Путь к Свету
Звонок в дверь вспугнул мои мысли, и я нехотя поплёлся открывать. На пороге стоял Ваня Абросимов. Я протянул ему руку.
– Через порог не здороваются, – заметил он и оказался в моей квартире. – Где зависаешь? В клубе сегодня компания собирается…
– Мне некогда, – оборвал я речь его, – к сессии надо готовиться…
– Да брось ты! Уйма времени ещё! Сходи и развейся… Что тебе делать-то?
– Это всё, что ты мне хотел сказать? – нетерпеливо молвил я.
– Ты чего так напрягся? – он искоса взглянул на меня. – Девчонки наши придут! Маринка будет из 43-ей группы. Она сохнет по тебе. Прямо из штанов лезет!
– Что ты несёшь? – усмехнулся я.
– Тебе даже делать ничего не надо… А, может, ты и впрямь влюбился в Светлану Михайловну? Говорят, даже подрался с Гришкой из-за неё…
– Это тебя не касается! – грубо отвечал я.
– Да что с тобой такое происходит? – не унимался Ваня.
– Думаю, тебе пора… к девчонкам, – я кивнул на дверь. Он ушёл не попрощавшись.
«Как они мне надоели! – негодовал я, возвращаясь в спальню. – Пустозвоны и бездельники. Думают только о себе. Девочки. Игрушки. Но ведь и я таким был…»
Я вспомнил о Мише Князеве и позвонил ему. Мы встретились у моста через Урал.
– Я бы хотел поговорить с тобой… – начал я и умолк. Миша терпеливо ждал, а я искал глазами надпись на белокаменной ограде, но найти так и не смог.
– Что с тобой? – спросил Миша.
– Всё в порядке. Я ищу ответ на один вопрос, что терзает мою душу. Быть может, я обратился не по адресу, да только… Вот, наш патриарх говорит о святости России. Но духовности в этом народе, как мне кажется, не осталось. По крайней мере, я её не вижу! Повсюду распущенность и жажда удовольствий, погоня за деньгами…
Миша молчал. Дунул ветер. Я разглядывал рябь на воде и ждал его ответа.
– Андрей, – наконец, подал голос он, – ты говоришь, что не осталось духовности в нашем народе… Но знаешь ли ты его? Народ – это не просто совокупность (математическое сложение) людей, а образование более высокого порядка! Ты знаком с отдельными людьми, судишь по ним да и сам живёшь своими страстями. В условиях глобализации трудно сохранить собственную культуру и уклад жизни. Но, ты думаешь, в прежние времена люди жили иначе, у них были другие заботы, тревоги и радости?
– Я думаю, чем больше свободы, тем меньше нравственности, – мрачно заметил я, – и духовность в обратной зависимости от материальной обеспеченности. История России – это войны и лишения. За последние десятилетия этот народ отвык от трудностей, он получил свободу, с которой не знает, что делать… или, точнее, знает, но выбирает лёгкий путь и не стремится к высоким целям.
– Обыватели были и будут всегда, – горячо возразил Миша, – но не они образуют ядро народа! Ты говоришь о трудностях… В годы Великой отечественной войны люди шли на смерть за Родину! Сталинград был превращён в руины, бои шли на улицах разрушенного города за каждый дом. Они стояли, они держались и гибли тысячами! До сих пор неизвестно точное число павших в той битве. А сколько полегло на Мамаевом кургане? Конечно, приказ «Ни шагу назад», коммунистическая пропаганда сыграли свою роль, но не они определили исход борьбы, а сила духа нашего народа, взращенная на земле, за которую испокон веков сражались наши предки… Сила духа, что помогла выстоять жителям блокадного Ленинграда, сила духа, что вдохновляла на подвиг советских солдат, дошедших до Берлина! А что было в Европе? Французы спустя два месяца после начала войны сдали свою столицу немцам…
– То было в годы войны, Миша, – вздохнул я, – во времена трудностей и лишений. С тех пор много воды утекло, и страна стала другой!
