Колдунья из Треугольного переулка
– Слово в слово, – подтвердил Йосиф Гурович. – Я хорошо запомнил.
– А вот я читал, – вмешался доктор, – как по этому поводу шутила модная нынче Дельфина де Жирарден**: «Граждане Парижа! Не выставляйте на всеобщее обозрение ожившее меню вашего вчерашнего обеда!» Мужчины дружно зашлись в смехе.
Анна не могла понять, как великолепие старинного города с его красивейшими архитектурными ансамблями, богатыми музеями, старинными скульптурами и вековой историей могли сочетаться с отсутствием элементарной гигиены. Всюду был запах брожения, гниения и разложения. Зловонные канавы были рассадником разнообразных инфекций, эпидемии тифа и других инфекционных заболеваний, которые в городе случались довольно часто***.
«Что я вам скажу, Аркадий Константинович, – обращалась она в письме к доктору, – медицинских проблем здесь значительно больше, чем у нас в Одессе. Дефицит воды и перенаселенность в жилых кварталах приводят к вспышкам холеры и туберкулеза. Больниц не хватает, большинство парижан живет в полной нищете, не имея возможности получить медицинскую помощь. Среди низших слоев населения сильно развит алкоголизм, много беспризорных детей. Картина, прямо скажу, удручающая».
В городе проблема с водой действительно стояла очень остро, в пределах Парижа вода была настолько загрязнена нечистотами и различными отходами, в частности кожевенных мастерских, что ее рисковал пить только сумасшедший, потому население пило вино, на худой конец пиво, бражку или воду, доставляемую водоносами[22] из родников, которая стоила дороже вина.
«Водоносы, – сообщала Анна в письме к родным, – это мое спасение. Когда я прихожу домой, меня уже ждет ведро воды, которое я заказываю накануне, и по сравнению с тем наслаждением, которое я получаю, умывшись после рабочего дня, это стоит не очень дорого. Хозяйка мои купания не одобряет, парижан вообще нельзя назвать чистоплотными, моются они крайне редко.
– Анна, – говорит мне моя мадам Фраболо, – зачем вы так часто моетесь? Вы так всю красоту свою смоете.
Когда я пытаюсь ей рассказать о наших традициях в поддержании своего тела в чистоте, или пытаюсь объяснить медицинскую пользу наших бань, то она начинает возмущаться и говорит, что «ваши бани – это какая-то черная месса, Страшный суд и адские муки, где попеременно пытают огнем и холодом, секут до крови березовыми вениками с листьями, так что едва кровь не выступает». Ну, как здесь не рассмеяться!»
– Да что говорить о простых людях, – вставил Яков, – если по слухам их король Людовик XIV мылся всего два раза в жизни, причём исключительно по совету врачей, и мытье привело его в такой ужас, что он зарекся когда-либо принимать водные процедуры. Что, не верите? – подозрительно взглянул он на собеседников.
– Отчего же, – поддержал его доктор Капилло, – помнится, я читал воспоминания русских послов при дворе Людовика XIV, так они писали, что их величество Король-Солнце…, – и он сделал паузу, многозначительно оглядев всех присутствующих, – «смердит аки дикий зверь»!
Гримаса отвращения отразилась на лице братьев.
– А европейцы еще смеют считать нас варварской страной, – проворчал Яков. – Да у нас в одной нашей Одессе бань больше, чем во всей их Франции вместе взятой**.
«Иногда перед занятиями я бегаю к Сене, – делилась Анна в своих письмах, – мне так недостает нашего моря. К Сене можно спуститься по разным улицам, но я всегда выбираю улицу со смешным названием «Chat qui Peche»***, по слухам, это самая маленькая улица в Париже.
Она такая же старая, как и улица Huchette, на которой я живу, но с ней связана легенда об одном алхимике и его черном коте-рыболове, который вдруг взял и ожил после гибели. Жители этой улицы клянутся, что ночью часто видят этого кота, идущего по улице с рыбой в зубах, которую он только что выловил в Сене. Вы будете смеяться, но мне было так любопытно, что я тоже однажды решилась пройти по этой улице ночью, однако кота, увы, или к счастью, я так и не увидела».
Чтобы развлечь родных, Анна подробно описывала им жизнь Парижа, где трудно было соскучиться. До поздней ночи в городе царила яркая и колоритная жизнь: на улицах выступали шуты и дрессировщики, акробаты и канатоходцы, давали представления уличные театры и играли шарманщики.
