ни случилось первым.

Никто не стал ее искать.

Да Алиса и не ждала, что кто-нибудь станет. Уж точно не мать – и не тройняшки, которым в десять лет было интереснее делать рогатки из носков, чем раздумывать, куда пропадает на целый день их сестра.

Она и в самом деле была неуместной.

В глубине души Алиса надеялась, что на ее поиски отправят спасательный отряд. Может, горожане объединятся в знак поддержки самой уродливой девочки в Ференвуде.

В глубине души Алиса надеялась, что мама хотя бы забеспокоится.

Но та уже привыкла, что дочь постоянно засыпает в разнообразных лесах, лугах, оврагах и сараях – и с ней никогда ничего не случается. На самом деле, она наверняка вздохнула с облегчением, поняв, что не увидит Алису до завтра. Правда, ференики она тогда тоже не увидит – но вчера Алиса насобирала ее достаточно, чтобы сегодня устроить выходной. Или истерику.

Девочка вздохнула.

С каждым годом она все отчетливее уясняла, как утомительно человеческое бытие.

Алиса свесила ноги с ветки и подалась вперед, вслушиваясь, вглядываясь, впитывая в себя мир. Отсюда ей был виден весь Ференвуд: холмы, луга, поля и покрывавшие их бесконечные переливы цвета. Красный и синий; охра и лазурь; зеленый и розовый; аквамариновый и персиковый; желтый, оранжевый, мандариновый, фиалковый… У каждого цвета был свой вкус, сердцебиение, жизнь. Алиса сделала глубокий вдох, вбирая ее в себя.

Внизу тянулись ряды аккуратных домиков, чьи окна золотились в блекнущих потоках светливня. Где-то дымили печки и исходили любовными трелями птицы. Цветы подслащивали небо разноцветными ароматами. Солнцеворот подходил к концу – а это значило, что в следующие двенадцать месяцев светливня жители Ференвуда не увидят. Какая-то часть Алисы загодя скорбела о неизбежной утрате, скучая по солнечным струям и их мягкому сиянию, которое наделяло благородством каждый камешек и травинку. Но она не могла печалиться слишком долго; только не в этом году.

Завтра наступит ее день. Первый день весны.

После исчезновения отца Сдача стала единственной целью, к которой упорно шла Алиса. И вот этот день почти настал. Завтра облака расступятся, чтобы пролить на ее жизнь свет нового смысла. Завтра она исполнит свой триумфальный танец в будущее, которое уже ждет ее в нетерпении и предвкушении. Которое в ней нуждается. Выиграв Сдачу, Алиса докажет, что является полноценным гражданином Ференвуда, – и получит свой единственный шанс вырваться из мира, в котором больше нет папы.

Ее сердце почти пело от предчувствий.

Алиса поднялась на ноги, осторожно балансируя на суку, и спрыгнула, хватаясь за нижние ветки. Наконец босые ступни коснулись травы, и девочка упала под дерево, задыхаясь от скорости и восторга. До конца светливня оставалась еще пара часов, и хотя у Алисы было предостаточно времени, чтобы всласть подуться на весь белый свет, обида постепенно вытеснялась радостью.

Внезапно она поняла, что проголодалась.

По дороге Алиса срывала цветы и аккуратно складывала их в карман. Это был ее любимый способ перекусить. Конечно, она любила и орехи, и ягоды, и некоторые растения (особенно хорошо те смотрелись в супе), но цветы… Нет, цветы оставались вне конкуренции.

Алиса принялась жадно откусывать стебли и лепестки – не забывая, впрочем, смаковать вспышки вкуса. Затем она нашла ручей и пила до тех пор, пока у нее не забулькало в ушах. После этого она почувствовала полный покой и удовлетворение.

Надо бы вернуться домой. Извиниться перед мамой. Выслушать, что же та хотела ей сказать. «Будь взрослее», – напомнила себе Алиса.

И все-таки она медлила.

Дома у Алисы не было собственной комнаты. Ни своего угла, ни чувства принадлежности к этому месту. Ей отчаянно хотелось к чему-нибудь принадлежать. Но у такой девочки – дочери, не похожей на мать, сестры, не похожей на братьев, – не было особой надежды. Лучше всего она чувствовала себя в дикой природе, где цветам не требовалось в точности походить один на другой, чтобы жить в согласии.

В любом случае она не хотела непременно нравиться людям.

Довольно было того, что она нравилась сама себе, считала себя весьма интересной (а также умной, творческой, милой, забавной, дружелюбной и душевной) и искренне не понимала, почему не вписывается ни в одну компанию.