– Мы ждали перемен, и они настали. Но посреди моря свободы, в котором ныне барахтается русский народ, поднимаются из пучины островки грядущего возрождения России! В начале марта 2000-го года девяносто десантников 6-й роты Псковского батальона в лесах под Аргуном преградили путь отряду арабских наёмников в две с половиной тысячи человек. Они не отступили, приняли неравный бой и полегли, вызвав артиллерийский огонь на себя… И ты мне говоришь, что не осталось мужества в этом народе?! Это неправда! Кровь предков течёт в наших жилах; русский дух жив и поныне.
Он говорил столь воодушевлённо, что глаза его светились лихорадочным блеском, а по лицу катилась слеза… Я был восхищён: в скромном на вид парне была скрыта удивительная сила.
– Миша, ты молодец! Я прежде не встречал людей, которые бы так верили в свой народ. Мне есть чему у тебя поучиться.
***После сессии я уехал на каникулы в город А. в гости к тёте по отцовской линии. Она работала в школе, а руководство заставляло всех учителей постигать компьютерную грамоту. Пришлось проводить с ней ликбез по информатике, но старшее поколение было далеко от современной техники, и тёте сия наука давалась с трудом. После месяца занятий по методу доктора Геббельса2 мне удалось обучить её работе в текстовых программах.
Каникулы подходили к концу, но я не горел желанием возвращаться в Оренбург, в город, где остались непростые воспоминания. Тётя заметила грусть на лице моём.
– Всё хорошо, – отвечал я на её беспокойство.
– Нет, – настояла она, – я вижу, с тобой что-то происходит. Рассказывай.
– Говорят, человеку свойственно ошибаться, но… за свои ошибки неизменно приходится расплачиваться, – задумчиво проговорил я.
– Не надо грустить о прошлом. Студенческие годы – лучшее время жизни! Ты молод, у тебя ещё всё впереди. Веселись, живи полной жизнью…
– Да, хороший совет, – усмехнулся я. – Я чувствую пустоту в своей душе, и её не утопить в веселье. Я пребывал в сладких грёзах, а теперь проснулся в ужасной реальности…
– Мудрёно говоришь, – прыснула от смеха тётя. – Это вас на занятиях по философии учат?
– На философии такому не научат, – заметил я с улыбкой на губах.
– Это просто хандра, Андрей, которая бывает с каждым, – вздохнула тётя и подумала о своём возрасте: «Где мои двадцать лет?» Я удивился: «Она не сказала этого вслух. Я прочёл её мысли? Неужели это тот самый Божий дар?»
Студенческие годы навсегда остались в моём сердце осколком, причиняющим страдание…
***По возвращении в Оренбург моя жизнь изменилась. Отныне свой досуг я проводил дома за чтением книг. Приятели меня не поняли и с обидой отвернулись от меня. С тех пор при встрече с ними я ограничивался лишь приветствием и рукопожатием. Девушки шептались у меня за спиной. Однажды староста группы Ирина, высокая кареглазая брюнетка, что была не в моём вкусе, спросила:
– Андрей, как ты? Ты изменился! Может, влюбился?
– Да, в тебя! – сказал я и взорвался от смеха. Она отшатнулась от меня как от зачумлённого.
Единственный, с кем я мог поговорить по душам, был Миша Князев. В те месяцы я читал Библию, и он лучше любого священника отвечал на мои вопросы. Однажды я спросил у него:
– Бог есть любовь, но отчего на Земле столько страдания?
– Ответ на этот вопрос даёт ветхозаветная книга Иова. У Иова были стада, слуги, дети, известность, но он лишился всего в одночасье. Господь во имя испытания его веры предал Иова во власть сатаны, что поразил его проказою. Путь к вере пролегает через нелёгкие испытания. В книге пророка Даниила сказано, что люди страдают для испытания и очищения! – проговорил он, и я снова подивился его знаниям и мудрости.