«Представьте, здесь тоже есть свой Пале-Руаяль, – писала она, – знаменитый своими кафе, ресторанами и магазинами. Он гораздо больше, чем наш, и на верхнем этаже разместился целый мир развлечений – кабинеты для чтения, бильярдные залы и игорные дома. Иногда я захожу обедать в тамошнюю блинную, une creperie. Особенно мне нравятся блины из гречневой муки, их называют галеты. По пути в блинную растет самое старое парижское дерево[23], его называют робиния, но на самом деле, это простая акация, только наша акация пахнет гораздо сильнее».
После занятий и работы в библиотеке Анна мчалась домой, как на крыльях. Она знала, что в пансионе ее ждет новое письмо от Аркадия Константиновича, который писал ей письма каждый день. В них он рассказывал Анне о детях, делах в больнице, о здоровье отца и дяди. Его письма были сдержанные, деловые, но Анна научилась читать их между строк, а там сквозило его беспокойство о ней и его тоска. Анна так часто их перечитывала, что помнила все письма наизусть, и часто со стыдом ловила себя на том, что, думая о погибшем муже, все чаще видит перед глазами лицо доктора Капилло.
Ей хотелось написать доктору, что и она тоже скучает, что ей недостает их бесед, но вместо этого писала сухие, ничего не значащие письма.
«…Аркадий Константинович, при случае передайте, пожалуйста, господину Зоргенталю, что хотя, к сожалению, я не попала в Одессе на его концерт, орган я все же услышала. Это было в одной из самых старинных церквей Парижа St. Severin, внутри там очень красиво, витражи, арки, скульптуры святых, но самое главное там есть орган!
Я получила огромное, несравнимое ни с чем, удовольствие. Однако о его обещании я не забыла и надеюсь им когда-нибудь воспользоваться. Мой поклон ему. Недавно я узнала, что в Париж готовится к реконструкции**, старые кварталы будут сноситься, а узкие улочки расширяться, но пока никаких перемен, увы, нет. А как бы хотелось увидеть обновленный Париж!
P. S. Да, еще я хотела сказать, что в Париже много коровников и даже можно держать свиней! Представляете?***».
«Завтракаю я в пансионе, – писала Анна, – а обедаю чаще всего у папаши Трэн в маленьком ресторанчике неподалеку от Сорбонны, там подают отличные кушанья и напитки всего за двадцать су. Особенно мне нравится, как там готовят баранину с красными и белыми бобами, это очень вкусно».
Со стороны могло показаться, что пребывание Анны в Париже было сплошным праздником, однако это было совсем не так. Разнообразную и яркую парижскую жизнь она видела урывками и со стороны, так как времени на развлечения у нее совсем не было, но ей так хотелось, чтобы родные могли порадоваться за нее, думая, что она весело проводит здесь время.
На самом деле Анна вставала рано, наспех завтракала и бежала на занятия, а после допоздна, до самого закрытия, сидела в библиотеке. Зато занималась она блестяще и в университете ее уважительно называли «эта русская». Анна поставила перед собой цель, о которой никому не рассказывала, боясь сглазить: она хотела сдать экзамены экстерном и защитить диплом раньше срока. Это была сложная, почти невыполнимая задача, поэтому желающих присутствовать на защите ее дипломной работы собралось много, а в местной газете о ней даже поместили статью с фотографией, которую доктор Капилло и банкир Гурович с гордостью демонстрировали всей Одессе.
Возвращение Анны на месяц раньше срока стало полнейшей неожиданностью для всех и вызвало ликование, как среди ее родных, так и во всем больничном дворе. Все слышали об успехах своей землячки в Париже, гордились ею и с нетерпением ждали ее возвращения.
На вокзале ее встречали отец, дядя Яков и доктор Капилло с детьми. В этот раз взяли с собой и Лизу, девочка жалась к доктору, который держал ее на руках, и прятала на его груди свое испуганное лицо. Из подошедшего поезда стали выходить люди, но как ни вглядывались они в лица прибывших, Анны нигде не было видно. Никто не узнал в красивой, модно одетой молодой женщине, спускающейся по ступенькам вагона первого класса, скромную застенчивую Анну. Первым ее заметил и узнал Леня и на весь перрон раздался его мальчишечий фальцет:
– Смотрите! Вон мама! – и мальчик стремглав бросился навстречу молодой женщине. Лиза, пристально взглянув в их сторону, стала так отчаянно вырываться из рук доктора, что тот вынужден был спустить ее на землю и та, оттолкнув его, уверенно засеменила вперед.
