Контролируемая авария

–Веди меня! – безысходно кивнула я, попыталась резко подняться на ноги, и протяжно взвыла от боли в поясничной области. Интересно знать, когда это я успела заработать себе ушиб копчика, вследствие которого мне се      йчас хочется лезть на стенку? Или это тоже часть уготованных мне мук, чтобы жизнь, то есть тьфу ты, смерть, малиной не казалась?

–Дай руку! – сквозь стиснутые до скрежета зубы попросила Урмаса я, – у меня спина разламывается!

–Какая спина? – мрачно усмехнулся Урмас, и я увидела, как на его погоны медленно опустилась влажная снежинка,– ты же призрак! Просто встань и иди.

–Легко сказать, – простонала я, объективно понимая, что второй пилот прав, и пронзающая поясницу боль, имеет под собой фантомную природу. А с другой стороны, что ему, руку подать трудно? Да и вообще сдались ему эти наши трупы? После такого удара их скорее всего только по ДНК идентифицировать и удастся…

Вертикальное положение я все-таки с горем пополам приняла, хотя и не без волевых усилий, закушенной до крови губы и выступивших на глазах слез. Ну ничего, помнится, одна моя коллега-бортпроводница упала с трапа и проломила себе череп, так «Авистар» ей даже страховку не выплатил, потому что якобы на ней были сапоги неустановленного образца и за перила она не держалась. А то, что сам трап на ладан дышал, это уже ни для кого не важно. Так мне со своим пустяковым ушибом даже жаловаться неприлично, особенно, если дело происходит в аду.

Если до того момента, как я встала во весь рост, у меня еще были сомнения относительно текущего места нашего пребывания, то сейчас они развеялись без следа. Мы, однозначно, попали в преисподнюю, причем, не абы куда, а в самое ее сердце. При столкновении с горой наш бедный самолет раскололся, как орех, или, если уж пользоваться профессиональным сленгом, как «Арбуз», и детали фюзеляжа расшвыряло по довольно внушительной площади. Лайнер рухнул в долину между покрытыми снегом вершинами, и столбы черного дыма, поднимающиеся от горящей обшивки, разительно контрастировали с ослепительно белым покровом горного массива. Сверху медленно планировали изящные, фигурно очерченные снежинки, а вокруг стояла девственная, нерушимая тишина, которую порой принято называть гробовой. Я твердо знала, что в трагедии нет и не может быть выживших. Да, иногда чудеса случаются, но в данном случае шансов спастись просто не было. Мы с Урмасом убили всех: шумных подростков с гаджетами, пафосную леди с умопомрачительным начесом, молодую семью с младенцем… Мы воплотили в явь панический страх аэрофоба, мы оставили без отца и мужа семью командира Стеклова, мы разрушили Катину мечту встретить в воздухе своего принца, мы не позволили безусловно талантливому новичку Семену вырасти до инструктора, мы нелепо оборвали жизнь Ирины, мы оба заслужили стоять сейчас здесь в мельчайших подробностях видеть оторванные конечности, сплющенные под гнетом искореженного металла тела и окровавленные обрывки одежды! Мы оба заслужили вдыхать удушливый запах гари и холодеть от внутреннего ужаса вопреки исходящему от горящих обломков жару.

–Не плачь! – в приказном потребовал Урмас, и его голос прозвучал до такой степени жестко, что комок рыданий мгновенно застрял у меня в горле, – ничего уже не изменить. Все они мертвы, и мы с тобой тоже.

–Спасибо, утешил, – бесконтрольно передернулась я, боясь сделать неверный шаг и по неосторожности наступить на чьи-то останки. Ушибленный при неизвестных обстоятельствах копчик болезненно заныл, и я совсем раскисла, однако, мне достаточно было мельком взглянуть Урмасу в глаза, чтобы мои слезы скоропостижно высохли. Не хватало еще балаган устраивать, это в конце концов кощунство и надругательство над памятью погибших.

–Если ориентироваться по траектории падения, кокпит должен быть где-то там, – красноречивым жестом указал направление Урмас, – пошли…

–Я не хочу! – решительно заартачилась я, -мой труп наверняка искромсало так, что даже я сама его не опознаю.

