Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника

Войдыло, зная, что ничем не успокоит гнева упрямого старика, отправился к рыцарям, давно уже строившим жадные планы на Литву, и сообщил им о ссоре князей. Начались тайные переговоры рыцарей с Ягайлой. Меченосцы предлагали Ягайле помощь против Кейстута в случае открытого сопротивления с его стороны, предлагали лишить не только его, но и весь его род прав на литовский престол. Слух об этом дошёл до Кейстута, но Витовт, дружный с детства с Ягайлой, сумел успокоить отца. Между тем, один из доброжелателей Кейстута перехватил письмо Ягайлы к магистру ордена Книпроде; сомнения быть не могло: Ягайло оказался предателем!

Кейстут дал знать об этом сыну и, собрав свою дружину, кинулся на Вильню. Ягайло, не ожидавший такого быстрого нападения, вместе со своей матерью Июлиа- нией попал в плен[12]. Вильня была взята. Повесив ненавистного Войдылу, Кейстут провозгласил себя великим князем и, взяв с Ягайлы слово и клятву никогда не восставать против него, дал ему в удел Витебск и Крево.

Июлиания и её дочь Мария, вдова Войдылы, сумели снова восстановить племянника против дяди. Пользуясь его отсутствием, Ягайло бросился на Вильню, захватил её и провозгласил себя великим князем. Рыцари, для которых всякое междоусобие в Литве было отрадою, пришли ему на помощь. Кейстут с Витовтом спешили уже на помощь своей столице.

Витовт, великий князь Литвы, Руси и Жамойтии

Не решаясь на бой с Кейстутом, Ягайло выслал для мирных переговоров своего брата Скиргайлу, ручаясь в неприкосновенности особ Кейстута и Витовта. Витовт, ещё убеждённый в дружбе к нему Ягайлы, убедил отца согласиться съехаться с родственником. Но тут оба они были захвачены в плен, а войскам было приказано их именем разойтись по домам! Кейстут был заключён в подземелье Кревского замка и через пять дней был найден задушенным в своей тюрьме. Многие обвиняли в его смерти Ягайлу, но он, как мы увидим после, сумел оправдаться в этом тяжком обвинении как перед своей невестой Ядвигой, так даже и перед самим Витовтом.

В первое время, Витовт, узнав о жестокой смерти отца, воспылал гневом и стал упрекать и проклинать Ягайлу. Ягайло рассердился и отправил его в тот же Кревский замок.

Долго он томился в заточении. Напрасно знатнейшие бояре, жена Витовта и сам великий магистр по имени Еленаже умоляли Ягайло возвратить свободу своему двоюродному брату, – он был неумолим, а Витовт был спасён и освобождён, только благодаря энергии своей жены Анны, и, переодетый в женское платье, бежал из тюрьмы прямо к мужу своей сестры Дануты, Мазовецкому князю Янышу[13].

Скоро (в 1382 г.) он перебрался в Пруссию к меченосцам и был прекрасно принят новым великим магистром Конрадом Цельнером фон Розенштейном. Великий магистр не отказал в просимой помощи и, снабдив Витовта деньгами, провиантом и оружием, отдал под его начальство весьма сильный отряд кнехтов орденских войск и направил его в Жмудское княжество.

Чтобы показать, как двоедушно действовали рыцари в сношениях с литовскими князьями, довольно вспомнить, что ранее, помогая Ягайле в борьбе с Витовтом, они заключили с Ягайлой договор, по которому он обязался уступить рыцарям всё Жмудское княжество от реки Ду- биссы, не начинать ни с кем войны без согласия рыцарей и обязывался в течение 4-х лет принять христианскую веру!

Теперь же рыцари, пользуясь положением Витовта, заставили его принять крещёние по католическому обряду, которое и было совершено над ним в 1383 году. Действия новоокрещённого князя в Жмуди были весьма успешны, и Ягайло, видя, что ему не совладать с народным любимцем, сыном Кейстута, вошёл с ним в мирные переговоры и так сумел подействовать на благородную душу Витовта, что тот согласился на мир и удовольствовался уделом: Гродно, Брестом и ещё несколькими городами.