– Лиза пошла! – ахнули мужчины разом, и поспешили за ней следом, чтобы успеть подхватить девочку в случае ее падения. Но Лиза и не думала падать, она уверенно ковыляла вперед и неожиданно все отчетливо услышали ее звонкий отчетливый крик:
– Мама!
Анна, услышав крики детей, так растерялась, что не могла сдвинуться с места. Затем она опустилась на колени прямо на перрон и, протянув руки, заключила подбежавших детей в свои объятия.
– Мои дорогие, мои любимые! – обнимая детей, твердила она. – Как же я соскучилась по вашим щечкам, как давно я не целовала ваши ручки! Вы слышали?! – подняла она к подошедшим мужчинам глаза, полные слез, – Лизонька заговорила! – Моя девочка заговорила!
– Чего же ты плачешь, дочка? – подняв дочку, обнял ее Гурович, – радоваться нужно, а ты плачешь.
– Это от счастья, Йосиф, – вместо Анны ответил Яков, украдкой вытирая выкатившуюся слезу.
– Поедемте домой, дорогая, – просто сказал доктор, поднимая ее саквояж. – Анюта приготовила в честь вашего возвращения праздничный обед, вас все уже давно заждались.
С тех пор Анна уже не покидала порог докторского дома, ставшего для нее семейным очагом, где она, наконец, обрела покой и любовь.
Часть II
Глава 1. Долгожданные встречи
Свежий морской бриз, устав прыгать по волнам, поднялся в город и заблудился в его улицах. Оказавшись на территории городской больницы, он прошелся по деревьям в ее дворе, после чего листья, уже тронутые осенью, тут же слетели вниз и остались лежать на земле, похожие на медные пятаки, рассыпанные неосторожным прохожим. Затем он заглянул на чердак главного больничного корпуса и, распахнув настежь чердачное окно, разбудил больничных голубей Лада и Ладу, названных так в честь своих прародителей. Сонные, они выглянули наружу, и удивились, увидев в столь ранний час во дворе незнакомцев.
– Какой-то мальчик, похожий на девочку, – сообщил подруге Лад.
– Нет, это какая-то девочка, похожая на мальчика, – присмотревшись, возразила Лада.
– Может быть-может быть…, – проворковал Лад и озабоченно добавил:
– Плохо, что чужая собака сюда забрела.
– И вовсе не плохо, – опять возразила Лада, – или ты забыл, что враги наших врагов – наши друзья?
– Ты, как всегда права, – согласился Лад и заметил:
– Смотри, сейчас этот мальчик, похожий на девочку, или девочка, похожая на мальчика, грохнется на землю.
И действительно, потрясенная Маня едва стояла на ногах. Увидев в проеме окна не свою давнюю недоброжелательницу Лизавету Христовну, а силуэт собственной матери, она вначале застыла от неожиданности, а затем ее колени предательски дрогнули, и если бы не крик из окна и звук падающего тела, которые быстро привели ее в чувство, она и вправду бы упала. Не задаваясь вопросом, чтоделает ее мать в комнате друга ее детства Лени Капилло, она стремглав бросилась в дом.
– Ушли, – облегченно вздохнули голуби и вернулись к себе на чердак.
Перепрыгивая через несколько ступеней, Маня мчалась по знакомой с детства лестнице на второй этаж, где проживала семья главного врача первой одесской городской больницы Аркадия Константиновича Капилло. Когда поначалу растерявшаяся Джульетта бросилась за ней, на верхней площадке лестницы показался высокий молодой человек. Усевшись на перила он, беззаботно насвистывая себе что-то под нос, заскользил по лестнице вниз, смешно выставив вперед длинные ноги. Когда-то в их детстве так съезжал Ленчик, и Маня бросила на молодого человека неприязненный взгляд.
«Вот нахал, – раздраженно подумала она, – расселся, будто у себя дома. Поравнявшись с Маней, молодой человек с изумлением уставился на нее, и она услышала сзади сдавленный крик:
– Бог мой, да это же Маня…
Застыв на мгновение, девочка медленно обернулась. Она столько лет хранила в своей памяти этот голос, что не узнать его было невозможно.
– Ленчик… – прошептала она, и молодые люди на мгновение молча уставились друг на друга.