–Опознаешь! – уверенно возразил второй пилот, – это же твое тело, душа должна его обязательно почувствовать.

– Во-первых моя душа сейчас чувствует только дикую боль пониже спины, а во-вторых, что мне это даст? – уточнила я, стоя, как цапля на одной ноге и никак не отваживаясь занести вторую для следующего шага, – острых ощущений у меня и так с избытком.

–Ты примешь свою смерть, – ответил Урмас, помолчал несколько секунд и с кривой усмешкой добавил, – и тебя перестанут мучить фантомные боли.

–О да, мощный стимул! – схватилась за нещадно саднящий копчик я и осененная внезапной догадкой спросила, – а у тебя что, тоже ощущения не те? Нет призрачной легкости бытия?

В демонстративном молчании второй пилот с искаженным от боли лицом закатал рукав форменного кителя и по-прежнему без единого слова показал мне опухшее, покрасневшее запястье. Аналогичные действия Урмас повторил со вторым рукавом, и я увидела такие же симптомы.

–Растяжение? – сообразила я, запоздало понимая, по какой причине Урмас не помогал мне вставать, – надо снег приложить…

–Идем! – проигнорировал мой совет второй пилот, – ты опять забыла, что мы покойники, и у нас ничего не может болеть.

Словно назло мне в поясницу будто иголку вонзили, и я вынуждена была поковылять за Урмасом по усеянной обломками авиалайнера земле. Ох, не люблю я всю эту эзотерику: душа, тело, смириться со смертью, пятое, десятое. Мне бы холодный компресс, таблетку обезболивающего или мазь какую-нибудь, на худой конец, но где тут в преисподней такой роскошью обзаведешься? Вот и приходится прибегать ко всяким «народным средствам» сомнительной эффективности.

В довершение ко всему, по мере продвижения вперед меня с каждой минутой все сильнее мутило, а когда я случайно наткнулась взглядом на обезображенные останки Ирины, напоминающие сейчас разорванную надвое тряпичную куклу, над которой вдоволь наиздевался обладатель садистских наклонностей, меня все же вырвало. Я узнала Иру только по туфлям, вернее, по одной туфле – дорогой итальянской обуви, без сноса служившей СБЭ уже на протяжении трех лет. Тогда, в Милане, меня задушила жаба, я и пожадничала, а Ирина выложила за туфли баснословные деньги: за прошедшее с того дня время я сменила минимум пять пар, а СБЭ по злой иронии в этой обуви и умерла.

–Всё? – нетерпеливо осведомился Урмас, уставший ждать, пока меня слегка отпустит. Невзирая на ледяные нотки в голосе, лицо его было бледным и почти испуганным – похоже, самообладание он сохранял буквально из последних сил, и блевпакеты были жизненно необходимы не только мне одной, – идем дальше.

–Дай хоть отдышаться! – я машинально втянула ртом воздух и тут же закашлялась от попавшего в легкие дыма, чем вызвала у второго пилота новый приступ раздражения.

– Откуда ты здесь вообще взялась? – нервно выплюнул Урмас, – что же ты при жизни такого натворила?

–Скрыла от КВС, что на сегодня тебе выписали больничный! – честно поведала я, – я виновата не меньше тебя.

–Ты знала? – остолбенел второй пилот, и сразу побледнел еще на несколько тонов, после чего его кожа приобрела пугающее сходство с вымоченной в отбеливателе скатертью.

–Да, вчера я видела тебя в клинике на Меженском Бульваре, у меня там подруга работает, – подтвердила я, благоразумно не распространяясь по поводу цели своего визита к косметологу, – а когда ты появился на брифинге в аэропорту, я подумала, что произошла ошибка, и промолчала. Если бы я знала, что тебе станет плохо в полете, да еще и эта чертова дверь заклинит, я бы никогда не…

–Хватит! – перебил меня Урмас, – я считаю, что дело не в этом. Ты попала сюда из-за тех слов, которые ты кричала мне, когда мы падали. Ты в аду лишь потому, что полюбила такого человека, как я.