Время летело, и подоспела пора выпускных экзаменов. В составе комиссии сидела моя старая знакомая – Светлана Данилова, о которой я не вспоминал с прошлой весны. На вопросы по билету я ответил без затруднения, но седовласый профессор из Москвы дополнительно спросил:
– Молодой человек, скажите, какое максимальное наказание предусматривает КоАП за мелкое хулиганство?
Этот вопрос меня поставил в тупик. Я заглянул в глаза Даниловой, словно в надежде найти в них подсказку, и – о, чудо, в моей голове прозвучал голос её: «Андрей, административный арест на 15 суток!»
Я повторил услышанное вслух и получил отметку «отлично», а вечером пришёл в гости к Мише Князеву и взволнованно всё ему рассказал. Он немного помолчал и спросил:
– Скажи, о чём я сейчас думаю?
Я нахмурился:
– Ты хочешь проверить, правду я говорю или нет?
– Я хочу, чтобы ты умел пользоваться своим даром.
– Стало быть, ты веришь, что можно читать чужие мысли, и не считаешь меня сумасшедшим?
– Просто ответь на мой вопрос – о чём я думаю?
Я недоумённо качнул головой:
– Понятия не имею!
– Постарайся.
– Не дави на меня!
Мы едва не поругались.
– Андрей, загляни в себя и, быть может, тогда ты сможешь управлять своей способностью, которая принесёт тебе знание о людях, что окружают тебя, – сказал Миша на прощание.
Я шёл от него и думал: «Если всё так, как он говорит, значит, я буду знать, кто предан мне не на словах, а на деле, на кого можно положиться, кто готов пойти со мной до конца!»
Глава пятая. В армии
В начале столетия матери боялись отпускать своих сыновей в армию. Сообщения о самоубийствах солдат, на телах которых находили синяки от побоев, были не редкостью. Ребята гибли в мирное время… В министерстве обороны придумали многочисленные послабления, срок службы сократили до года; в казармах разрешили пользоваться мобильными телефонами, но молодые люди продолжали изыскивать способы уклонения от исполнения воинского долга. В столице появились адвокаты, которые на полулегальных основаниях за весьма неплохие гонорары освобождали от призыва.
Однако мой отец был человеком старой советской закалки и хотел, чтобы я служил. «Дед твой, – напутствовал он меня, – до Берлина дошёл, был награждён орденами и медалями! Я служил два года, тебе всего-то годик продержаться надо. Ты, надеюсь, не подведёшь меня? И не пугайся дедовщины – она была и в моё время! Уважай старших, и всё будет хорошо…»
Я служил в воинской части в Хабаровском крае. Помню, после присяги старослужащие собрали нас в казарме, чтобы провести разъяснительную работу.
– Духи, салаги, забудьте, что было на гражданке, – с улыбкой на губах говорил рослый рядовой Иван Кольцов, – сейчас вы дерьмо собачье, но за этот год из вас вылепят настоящих мужиков. Уважать и ублажать дедушек – ваш единственный закон. Мы знаем, что вам нужно. Избавьтесь от всего лишнего. Деньги – зло! В этом году они вам не понадобятся… Делитесь, сынки, и Родина вас не забудет!
Мы отдавали деньги, но рыжий худощавый паренёк Костя возмутился:
– Вы не имеете права, это беспредел!
– Ты юрфак заканчивал или на зоне сидел, умник? – спросил Кольцов и преподал молодому первый армейский урок. Он подошёл, ухмыляясь, и нанёс бедняге удар кулаком в живот. Костя согнулся и застонал. Кольцов обвёл взглядом молодое пополнение:
– Ну, кто ещё хочет поговорить о своих правах?