– Не может быть… – прошептал молодой человек, – этого просто не может быть…. Но Маня уже оправилась от замешательства и, круто развернувшись, с криком:
– Ленчик, там мама! – помчалась наверх.
– Что с мамой, что с мамой? – испуганно повторял Леня Капилло, едва поспевая за непонятно как появившейся подругой, но та даже не оборачивалась. Когда они вдвоем вбежали в комнату, то увидели под окном неподвижно лежащую женщину. Мане трудно было узнать в ней свою мать, ибо эта женщина совсем не походила на забитую, всегда бедно одетую палатную няню и не имела ничего общего с сохранившимся в ее памяти образом матери. Ухоженные волосы лежащей навзничь женщины пушистым ковром разметались по полу, распахнутый шелковый пеньюар едва скрывал дорогое нижнее белье, а на шее и раскинутых руках блестели дорогие украшения. Глаза женщины были закрыты, а в ее лице не было ни кровинки.
– Какая красивая, – удивленно прошептала Маня. Заметив, что Леня хочет броситься к матери, она остановила его, предостерегающе подняв руку.
– Стой, где стоишь, – наказала она ему и, быстро опустившись перед Анной на колени, умелым движением подставила ей под поясницу свою ногу, от чего голова женщины запрокинулась назад. Затем сильно и уверенно нажала двумя пальцами на заднюю и боковую поверхность ее шеи. Веки Анны неожиданно дрогнули и она тихо позвала:
– Ленечка…
– Я здесь, мама, – тут же отозвался Леня Капилло, и Маню неприятно задело его странное обращение к своей матери.
– Ленечка, – полуоткрыв глаза, повторила она жалобно, – мне приснился очень странный сон…
– Это не сон, мама, – мягко поправил ее Леня, – ты только не волнуйся, но наша Маня вернулась.
– Что за глупые шутки, – укоризненно прошептала Анна, и с трудом открыв глаза, увидела прямо над собой лицо пропавшей много лет назад дочери. Она испуганно замерла, затем нерешительно протянув к ней руку, слегка коснулась ладонью ее щеки.
– Так это был не сон? – робко произнесла она, – неужели это правда и это действительно моя дочка?
– Правда, мамочка, – целуя ее руку, прошептала Маня, у которой от волнения и избытка чувств горло сдавило так, что из него с трудом выходили слова, – не бойся, но это действительно я.
– Маня, ты можешь, наконец, объяснить, откуда ты взялась? – решительно вмешался Леня. Он никак не мог прийти в себя от неожиданного появления пропавшей много лет назад подружки и продолжал смотреть на нее во все глаза.
– Где ты пропадала столько времени, и почему не узнала меня? – удивленно спросил он.
– Как же тебя узнать? – пожала плечами Маня, – ты ведь на себя совсем не похож, ты абсолютно другой!
– Я-то как раз такой, каким и должен быть в свои восемнадцать лет, – недовольно возразил Леня, – а вот почему ты точно такая же, как была, это, знаешь ли, очень странно, – с подозрением заметил он.
– Почему странно, – пожала плечами Маня, – и вовсе не странно.
– Нет странно, – настаивал Леня, – потому что так не бывает! Где ты была все это время? – требовательно повторил он свой вопрос. Но мать и дочь смотрели только друг на друга и не замечали ничего вокруг. Боясь, что это все же сон и дочка сейчас исчезнет, Анна крепко сжимала ее руку.
– Манечка…, – шептала она, – моя маленькая девочка… Боже, какое счастье!
– Я так скучала, мамочка, – шептала Маня и слезы непрерывно текли по ее щекам, – так скучала по тебе….
– Мама, – чего она молчит? – помогая Анне подняться, – не унимался Леня, – пусть скажет, наконец, где она была все это время!
– Ленечка, сейчас это не важно, – мягко прервала его Анна, – беги, сынок, в больницу, зови сюда отца и дядю Якова, а за дедушкой пошли Анюту, да побыстрее! Скажи, пусть срочно все идут сюда. Срочно!
Ворча и постоянно оглядываясь, Леня повиновался и неохотно пошел выполнять поручение.
– За каким дедушкой, мама? – удивленно переспросила ее Маня.
– За твоим собственным, родная моя, – улыбнулась счастливая мать.
– За твоим, самым что ни на есть, родным дедушкой. У нас, дорогая, – сообщила она, – без тебя столько перемен произошло, что ты, и представить себе не можешь!
