– А где все эти запасы сейчас? – выкрикнул кто-то из-за колонны.
Карфаген пожал плечами. Он продолжал расхаживать перед рядами студентов.
– К сожалению, с развалом прежних Академий многие документы оказалось в архивах большевиков и их попросту уничтожили.
– А что если это всё выдумки? Раз ни архивов, ни доказательств нет.
При этих словах лицо Мастера Афиногенова радостно озарилось.
– Доказательств полно! В Эрмитаже по сей день хранится личная сабля царя Александра I – из метеоритного железа, подаренная ему британской Академией Золотой Лестницы… Он слыл просвещённым скептиком, и полученным знанием не пренебрёг. К тому же, дуги, подобные Дуге Струве, были построены не только у нас. Были перуанская, ост-индийская, голштинская дуги, ещё с десяток других, их охват перекрывал весь земной шар. По существу, Фридрих Струве убедил Александра I заложить не геодезические посты, а фортификационные…
В 1834 в небе начали искать Комету Галлея, и вскоре пережили очередное нашествие кристаллимов. Как водится, ничего не поняли, но не великий Струве. Комету наблюдал царь Николай I, и он, вслед за Александром I, братом, признал важность Магии Света, понял опасность кометы и призвал лучших европейских магов. Тогда и заложил наш университет. В числе первых возвели обсерваторию, под которой мы с вами находимся. Помните же, на медали к открытию Университета было высечено: «Во Свете Твоём Узрим Свет!» Это не фигура речи… это нужно понимать буквально.
– Я не ошибаюсь, наборы в Академию происходят по количеству секций Дуги? – спросила Муза.
– Более-менее. По одному Стражу на смежную пару «Связующее – рычаг – Связующее».
– Значит их было много, как и нас? Выпускники прошлых каденций ведь ещё не совсем старики. Где они все?
– Многих нет.
– В каком смысле? Уехали?
– В физическом. Их не стало одновременно с церквями и храмами.
– Ээ-э?
– Под ту же гребёнку… Они были непонятны. Не поддержали строй. И их убрали.
Карфаген сделал паузу, откашлялся, рассматривая мерцающую конструкцию под потолком, и затем объявил:
– Пожалуй, для начала достаточно. Самое важное – один из геодезических кубов, неучтённый «нулевой», двести шестьдесят шестой в цепи, заложен здесь. Как я сказал, его координаты: 50.27.2796 северной широты и 30.31.428 восточной долготы. На нём мы сегодня и потренируемся, – зал согласно загудел. – Прошу за мной…
* * *
Занятия пятницы уже дважды начинались со сдвоенной Метеоритики и проходили в Университетской Обсерватории. Кай был благодарен составителю расписания за этот порядок. В эти часы к Каю возвращалось светлое и безмятежное настроение, словно он на занятиях в «Эрудите». Но если школьный Горыныч был строг и требователен и даже иногда покрикивал на них, то Мастер Фарба оказался тем человеком, который от них вообще ничего не ждал, но простым своим существованием поощрял их тягу к предмету.
По общему признанию пожилой астроном был чудаковат. В том смысле, что он был даже более странным чем все остальные преподаватели Академии. Он был чудаковат не как маг, а как немаж.
Обычно говорил Мастер Фарба очень громко, интонационно не отделяя пауз от завершённых реплик, много раз исправлял себя и возвращался к началу, теряя последнюю мысль и также громко продолжая новую, начало которой забыл рассказать студентам. Написав тему занятия на доске, он украдкой каждую минуту поглядывал на запись, а иногда останавливался и, сосредоточенно морща лоб, перечитывал её, шевеля губами, будто заставляя себя о ней не забыть.
В течение урока его руки никогда не были спокойны – любая бумажка, встретившаяся ему на столе, занимала его пальцы в совершенном отрыве от его мозговой активности. Выходя из транса, Мастер прятал сложенный лист в ящик стола, произнося никому не понятный набор цифр, типа «один, один, шесть, девять, один, три, девять».