В этом поступке сказалось всё великодушие знаменитого Витовта; имея в руках средства отомстить за смерть отца и сесть на престол великокняжеский, он удовольствовался небольшим уделом.

Братья снова зажили мирно, и Витовт, склоняясь на убеждения княгини Июлиании, перешёл в православие и получил при этом имя Александра. Для Витовта вера была делом политики, а он тогда сильно нуждался в своих новых подданных, по большей части православных.

В это время поляки, наскучив вечным соперничеством князей Мазовецких с потомками покойного Луи Анжуйского, славного короля Польши и Венгрии, признали своей королевой и властительницей дочь его Ядвигу, едва достигнувшую в это время 14-летнего возраста[14].

На этой избраннице сошлись как «велико-», так и «малополяне», оставалось только подыскать ей подходящего супруга.

Одним из главных претендентов был австрийский эрцгерцог Вильгельм, обручённый с Ядвигой ещё в младенчестве, когда не было и помышления, что она может занять польский престол.

Принятая чрезвычайно торжественно и коронованная в Кракове, Ядвига по сердечной склонности желала закрепить свой брак с австрийским эрц-герцогом, но польские магнаты восстали против этого, не желая видеть на троне австрийца. Они предложили ей в мужья литовского великого князя Ягайлу, который своими постоянными нападениями на Малую Польшу поставил их в крайне критическое положение[15].

Молва рисовала Ягайлу диким, страшным варваром, безобразным собою, со зверскими инстинктами – немудрено, что молодая королева с ужасом отвергла такого жениха. Начались долгие и упорные переговоры, и наконец упорство молодой красавицы было сломлено: она решилась принести себя в жертву за отечество и приняла руку Ягайлы. Это было в 1387 году. Ягайло и Витовт жили вполне дружественно, и Ягайло, принимая престол Польши, само собою разумеется, должен был передать великое княжение литовское Витовту. Но тут-то и сказалась или беспечность натуры сына Ольгерда, или же влияние польских панов, очень недолюбливавших Витовта, – Ягайло назначил великим князем Литвы не Витовта, а своего брата Скиргайлу!

Витовт и этот удар выдержал великодушно, удалился в свой любимый Луцк и там ждал, что будет. В это время к нему явился, возвращаясь из татарского плена, сын великого князя московского Дмитрия, Василий Дмитриевич; он дружественно встретил его и обручил со своей дочерью Софией-Анастасией. Скиргайло воспользовался этим обстоятельством и донёс Ягайле, что Витовт заводит переговоры с Москвой[16].

Ягайло вытребовал Витовта в Люблин и заставил его целовать крест на верность Скиргайле как великому князю Литвы. Ясно было, что ему не доверяли, его боялись, Скиргайло шёл ещё далее; не довольствуясь тем, что он разослал в заточение и казнил многих близких к Витовту людей, он отправил и его самого под строгий присмотр в Крево. Отчаяние овладело Витовтом – он ясно видел, что ему грозит участь его отца, и он решился разрешить спор оружием; «лучше умереть один раз, чем умирать ежедневно», говорил он оставшимся ему верными боярам и, избрав удобную минуту, поднял знамя восстания.

Попытка овладеть Вильней через хитрость не удалась. Витовт снова бежал к мазовецким князьям, но король угрозой войны требовал его выдачи; скрыться более было некуда, и Витовт ещё раз решился искать защиты у тевтонских рыцарей.

Меченосцы обрадовались. Они заключили с ним выгодный для Ордена контракт и двинулись против Скиргайлы. Но храбрая защита Вильни комендантом Москоржевским заставила рыцарей снять осаду и удалиться в Пруссию. Витовт, казалось, потерявший всё, должен был уйти вместе с ними. Но так велика была вера всех знавших его в его счастливую звезду и высокий ум, что и в печальном изгнании он не потерял уважение соседей. Так, во время его пребывания у рыцарей в замке Бартенштейн, к нему явились послы великого князя московского за невестой, юной княжной Софией. Она отправилась в Москву морем, через Данциг, Псков и Великий Новгород.