Заметив тревогу на лице дочери, она поспешила добавить:
– Ты только не волнуйся, все перемены хорошие. Обхватив лицо дочери двумя руками, она стала покрывать его поцелуями.
– Дай мне наглядеться на тебя, доченька, любимая моя девочка…, – повторяла она, задыхаясь от счастья. Джульетте, которая из-за порога пристально наблюдала за происходящим в комнате, не понравилось такое бесцеремонное обращение с хозяйкой и, возмущенно залаяв, она ворвалась в комнату.
– Ой, – радостно всплеснула руками Анна, – и Джульетта вернулась! – она попробовала погладить собаку, но та угрожающе зарычала. – Почему она меня не узнает? – разочарованно взглянула она на дочку.
– Фу, Джульетта, – строго сказала Маня, – не злись, все в порядке. Она собиралась спросить мать, что она делает в доме доктора, но тут на пороге комнаты появилась хорошенькая белокурая девочка.
– А что вы тут делаете? – с удивлением спросила она и, заметив, что Анна обнимает чужую девочку, бросила в сторону Мани ревнивый взгляд.
– Я ее боюсь, – капризно заявила она, – пусть она уйдет!
Маня с ужасом уставилась на нее.
– Мама, кто это? – изумленно спросила она.
– Манечка, это Лизонька, – шепнула Анна дочери, – я тебе потом о ней расскажу, – и, успокаивающе погладив девочку по голове, ласково спросила ее:
– Кого ты боишься, глупенькая моя?
– И ту, и ту, – неприязненно ответила девочка, тыкнув поочередно пальчиком в Маню и Джульетту.
– Лизонька, – обратилась Анна к насупившейся девочке, – тебя никто не обидит, не бойся. Иди, доченька, на кухню и передай, что я велела использовать на обед все наши продовольственные запасы, скажи, что у нас сегодня будет много гостей. Скажи, что я скоро подойду и, поцеловав ребенка, она вывела девочку из комнаты.
– Я тебе говорила, детка, – вернувшись, сказала она Мане, – что пока тебя не было, в нашей жизни многое что изменилось и, обняв дочь, она в общих чертах рассказала ей о событиях, происшедших со дня ее исчезновения. Маня слушала и дивилась.
– Значит, Лиза – это дочь Лизаветы Христовны? …Как странно …А ведь действительно похожа… – задумчиво качала она головой.
– Ты не думай, Лизонька очень хорошая и добрая девочка, – поспешила сказать Анна. – Хотелось бы верить… – недоверчиво протянула Маня.
– Не забывай, детка, что я ее воспитывала практически с младенчества, – заметила Анна, – и она не знает другой матери, кроме меня, так что не проговорись, что я ей не родная, – предупредила она дочку. Маня только пожала плечами.
– Конечно, я не проговорюсь, но мне неприятно, что тебя кто-то еще называет мамой, – недовольно нахмурилась она. – Кстати, а с какой стати Ленчик зовет тебя мамой? Он-то точно знает, что его мама Лизавета Христовна, – недовольно заметила она.
– Конечно, он знает, – миролюбиво согласилась Анна, – но так уж получилось само собой. Ты же помнишь, как Ленечка был привязан ко мне с раннего детства, а когда Лизавета Христовна его бросила, а ты пропала, он от нервного напряжения тяжело заболел, и я вынуждена была все время быть рядом с ним, вот он и привык относиться ко мне, как к матери.
– Так, значит, – задумчиво произнесла Маня, – ты теперь жена доктора Капилло?
– Тебе это не по сердцу, дорогая? – с тревогой спросила Анна, – мне казалось, что вы с Аркадием Константиновичем очень хорошо ладили раньше.
– Да, это правда, дядя Аркадий всегда был добр ко мне, – согласилась Маня, – просто это как-то все очень неожиданно…
– Когда Аркадий Константинович сделал мне предложение, я не могла ему отказать, – будто оправдываясь, сообщила Анна, – ведь с ним жили дети, которые во мне сильно нуждались, и к которым я была сильно привязана.
– Выходит, мама, – отвела в сторону взгляд Маня, – что я у тебя в настоящее время третий ребенок?