Да, помимо всего перечисленного, Алиса находила себя весьма привлекательной.

Может, ее волосы и были лишены определенного цвета или формы, но с ними не возникало никаких проблем: они не оживали по ночам, не шипели и не кусали детишек за пятки. А ее кожа, не имевшая даже слабого оттенка румянца, вполне исправно покрывала Алисины внутренности и отнюдь не была грязной, колючей или чешуйчатой.

Может, ее глаза и не могли назваться карими – в радужках плескалось лишь по капле бледного меда, – но они были большими и яркими. Да, порой они подводили Алису, но перед исчезновением отец научил ее видеть все, что нужно. К тому же эти глаза прелестно расширялись, когда Алисе требовалось убедить окружающих, что это не она дернула кошку за хвост (попробуй докажи!).

Все будет хорошо.

На самом деле, все уже почти стало хорошо – то есть она начала в стотысячный раз отрабатывать свой танец, когда (только не говорите, что вы этого не ждали!) Оливер Ньюбэнкс появился под деревом, чтобы разрушить все в третий раз за два дня.

Алиса пожалела, что не прихватила с собой лопату.

– Твоя мама сказала, что я найду тебя здесь, – произнес он вместо приветствия.

Девочка продолжила мысленно считать такты. Пальцы ног впивались в землю, бедра покачивались, руки взмывали в воздух, а юбки вращались по кругу в безупречном, однажды налаженном ритме. Звон браслетов составлял совершенную гармонию с ударами ног. Танцуя, Алиса становилась частью леса, неба… мира.

Музыка давала ей корни.

И она с каждым шагом врастала этими корнями в мягкую душистую почву. Танцуя, Алиса чувствовала ее глубинные токи, пульсации, дыхание деревьев, которое текло сквозь нее – и дальше, в самую высь. Будь ее воля, она бы никогда не остановилась. И никогда не забыла этого чувства.

– Алиса, прости меня, – сказал Оливер.

Девочка продолжала кружиться.

– Я виноват. Пожалуйста, дай мне объяснить…

Алиса резко остановилась. Юбки по инерции захлестнули ноги. У нее вышло время и терпение, и ей не было никакого дела до того, что он собирается ей сказать – вот просто ни капельки.

Алиса шагнула к Оливеру Ньюбэнксу, сграбастала его за ворот рубашки и бесцеремонно дернула вниз, чтобы их глаза оказались на одном уровне. (Учитывая, что за год он вымахал на сажень, это было совершенно честно.)

– Чего тебе надо? – прошипела она.

Оливер был напуган – хоть и умело это скрывал. Столкнувшись с ним лицом к лицу, Алиса снова услышала песню его сердца и оказалась мгновенно захвачена ее красотой. Песней его души – и ее невероятной гармонией. Она различила ее еще вчера, но была тогда слишком расстроена, чтобы разбираться, что все это значит.

Алиса выпустила воротник Оливера и сделала несколько шагов назад. Ей больше не хотелось стоять рядом с ним.

– Пожалуйста, – произнес мальчик, складывая ладони в умоляющем жесте. – С тех пор прошла целая вечность. Я был глупым ребенком. Я этого не хотел.

Алиса смотрела на него так долго, что это стало почти неприличным.

– Ладно, – ответила она наконец.

После чего развернулась и зашагала прочь.

Она уже наполовину пересекла луг, когда Оливер догнал ее, задыхаясь от бега.

– Что значит «ладно»?

Алиса закатила глаза, хоть он и не мог этого увидеть.

– Это значит, что теперь мы можем быть друзьями?

– Определенно нет.

– Почему?

– Потому что я никогда не буду тебе доверять.

– Да брось, Алиса! Я правда не хотел…

Алиса обернулась и сузила глаза.

– То есть ты не думаешь, что я самая уродливая девочка в Ференвуде?

– Нет! Разумеется, не…

– Тогда зачем ты это сказал?

Оливер замялся.

– Ты жестокий, глупый мальчишка, – заявила Алиса, продолжая путь. – И ты мне не нравишься. Так что проваливай, и хватит уже меня донимать.

Ну вот. Теперь он отстанет.

– Не могу.

Алиса замерла.

– Что?

– Я не могу, – повторил Оливер, на этот раз со вздохом.

Когда Алиса оглянулась, мальчик смотрел на собственные руки. Потом отвел глаза.

Так вот почему мама улыбалась. Должно быть, она считала это смешным. Нет, уморительным.