Он избегал прямого зрительного контакта и никогда не смотрел собеседнику в глаза. В редкие минуты просветления, Фарба умел пошутить и незлобиво поддеть студента, но такие минуты случались с ним не часто. Большей частью общение с ним отличалось крайней буквальностью интерпретаций и давалось ему тяжело ввиду явной трудности с пониманием смысла метафор, поговорок или университетского молодёжного сленга. А дедово восклицание «трибога в душу тарантас» недавно на перемене вогнало Мастера в ступор минут на семь.
Внешностью он обладал так же примечательной. Седеющие поэйнштейновски длинные его волосы ежедневно пребывали эйнштейновском же беспорядке. Зимой и летом не расставался Фарба со своим тёмно-синим макинтошем, от которого круглый год пахло жареной картошкой. Попытки перебить этот дух одеколоном «Дипломат» успеха не имели, и этот сложный шлейф из папоротника и прогорклого лука стал неотъемлемым ингредиентом общения с астрономом. По некоторым признакам, Кай пришёл к мысли, что астроном, по-видимому, жил в этой своей Обсерватории, и там же жарил свою картошку.
Поговаривали, что результаты его исследований строго засекречены. И никто из Посвящённых не имеет права задавать ему вопросы по сути его работы.
Может быть, именно поэтому Кай так полюбил часы, проведённые в обсерватории в обществе этого тревожного человека. Его манило небо и звёзды, и никого из людей, кто был бы к ним ближе Мастера Фарбы, Кай не знал.
…
В эту пятницу, как и прошлую, тема занятия была написана на доске.
«Кристаллимы: космическое вещество на Земле».
Студенты помаленьку собирались на солнечной лужайке перед зданием, большинство ещё курило за обсерваторией, часть толклась в раздевалке.
Несмотря на утреннюю прохладу, дед с Русланом и Карной улеглись на травку на пологом холме, рассматривая причудливую восьмигранную башню. Муза присела рядом с ними, с идеально прямой спиной и ногами, поджатыми под длинной юбкой.
Решение расспросить Фарбу созрело почти сразу после слов Карны о Тори, и, сегодня, оторвавшись от друзей, он подошёл к Мастеру.
Тот быстро обернулся.
– Острожский. Кай. Что тебе? Кристаллимами интересуешься?
– Эээ-э… да, сталкивался пару раз. В общем нет. Мастер Фарба, простите, я спросить хотел. Если кого-то нет на Земле, и достоверно известно, что… нет его и под землёй… И значит он где-то за пределами Земной Тверди, то где это может быть?
Астроном уткнулся носом в свой небольшой прибор и монотонно пробормотал:
– Ну… ты мог бы сходить и поискать сам. В Твердь Небесную.
Кай открыл рот. Это был самый неожиданный ответ.
– Как это?
Астроном повернулся к нему лицом, но глаз не поднял. Он уставил в него свой палец и глухо проговорил:
– Ты светоходец. Это твоя суть. И работа. Такие как ты и приносят открытия на Землю.
– Это… через Врата Гнозиса что ли? – Кай даже чуть присел, подогнув колени, чтобы увидеть глаза Мастера, всё же его совет больше походил на шутку.
Фарба отвернулся, подхватил свой прибор и обходя Кая по кругу спиной к нему, сварливо продолжил:
– Да. А как ты думал ещё? Телетайпами? По заявлениям? В рождественских корзинках? Нет. Когда кто-то из светоходцев сходит и добудет.
Кай последовал за ним, пытаясь подхватить громоздкий прибор из тонких рук худого Астронома.
– А потом?
– Потом «нобелевский» дождь.
– Но я думал, что всё, что мы учим в Академии нам послано… или как сказать… открыто.
– Хорошо бы… – Астроном пошёл в глубь аудитории. Он шёл, сгорбившись и нервно косясь. Кай следовал за ним, стараясь не пропустить ни слова. – Но если не взять самим, то долго никто ничего не пошлёт и не откроет.
– Но светоходцы же не понимают всех наук. Всего знать невозможно.