– Ты мой первый ребенок, дорогая, – нежно привлекла девочку к себе Анна, – твое место никто никогда не занимал и не займет. Но ты должна знать, – помолчав, серьезно добавила она, – что если бы не Лизонька, не Ленечка и не Аркадий Константинович, мы бы с тобой сегодня не встретились. Ведь когда ты пропала, я, будто умерла. И умерла бы по-настоящему, если бы не их поддержка. Прими и ты их, дорогая, как свою семью, очень тебя прошу.
– Я постараюсь, мама, – хмуро ответила Маня, – но мне нужно время.
– Конечно-конечно, дорогая, – торопливо уверила ее Анна, – вот увидишь, со временем все образуется, и ты привыкнешь ко всем переменам, которые произошли за время твоего отсутствия. И все же, Манечка, – пытливо взглянула она на дочь, – что с тобой приключилось, куда ты исчезла и где была все это время?
Маня отвела взгляд, затем прямо посмотрела в глаза матери и твердо сказала:
– Я не помню, мама.
– Как это – не помнишь? – изумленно уставилась на нее мать. – Совсем ничего не помнишь?!
– Совсем ничего, – спокойно подтвердила девочка. – Разве с тобой было не то же самое?
– Да, но… потом я же все вспомнила, – растерялась она.
– Вот и я со временем все вспомню, – невозмутимо ответила Маня и поспешила сменить тему:
– Мама, а из моих платьев что-нибудь сохранилось? – спросила она, – а то во всем этом, – с сомнением оглядела она себя, – мне будет неудобно появиться перед всеми.
Мать, впервые обратив внимание на то, во что одета ее дочка, всплеснула руками.
– Да ты во всем мальчуковом! – воскликнула она, – откуда на тебе эта старая одежда, или этого ты тоже не помнишь?
– Нет, это я, слава богу, как раз помню, – возразила Маня, – потому что все это мне нужно будет обязательно вернуть.
– Манечка, твоих платьев уже нет, – слегка смутилась Анна, – ведь, если ты помнишь, там и сохранять было нечего, но ты не волнуйся, – тут же уверила она ее, – мы сейчас же поедем в город и купим тебе все необходимое. Вот прямо сейчас и поедем!
– Что это за шутки дурацкие, Анна, – раздался вдруг снизу чей-то сварливый голос.
– Ты плохо воспитываешь своего сына, этот мальчишка совсем распустился, сорванец! Шутки вздумал со мной шутить, будто я ему ровня! Безобразие!
– Дядя Яков, это же дядя Яков! – всплеснула руками Маня и бросилась навстречу своему первому учителю. При виде девочки Яков Натанзон застыл на пороге, как вкопанный.
– Анна, – с изумлением перевел он взгляд на племянницу, – это кто?!
У бедного старика был такой растерянный вид, что на него было жалко смотреть.
– Как же он постарел, – сжалось сердце у Мани, – и как здорово получилось, что он и в самом деле наш родной дядя! Ни слова не говоря, она подошла к нему и молча обняла старика.
– Это же я, дядя Яков, ваша Маня, – с чувством прошептала она ему на ухо, – вы что, меня не узнали? Отстранив от себя девочку, Яков Натанзон мгновение вглядывался в ее лицо.
– А ведь похожа, – за поддержкой обернулся он к Анне и беспомощно расплакался. Анна подошла к ним, и они все втроем крепко обнялись. Так они и стояли, обнявшись, пока в комнату не ворвались отец и сын Капилло.
– Я же тебе говорил, папа, говорил?! – с торжеством повторял Леня, указывая на Маню, – а ты не верил!
– И я тоже, представьте себе, поначалу не поверил, – утирая слезы, обратил к доктору свое заплаканное лицо Яков, – счастье какое у нас, Аркадий Константинович!
– А ну-ка, господа хорошие, – отстранил доктор Капилло своего фельдшера и, пристально глянув на Маню, строго сказал:
– Хватит всем рыдать, дайте мне возможность осмотреть эту девочку. Усадив Маню на стул, Аркадий Константинович принялся тщательно ее осматривать. Он стучал по одной ее коленке, затем по другой, заглядывал в зрачки, ощупывал руки и ноги, заглядывал в рот и щупал пульс. Маня послушно следовала всем его указаниям, а сама, в свою очередь, сканировала глазами доктора и автоматически отмечала про себя: «Правая доля печени несколько увеличена, в левой почке песок, в правой заметное уплотнение. На правом глазу развивается катаракта. В области подкорковых ядер заметны остаточные изменения перенесенного инфаркта». «Да вы у нас не очень здоровы, дядя Аркадий» – озабоченно подумала она.