В 1391 году Витовт вновь пытал счастье в борьбе с Ягайлой, при помощи меченосцев взял Гродно и Лиду, подступал к Вильне. Ягайле наскучила вечная борьба с энергичным родственником, он решил с ним примириться и послал для переговоров Генриха Земовита, князя Плоцкого. Витовт согласился на предложение; ему смертельно ненавистны были меченосцы, он бежал от них и явился в Литву. Встреча братьев произошла в Острове, близ Лиды, где Витовта уже ожидали Ягайло и Ядвига. Примирение состоялось, Витовт торжественно был коронован в Вильно великокняжеской короной, а Скиргайло получил в удел Киев.

Наконец он достиг желаемого так долго и так страстно, но какою ценой. Целые области были разграблены, обращены в пустыню, города сожжены, жители уведены в рабство. Наученные троекратной изменой Витовта, рыцари являлись неумолимыми врагами, двое сыновей его, бывших заложниками у меченосцев, были безжалостно отравлены; удельные князья завидовали и бунтовали, обожавшая его Жмудь стонала под диким, возмутительным управлением рыцарей, так как и Ягайло должен был подтвердить хартии передававшие управление этой несчастной провинцией Ордену.

Но у него была железная воля и неукротимая энергия; тридцать лет, проведённых им в постоянных войнах, особенно среди крестоносцев, научили его высшему воинскому искусству. Ему уже было 48 лет от роду, пора страстей миновала, перед ним вставала величайшая задача восстановить из развалин залитую кровью, истерзанную беспрерывными войнами, обезлюженную родину и поставить её на высочайший пьедестал силы и славы.

Он принялся с величайшим жаром и старанием врачевать раны государства. Отовсюду стекались к нему бояре и люди ратные, зная, что они будут хорошо приняты и пожалованы мудрым князем. Татары целыми ордами выселялись в Литву с Волги, ища защиты от ногаев и монголов, опустошавших их родину. Сам престарелый татарский хан Тохтамыш со всем родом своим и более чем с 90 тысячами населения перекочевал в Литву и был обласкан великим князем, давшим татарам для поселения почти совсем опустошенные земли близ Трок. Татары, избавленные от всех податей, обязались только в случае войны выступать поголовно против врага.

В предыдущей главе мы отчасти познакомились с бытом этих бывших кочевников, заброшенных теперь в леса и болота Литвы. Рыцари не могли простить измены Витовта. Уже в том же году (1392), они снова пошли походом на Литву, но скоро вернулись без большого успеха; затем, через два года, в 1394 году, под предлогом помощи князю Свидригайле, изгнанному Витовтом из захваченного им Витебска, они вновь устремились на Литву, имея в своих рядах гостей-рыцарей чуть ли не со всех концов Европы.

Меченосцы давно уже провозглашали свои походы против языческой Литвы новыми крестовыми походами и звали рыцарей всех христианских стран на битву с литовцами, которых величали «сарацинами». После великолепного почётного стана на границе литовской, сопровождаемого блестящими торжествами, рыцари со своими именитыми гостями вновь двинулись на Вильню и осадили её. Четыре недели длилась осада, но безуспешно: сильно укреплённая Вильня держалась мужественно, а между тем войска Витовта ежечасно нападали на обозы и лагерь меченосцев. Пришлось снять осаду и обратиться к Витовту с просьбой дозволить возвратиться восвояси. Витовт дозволил, но вместе с тем разрешил жмудинам напасть на них при переправе через Страву. Рыцари были разбиты наголову, потеряли весь обоз, массу добычи, казну, больше половины людей и едва успели убежать с позором на родину[17].

Имя Витовта, как героя, стратега и политика, снова загремело во всех соседних странах. Несколько раз после того рыцари делали попытки вторгнуться в Литву и всякий раз безуспешно, и всякий раз Витовт, в свою очередь, отбивал у них то один, то другой город; в 1402 году они лишились Мемеля, а в 1403 году Динабурга[18].