Желающих не оказалось… Мы приуныли. Первые полгода нам нередко приходилось выполнять поручения старослужащих: застилать кровати, чистить их обувь, стирать и выглаживать их обмундирование. Костя «летал» больше остальных. Ему часто доставалась самая неблаговидная работа. Кольцов получил две лычки на погоны и Костю «посылал на очки»: чистил паренёк казарменные унитазы… иногда зубной щёткой.
Костя жаловался мне на произвол старослужащих, но, увы, помочь ему я не мог. В разговорах со мной он немного отводил душу.
– Косить надо было от призыва! Где справедливость? Богачи платят военкому и отмазывают своих деток от армии…
Я рассказал ему о себе. Он удивился:
– Отчего твой батя не помог тебе откосить от армии?
–Отец считает, что служба делает из парня мужчину.
– Армия, как и тюряга, мужиков в садистов превращает, – возражал Костя.
– Они не такие уж и плохие, – заметил я. – Просто надо с уважением относиться к людям.
– Не тебя ли они ночью посылали за водкой? – усмехнулся Костя.
Да, подчас не было покоя и после отбоя. Однажды меня разбудили посреди ночи…
– Дух, подъём, – прозвенело в моём ухе. Я вскочил с перепуга и принялся одеваться. Старики покатились со смеху. Я увидел лицо рядового из старослужащих Ермакова.
– У дедушки Вани днюха, – сказал он.– Душара, добудь нам водки и закуски.
– Где? – растерянно спросил я.
– Мне плевать, – взревел Ермаков. – Укради, роди… Мигом убежал!
– Я убегу и «рожу» да только ради товарища младшего сержанта, – смело проговорил я и бросился к выходу. Меня остановил голос Кости, который стоял дневальным на тумбочке:
– Куда ты?
– «Рожать водку и закуску», – усмехнулся я.
– В посёлок?
– А куда ещё?
– Деньги-то есть у тебя?
– Немного. Едва ли хватит…
– Подойди.
Он достал из кармана, кажется, сторублёвку и протянул мне.
– Не надо.
– Бери, говорю!
Я взял деньги и выбежал из казармы на плац; юркнул в темноту, перемахнул через каменный забор, поранил руки, но, не чувствуя боли, метнулся в посёлок. По счастью, в магазине горел свет. Тогда я, запыхавшись, ворвался в дверь и протянул испуганной продавщице деньги. Женщина с сочувствием взглянула на меня и положила в пакет водку, хлеб, палку колбасы и пачку сигарет. (Видимо, я был не первым на её памяти, кто пытался «родить», прибегая в этот магазин!)
– Я этого не просил, – заметил я, возвращая сигареты.
– Пригодится, – сказала продавщица, улыбаясь. Я поблагодарил и бросился в расположение части… Вернулся в казарму, отдал старослужащим всё, что удалось добыть в «самоволке», промыл водой с мылом раны на руках и лёг спать… Кольцов с тех пор меня стал уважать, а однажды даже заступился.
Как-то раз я столкнулся с Ермаковым в располаге, он застал меня врасплох глупым дембельским вопросом: «Сколько дней до приказа дедушке осталось?»
– Не знаешь, душара! Нехорошо… Упор лёжа принять!
Я нехотя повиновался и под счёт «раз-два» начал отжиматься. Но ему этого показалось мало. На «раз» я опустился, а он сел мне на спину… Я выбивался из последних сил и едва не рухнул на пол, когда Ермакова окликнул Кольцов:
– Пашка!
Ермаков сошёл с меня, а я поднялся и отдышался. Они о чём-то говорили, поглядывая в мою сторону. «Ты совсем спятил? – внезапно донёсся голос Кольцова. – Ты знаешь, кто его отец?»