–Хочешь сказать, что ты был в сознании и всё слышал? –растерялась я, и до меня постепенно начала доходить страшная правда о случившемся. Но истина оказалась настолько жуткой, что я не могла в нее поверить, предпочитая прятать голову в песок. Я неподвижно стояла среди исковерканных обломков самолета, перемешанных с человеческими останками, и мой воспаленный рассудок упорно отказывался воспринимать эту ужасающую действительность. А Урмас тем временем продолжал вколачивать в мой разум раскаленные докрасна гвозди:

–Тогда, на кухне, я подсыпал в кофе Стеклову мочегонное, а после того, как он вышел из кабины, я принудительно заблокировал дверь. Затем я задал автопилоту параметры снижения и увеличил скорость. Ну так что, ты меня всё еще любишь?

ГЛАВА IX

Нет, всё, что я видела, слышала и ощущала до этого момента на самом деле вовсе не было адом: чистилище, своеобразный «предбанник», подготовительные курсы – называйте, как хотите, но ад как таковой наступил для меня именно после не укладывающегося в голове признания второго пилота. И еще сегодня я своими глазами узрела истинное обличие дьявола, имя которому было Урмас Лахт.

На протяжении целого года я неизменно испытывала психологический дискомфорт в присутствии Урмаса: я краснела и бледнела от смущения, теряла дар речи в смятении чувств, у меня дрожали руки, когда я приносила еду в кокпит, а от одного лишь взгляда серо-зеленых глаз земля плыла у меня под ногами. Рядом с Урмасом опытная стюардесса превращалась в по уши влюбленную девчонку, страстно мечтающую с визгом повиснуть на шее у предмета своего обожания, стиснуть его в объятьях и больше никогда и ни за что не отпускать. Моя любовь к Урмасу была чиста, светла и бескорыстна, даже жгучая ревность по отношению к Симоне отродясь не выходила за рамки дозволенного. Семейное будущее Урмаса стояло для меня превыше собственного счастья, я фактически отпустила его, отказавшись от намерения раскрыть свою душу в Штутгарте. Мне достаточно было просто знать, что Урмасу хорошо с Симоной, что он доволен жизнью, что у него всё отлично складывается на работе, и лишь изредка наслаждаться совместными рейсами, где нам обычно не выпадало даже пары минут наедине. Слабый уголек тлеющей в моем сердце надежды пробудить во втором пилоте ответные чувства потух еще вчера, после того, как я увидела в сети фотографии Симоны на фоне новенькой машины, но это совсем не означало, что факел моей любви угас вместе с наивными чаяниями – я продолжала преданно любить Урмаса до своего последнего вздоха, я, можно сказать, умерла с его именем на губах, и что же произошло в итоге? Сбылись мои самые смелые иллюзии, воплотились в явь взлелеянные бессонными ночами мечты, и мы с Урмасом навеки остались вдвоем. Только вот вместо нежной и трогательной привязанности друг к другу нас объединяют лишь общие грехи, а сформировавшийся в моем воображении образ идеального мужчины оказался маской дьявола во плоти, виртуозно затаившегося в ожидании часа своего страшного триумфа. И этот человек…нет, такое чудовище не достойно называться человеком…этот монстр еще смеет спрашивать меня, люблю ли я его до сих пор?

–Я тебя ненавижу! – вложив в свои слова всю разом вскипевшую внутри ярость, прошипела я, – если бы мы оба не были мертвы, я своими руками убила бы тебя! А потом я бы покончила с собой, потому что не смогла бы и дальше нести груз вины за гибель самолета.

–У тебя всё? – сухо уточнил второй пилот, словно и не особо удивленный моей, в принципе, довольно закономерной реакцией, и его оскорбительное, противоестественное спокойствие окончательно вывело меня из себя. Я мигом позабыла про боль в пояснице и в бешенстве заколотила кулаками Урмасу в грудь. Разочарование и боль придавали мне доселе невиданные силы, в душе у меня бурлил и клокотал переполненный котел отчаянной злости. Я ненавидела Урмаса, ненавидела себя, ненавидела весь этот несправедливый мир, где жизни ста пятидесяти пассажиров полностью зависели от прихоти одного невменяемого летчика, стремящегося побыстрей отправиться в преисподнюю, чтобы невозмутимо бродить среди смятых в лепешку обломков лайнера в поисках собственного трупа.