Слава Витовта росла, но он всё-таки сознавал, что ещё рано было разорвать окончательно с рыцарством и отобрать переданную им часть Жмуди. Но давно уже страшное, кровавое чувство мести зрело в душе героя. Кровь отравленных детей, разорение отечества, ежедневные дикие неистовства немцев в Жмуди копились капля по капле в такую ненависть, затушить которую могло только целое море немецкой крови – и он поклялся пролить его! Хитрый, молчаливый, рассудительный, он не спешил с нанесением удара, он знал, что союз удельных князей ненадёжен, что союз с Польшей – только миф и ждал случая, когда сама Польша должна будет защищаться от грозного напора немцев, стремящихся под влиянием какой-то роковой силы на восток! Он ждал и готовился. Жмудь стонала под вероломным, кровавым управлением немцев. Напрасно сам великий магистр приезжал в Жмудь усмирять частые восстания и бунты, они случались там периодически.

Сам Витовт скакал из города в город, умоляя верных жмудин терпеть и ждать. Жмудь временно смирилась, но огонь восстания, жажда мести сверкал под пеплом, довольно было одного дуновения ветерка, чтобы пламя это перешло во всепожирающий пожар. Но Витовт говорил: «Ждите!» И верные его подданные терпели и ждали!

Глава V. В тереме княжны Скирмунды

На крутом берегу Дубисы, недалеко от границы, отделявшей владения славного литовского великого князя Витовта, от прусских земель Тевтонского ордена меченосцев, возвышались грозные стены и бойницы укреплённого замка Эйрагола.

Уж более полутора века замок этот был крепким оплотом против дерзких наездов тевтонских рыцарей, смотревших на полуязыческую Литву как на удобную арену для своих разбойничьих налетов[19].

Всю оставшуюся за Литвой часть Жмуди с Троками, любимым городом покойного отца его Кейстута, Витовт отдал своему любимому брату Вингале Кейстутовичу[20]. Но Вингала не захотел сидеть в богатых Троках, где всё говорило и напоминало об отце, бесчеловечно и позорно убитом клевретами коварного родича Ягайлы, и перенёс свою резиденцию в высокий и неприступный Эйрагольский замок, чтобы оттуда, как с самого выдающегося пункта границы, следить за немцами-крестоносцами, в которых он прозорливо чуял естественных и непримиримых врагов своего отечества.

Как мы уже видели, замок стоял на высоком берегу Дубисы и примыкал к громадному, вековечному сосновому бору, тянущемуся на многие дни пути до самого Немана.

В одной из башен замка узкие узорчатые окна которой выходили на низменную луговую сторону Дубисы – в тереме, красиво отделанном коврами и шёлковыми материями, у самого оконца сидела девушка чудной, ослепительной красоты.

Большого роста, с высокой грудью, с дивными золотисто-русыми косами по плечам, она была олицетворением тех сказочных литовских дунг[21], о которых только в песнях поётся.

Большие голубые глаза её глядели решительно и смело, а поступь, повелительный голос и манера держать себя указывали на высокое происхождение.

Действительно, это была дочь князя Вингалы Эйрагольского, славная красавица Скирмунда, слух о царской красоте которой гремел далеко за пределами Эйрагольских владений.

Замок Эйрагола

Скирмунда была грустна и задумчива в этот день. Она с нетерпением всматривалась в голубую даль, словно ожидая кого-то.

Но часы летели за часами, а никто не появлялся со стороны Дубисы; зато по дороге, ведущей из леса, то и дело мелькали всадники, то и дело скрипели огромные дубовые ворота, пропуская подъезжающих гостей.

Казалось, молодая красавица не обращала никакого внимания на громадный съезд гостей, пышно разубранные кони которых наполняли весь двор замка. Она ждала кого-то, а он не ехал.

Вошла старуха почтенного вида в длинном тёмном платье литовского покроя и молча остановилась перед княжной. Красавица или не видала её, или делала вид, что не замечает. Старуха кашлянула.

– А, это ты Вундина, – как бы нехотя отрываясь от окна, проговорила княжна, – разве уже пора?

– Пора не пора, солнце моё ясное, голубка моя чистая, а приготовиться не мешает: того и гляди государь батюшка позовёт встречать дорогих гостей.

– А много их наехало? Я и не посмотрела.