С тех пор меня не трогали, а Косте доставалось… Его били, когда никого из офицеров не было в казарме. Однажды он умывался, а я заметил синяки на его теле, но не стал задавать вопросов…
Что ещё я помню из своих армейских будней? Помню, как по субботам всей ротой отмывали казарму, разводя чудовищную пену на паркете, помню, как стоял на тумбочке дневальным, когда подходила моя очередь, помню ночь, когда моя жизнь висела на волоске…
После отбоя я рухнул на кровать и мгновенно заснул. И увидел я прекрасный образ. Машенька… Улыбка озаряла лицо её; издали доносился звонкий девичий смех: она бежала по зелёной полянке, залитой светом, с букетом цветов в руке. Но вдруг остановилась, и тень грусти легла на лицо её… Налетел ветер, и в шелесте листьев я услышал:
– Я жду тебя, Андрей!
Я бежал к ней, выбиваясь из сил, но она отдалялась от меня, будто уплывала в безбрежное зелёное море… И где-то в вышине прогремел голос: «Папенькин сынок, ты пожалеешь, что появился на свет…»
Я очнулся, в полумраке что-то блеснуло…
Мой мозг мгновенно осознал угрозу. Я перехватил занесённую руку с ножом, пригляделся и узнал Ермакова. Безобразное лицо уголовника! Итальянец Ламброзо мог бы привести его в качестве доказательства своей теории…
Ермаков тянулся к моему горлу, я сдерживал его, но моя рука слабела от напряжения… Наконец, я изловчился и нанёс ему удар по голове; скинул с себя одеяло и ногами оттолкнул его к стене. Вскочил с кровати и приготовился к новому нападению. Мои товарищи не соизволили вмешаться и делали вид, что спят.
Ермаков поднялся с пола и растерянно проговорил:
– Кто тебя предупредил?
– Я чутко сплю и услышал твои шаги, – отвечал я, заглянув сквозь темноту в глаза его.
– Это вряд ли, – возразил он.
– Ты хотел убить меня? – я недоумённо пожал плечами. – Но это же глупо! Нашли и посадили бы…
– А мне плевать, что ты думаешь! – взревел Ермаков. – Терпеть не могу мажоров таких как ты! Вы приходите на всё готовенькое: деньги, машины, квартиры, бабы липнут в ночных клубах… Почему пока одни с жиру бесятся, не зная, куда деньги девать, другие вкалывают на трёх работах и едва сводят концы с концами?
– Так устроен этот мир, – отвечал я. – А Свет ещё надо заслужить!
– Что за бред ты несёшь? – вскричал он.
– Да ты прав насчёт меня… Как ты сказал – мажор? – я усмехнулся. – А, может быть! Хотя у меня и машины-то нет. Но должен огорчить тебя – насилием в этом мире нельзя добиться справедливости! А, впрочем, если хочешь – убей меня. Один человек – это словно капля в море! Мир обо мне и не вспомнит.
Ермаков немного постоял, а потом скрылся из виду…
Вскоре вышел очередной приказ об увольнении в запас; мы распрощались с нашими стариками, а пришло новое пополнение, и сами стали дедами. Костя воспрянул духом и решил отыграться за свои унижения на молодых. Знакомые слова вошли в его речь: «убежал… роди… упор лёжа принять!»
Я пытался образумить его, но он не прислушался ко мне.
Шла военная реформа, росло денежное довольствие офицеров, контракт всё прочнее входил в жизнь армии. Неуставных отношений, кажется, стало меньше. Но престиж военной службы было нелегко возродить…
Почти незаметно пролетела вторая половина службы. Незадолго до дембеля я в первый раз позвонил домой.
– Андрей, мы будем встречать тебя! – отвечал обрадованный голос отца. – У нас всё хорошо. Миша иногда заходит, спрашивает, как ты служишь… Почему ты до сих пор не звонил?
– Нельзя было, отец, это армия! – отвечал я и покраснел от стыда.
***В парадной форме я сошёл с поезда. На перроне стояли отец с Аней. Она первой увидела меня и помахала рукой. Отец окинул меня долгим изучающим взглядом:
– Тебя так сразу и не узнать: возмужал, даже немного поправился…
Аня обняла меня по-дружески:
– Привет, защитник Отечества! Мы тебя ждали.