– Алиса, – прошептал Оливер.

– Лучше молчи.

– Алиса…

Она заткнула уши и принялась напевать себе под нос.

– Алиса! – Оливер схватил ее за руки и развел их в стороны. – Алиса, мне задали… тебя.

Девочка уставилась в небо, борясь с желанием пнуть его по коленной чашечке.

– Ты бесстыжий врун.

– Я тебя люблю.

– Соболезную.

Оливер несколько раз моргнул.

– Но, Алиса… – Мальчик явно был сбит с толку.

– Тебе задали меня? Когда? Год назад? И ты год собирался с духом, чтобы со мной заговорить?

– Я… перенервничал, – промямлил Оливер. – Я этого не ожидал. Мне нужно было все обдумать… Осознать…

– Ты любишь меня точно так же, как я люблю этот пень. – И Алиса указала на трухлявый пень. – А теперь я отправляюсь домой. Премного благодарна за доставленное неудовольствие.

– Но…

– Проваливай, Оливер.

– Ладно, – сказал он, не отставая ни на шаг. Алиса видела, что он расстроен. Расстроен и в нетерпении. – Ладно… Прости меня.

И Оливер стиснул челюсти, глядя прямо на Алису.

– Я соврал. Ясно? Соврал.

Девочка, не дрогнув, вернула ему взгляд.

– И чего же ты от меня хочешь?

Оливер в смятении покачал головой.

– Как ты поняла? Никто не может раскусить мою ложь. Это мой единственный талант…

– Чего ты хочешь? – упрямо повторила Алиса.

Он глубоко вздохнул:

– Мне нужна твоя помощь.

Алиса вытащила из кармана цветок и откусила верхушку.

– Ну разумеется, – пробормотала она с набитым ртом. – Как я раньше не догадалась.

Глава следующая

Алиса нашла свободный клочок травы и уселась, веером разложив вокруг юбки. Ноги она вытянула и скрестила в лодыжках, а руки уперла в землю позади себя. Из угла рта у девочки свисала недоеденная маргаритка.

– Продолжай, – предложила она, щурясь на Оливера в потоках светливня. Без сомнения, он был симпатичным мальчишкой, но стал бы еще симпатичнее, если бы вымыл с мылом не только голову, но и мысли в ней.

Оливер запустил руку в волосы, и несколько прядей упали ему на глаза, резко контрастируя со смуглой кожей. По цвету они в точности напоминали серебристую сельдь. Алиса на мгновение задумалась, не ел ли он эту рыбу в детстве, и с трудом подавила дрожь.

Мальчик прислонился к соседнему дереву, скрестил руки на груди и смерил Алису долгим взглядом. Она выдержала его, не моргнув.

– Это намного сложнее, чем я думал, – пробормотал Оливер.

– Да? – Алиса невозмутимо продолжала жевать стебель маргаритки.

– Как ты можешь сопротивляться силе моего убеждения?

Алиса пожала плечами.

– Как ты можешь быть таким злобным мальчишкой?

Он нахмурился.

– Я не злобный.

– Но ты по-прежнему считаешь, будто я самая отвратительная девочка в Ференвуде?

Он неторопливо обдумал ее вопрос.

– Ты должен знать, – добавила Алиса, – что я ради тебя и ногой не топну, пока ты не будешь со мной совершенно честен.

И она, вытащив из кармана тюльпан, протянула его Оливеру. Тот поморщился, покачал головой и отвел глаза.

– Не понимаю, как ты можешь есть все эти штуки.

Алиса скорчила гримасу и целиком засунула тюльпан в рот.

– Итак? – сказала она, не прекращая жевать. – Ты считаешь меня отвратительной?

Оливер покачал головой.

Алиса оцепенела.

– Нет?

Последнее слово она проговорила почти шепотом. Сердце так и бухало в груди. До этой минуты Алиса даже не осознавала, как сильно надеялась, что он передумает. Ей не хотелось быть уродливой. Ей так отчаянно не хотелось быть уродливой.

– Ты не считаешь меня отвратительной?

Оливер пожал плечами:

– Я считаю, что ты никакая.

– О…

Алиса опустила голову. Его слова жалили ей лицо: каждый слог – как крохотная змейка.

Никакая было гораздо хуже, чем уродливая.

Щеки Алисы залила краска, на коже расцвели красные и розовые пятна. Оливер это заметил.

– Слушай, – сказал он мягко. – Я просто старался быть честным, как ты и…

– Знаю, – ответила она чересчур громко, быстро моргая.