– Да без малого полсотни, да все князья да бояре. С одним князем мазовецким приехало тридцать дворян, не считая челяди, да лучников, да латников – иному королевичу впору.

– Не говори ты мне про князя Болеслава, не лежит моё сердце к нему, противен он мне, – насупив брови, проговорила княжна, и в голосе её послышалось не капризное раздражение, а твердая воля, определённый ответ на давно обдуманный вопрос.

– Что же в нём дурного, лебедь моя белая? – льстиво проговорила старуха, – умён, собой картинка писанная, богат, самому дяде твоему королю Ягайле не уступит, а уж рода такого знатного, что во всей Польше никто с ним тягаться не может; одно подумай, ведь он по прямому корню от Пястов идёт. А знаешь, выше этого рода в Польше не бывало!

– Да будь он хоть внуком пресветлого Сатвароса[22], не люб он мне. Вот и всё тут!

– Ай, ай, дитятко, не гоже такие речи говорить. Внук Сатвароса?! Ай, ай! Помилуй тебя великая Праурима[23].

Княжна улыбнулась и обняла одной рукой свою старую няньку.

– Ну, успокойся, моя добрая Вундина, будь князь Болеслав внуком Сатвароса, я бы ещё подумала, но теперь хоть ты не неволь меня, хоть ты не принуждай меня к этому ненавистному браку.

– Но, голубь моя чистая, радость глаз моих, Скирмунда, не забывай, что это воля батюшки князя, а в упорстве князю нет равного. Весь в матушку княгиню, в покойную Бируту.

– Да ведь и я, говорят, на неё похожа, не правда ли, Вундина? Старый Витольд, дядюшка, много раз мне про то сказывал!

– Одно лицо, красавица, как теперь вижу, одно лицо, и голос, и взгляд, только повыше она была тебя, и в теле плотнее. Ну, да и ты, голубка моя белая, с годами раздашься! Как раз под пару нашему льву литовскому, великому Кейстуту Гедиминовичу, была бы!

Княжна усмехнулась.

– Ну, вот видишь, Вундина, какого вы мне с батюшкой женишка прочите? Ну, сама ты посуди, какая же я пара твоему заморенному князю Болеславу? Он мне по плечо, а ты сама говоришь, я ещё вырасту!

– Да какого же тебе богатыря надо, ты только кругом взгляни! Ну чем хуже князь мазовецкий других вельмож и магнатов польских? Да давно ли у них и король-то был шести пядей ростом? Его и прозывали так «Локеток!», как в сказке мальчик-с-пальчик. А чем не король был?! И сын его, чуть повыше был, и за того тетушка твоя Альдона Гедиминовна вольной волею пошла! Надо идти, коли выбирать не из кого! Потом, тетушка Айгуста…

– Ну, пусть они выходили, а я не пойду, а если уж выбирать, так разве один свет что ли в Польше? Разве в Москве женихов мало. Разве не туда выдадены были две моих тетушки? Да разве русские князья Рюриковичи худороднее Пястовичей, этих латинских заморышей!

– Э! Э! Вот ты куда, моя лебедь белая, махнула, теперь понимаю. Полюбился тебе, видно, русский удалец, смоленский князь Давид Глебович, что у нас в Эйраголе прошлую зиму в заложниках жил?

Княжна вскочила со своего места и горячо обняла свою мамку, лицо её пылало.

– Молчи! Молчи, Вундина! – твердила она, – не буди в моей памяти счастливых дней.

– Да теперь об этом браке и думать нечего. Великий князь пошёл войной на Московское государство. Почитай, теперь там кровавые реки льются. Не отдаст тебя государь-батюшка за врага!

Княжна Скирмунда

– Знаю, знаю, Вундина, от того и сердце моё на части разрывается! Не бывать мне за моим соколиком ясным. Да только сердце вещун. Чует оно, что придёт пора – свидимся. Литва и Русь – братья родные, это не немцы крыжаки проклятые, побьются и помирятся. Не вечно войне быть. А тогда, милая Вундина, – вдруг страстно и быстро заговорила она, – помоги мне только время проволочить. Только время проволочить, а чует моё сердце, увижу я моего соколика ясного!