Отец подкатил к железнодорожному вокзалу Оренбурга на новой машине.
– Стало быть, со «старушкой» распрощался! – улыбнулся я. – Что ещё новенького?
– В Москве работа ждет тебя, – задумчиво промолвил отец. – Но об этом после…
Долгий путь остался позади. Неужели я дома?! Мне навстречу выбежала Алёнушка, которая оставалась с няней. Я подхватил её на руки:
– Как выросла-то, сестрёнка! Скоро меня догонишь…
Мы сели за стол. Я с вечера ничего не ел, был страшно голоден и уплетал за обе щёки…
Отец сходил за коньяком, но ещё свежо в памяти было дембельское веселье, и я прикрыл рюмку рукой.
– Сегодня у тебя особенный день, а ты не выпьешь? – удивился он.
– Ничего особенного, – день как день! – я равнодушно пожал плечами. – До праздника ли мне теперь, когда предстоят трудовые будни?! А что за работа в Москве ждёт меня?
– Ты помнишь Бибикова? – спросил отец.
– Нет, а кто это?
– Ну как же! Твой тёзка – Андрей Геннадьевич Бибиков. Часто приходил к нам в гости в городе А.
Я засмеялся:
– Так много воды утекло с тех пор! Нетрудно забыть.
– Мы с ним вместе работали в городской администрации, – продолжал отец, – ещё раньше нас он в Оренбург переехал, а затем какой-то родственник «перетащил» его в Москву. Он дорос до заместителя мэра и предлагает тебе вакансию юриста…
Я задумался:
– Стало быть, мэрия… Это, пожалуй, удача!
– Будем надеяться, что она не оставит тебя и в будущем…
– Не сомневаюсь, – я скривил губы в усмешке. – Спасибо, папа, за твою заботу. В Москве, кроме того, мне надо получить второе образование. Я хочу поступить в МГИМО…
– Что? – отозвался без восторга отец. – Зачем тебе это надо? Хочешь всю жизнь провести в какой-нибудь африканской стране? Дед твой… и тот не доучился на дипломата, бросил…
– Дед? О чём ты?
– Дед твой. Кажется, Александр Михайлович Литвинов. Мать твоя была в девичестве Литвинова…
Тогда я вдруг вспомнил пожилого господина, который приезжал на похороны матери:
– А где он? Что с ним?
– Он жил в Новосибирске… Ни слуху, ни духу уже много лет, с самих похорон! – отец задумался. – Ладно, о твоей учебе мы ещё подумаем. Я тебе, конечно, буду помогать в первое время, пока не встанешь на ноги. Да, чуть не забыл. К тебе приходила девушка… вроде Марина её зовут?
Аня кивнула, улыбаясь при этом.
– Марина. Марина… – проговорил я, пытаясь вспомнить знакомых девушек с этим именем. – А что она приходила-то?
Я обратился к отцу, но ответила Аня:
– Она волновалась за тебя, Андрей, расспрашивала, как идёт твоя служба и когда ты вернёшься… Оставила свой номер телефона и просила, чтобы ты позвонил ей.
– Да, в 53-ей группе была одна Марина… – я улыбнулся, вспомнив, что мне говорил о ней Ваня Абросимов.
«Может, с невестой поедет в Москву?» – подумала с улыбкой на губах Аня.
– Нет, об этом и речи быть не может! – вспылил я. Они вдвоём с недоумением уставились на меня. Я встал из-за стола и набрал номер Марины.
– Алло, – раздался тёплый женский голос в трубке.
– Привет, это Андрей Романов! – сказал я, а сердце ёкнуло от боли.
– Привет, Андрей, с приездом! – обрадовалась девушка.
– Давай, встретимся на Советской, у моста, – предложил я. – Знаешь, где это?
– Да, – отвечала она. – Во сколько?
– Через час я буду ждать тебя там.
Я попросил у отца деньги и купил по дороге букет красных роз.
Осень. Обнажённые деревья. Хмурое небо. В воздухе чувствовалось приближение холодов. Марина стояла подле белокаменной ограды в прелестном голубеньком платьице. Я приветствовал её и протянул цветы:
– Хорошо выглядишь!
Лицо девушки озарилось улыбкой:
– Спасибо. Ты вчера приехал?
– Сегодня, – отвечал я. – Пять тысяч километров от Хабаровска; почти неделю добирался до дома.
– Как служба прошла?
– Да, всё отлично. Хорошие товарищи попались.
– А… дедовщина, о которой столько говорят? – с тревогой спросила она.
– Дедовщина, – усмехнулся я. – Она в нашей армии ещё с советских времён! Это болезнь всего общества: найдём лечение, и проблема отпадёт сама собой… Впрочем, я смотрю, ты легко одета!
Внезапно дунул холодный северный ветер, мы зашли в ближайшее кафе и заказали по чашке кофе.
– Неужели ты меня ждала? Почему?
Она смутилась и подумала про себя: «Я люблю тебя».
Я покачал головой:
– Нет, Марина, это невозможно!
– У тебя есть девушка?
Я вздохнул:
– Не в этом дело. Я и так слишком многим причинил боль, не хочу портить жизнь ещё и тебе!
– Не понимаю. Ты не похож на счастливого человека! – заметила она.
– А что такое счастье? – грустно улыбнулся я. – Оно возможно? Мне не будет покоя, пока я не достигну своей цели! Но это путь длиною в целую жизнь…
– Когда я в первый раз увидела тебя, – говорила она, – ты был весел, а потом стал вдруг грустным и задумчивым, но таким ты нравишься мне ещё больше. Ты не испугался армии… Ты необычный!
Я покачал головой:
– Ты просто ничего обо мне не знаешь! У меня были девушки, которых я…
Она перебила меня:
– Прошлое неважно! Я знаю, какой ты…
Я мрачно проговорил:
– Ты хочешь, чтобы я поиграл с тобой как с куклой, а потом бросил без жалости и сострадания, как поступал с другими? Скажи, ты этого хочешь? Одна моя девушка забеременела, я не хотел этого ребёнка, она сделала аборт и уехала, назвав меня чудовищем и убийцей… Теперь я тебе рассказал правду о себе!
***Своими жестокими словами я довёл хрупкую девушку до слёз; она выбежала из кафе, оставив на столике букет красных роз. Я расплатился за кофе и вручил официантке цветы. Она игриво заулыбалась и что-то сказала, но я не дослушал и поспешно вышел из кафе. Дома столкнулся с отцом.
– Как дела? – спросил он.
– Теперь всё в полном порядке, – отвечал я с улыбкой на губах.
– Когда – в Москву?
– Чем раньше, тем лучше! Поеду на поезде. Хочу свою страну посмотреть…
Конец первой книги
Книга вторая. На пути к власти
Глава первая. Москва и москвичи
Поезд стоял на станции в Самаре… Дверь купе отворилась. Я поднял глаза от книги. Вошёл старик с посеребрёнными сединой волосами и глубокими морщинами на лице. Он приветствовал меня и сел у окна, глядя куда-то вдаль задумчивым взором. Я погрузился в чтение, позабыв на время о попутчике. Поезд тронулся. Под убаюкивающее громыханье вагонных колёс я задремал, но сквозь сон донёсся сильный командный голос:
– Москва и москвичи!
– Что, простите? – я очнулся и недоумённо уставился на старика.
– Ваша книга… Гиляровский «Москва и москвичи». Что нового пишут о столице?
Я едва удержался от взрыва хохота:
– Это книга о старой Москве рубежа 19-20 веков.