–Будь ты проклят, Урмас, – истерически вопила я, не прекращая со всей мочи лупить второго пилота по щекам, – я не знаю, зачем ты это сделал, но тебе нет оправдания! Убийца! Тварь! Нелюдь!

За все то время, пока я бесновалась в неуправляемом порыве испепеляющего гнева, Урмас не проронил ни слова. Белый, как полотно, он молча замер в отрешенной неподвижности, и на его худощавом лице не отражалось ровным счетом никаких эмоций. В его глазах стояла ледяная пустота, а плотно сжатые в тонкую ниточку губы ни разу ни приоткрылись для ответной реплики. Казалось, второй пилот толком меня не слушал, а лишь устало ждал, когда я закончу извергать поток обвинений, и мы все-таки займемся делом. В обреченном понимании этого уже ставшего очевидным факта, я вдруг совершенно по-детски разревелась: так рыдает до смерти перепуганный ребенок, потерявший родителей в запутанном лабиринте международного аэропорта и впервые ощутивший свою жалкую беззащитность. Сегодня рухнул оземь не только самолет – сегодня вдребезги раскололся мой уютный мирок. Я больше никогда не увижу маму, никогда не поднимусь на борт авиалайнера, никогда не налетаю своих заветных часов, не поболтаю с Леськой за косметическими процедурами, теперь у меня вообще ничего не будет – только одна и та же картина перед глазами как вечное напоминание об одной единственной ошибке, допущенной мной в пылу любовной лихорадки. Что ж, если всё действительно уже кончено, и адскому пеклу суждено стать мне родным домом, придется признать правоту Урмаса и взглянуть на свой труп: похоже, иного способа примириться со случившимся просто не существует.

–Идем! Ты же этого добивался! – я крепко схватила второго пилота в аккурат за растянутое запястье и стремительно потащила за собой, упорно стараясь не думать о том, что, возможно, именно сейчас мы ступаем по останкам кого-нибудь из членов экипажа. По крайней мере, их души коллективно отлетели на небеса обетованные, и я искренне надеялась, что пережитый в последние мгновения перед смертью кошмар им будет в полном объеме компенсирован вечным блаженством в раю.

Когда-то в прошлой жизни я бы многое отдала за возможность держать Урмаса за руку, чувствовать его тепло и свято верить, что у нас еще всё может получиться. Правда, для призрака ладонь у него и сейчас казалась уж чересчур горячей, более того, она была влажной и липкой от выступившего пота, как правило, сопровождающего глубокое волнение. Внешне второй пилот оставался холоден, словно высеченная столичными умельцами скульптура в ледовом городке, но теперь я слишком хорошо знала, насколько обманчива бывает внешность, и поэтому испытывала лишь безмерное отвращение от прикосновения к убийце полутора сотен человек. Стоило мне убедиться, что Урмас не собирается сворачивать с избранного пути, как я незамедлительно отдернула руку и недвусмысленно вытерла ее о подол форменной юбки, всем видом демонстрируя брезгливое омерзение. Второй пилот равнодушно повел плечами, едва заметно поморщился от боли в запястье и уверенно двинулся вперед, будто и не обратив особого внимания на мою донельзя выразительную мимику. Сейчас его занимало лишь место падения обломков кокпита, среди которых он рассчитывал обнаружить наши трупы. Что Урмас планировал делать затем, я понятия не имела, но твердо знала, что наши дороги кардинально разойдутся сразу после достижения общей цели. Даже если этот ад обладает сферической формой, я готова вечно нарезать по нему круги, только бы избежать постоянных встреч с Урмасом, и я согласна на любую разновидность Сизифова труда, лишь бы свести к минимуму визуальные контакты с этим безжалостным извергом, еще буквально с утра заставлявшим мое влюбленное сердце ускоряться чуть ли не до первой космической скорости.

Чем ближе мы подходили к предполагаемому участку, тем больше усиливались мои сомнения. Самолет так мощно приложило о землю, что он развалился на мелкие кусочки, а под действием ударной волны фрагменты фюзеляжа разметало по всей долине. Мне на глаза уже попадалось одинокое колесо шасси, осколок пассажирской кабины с фирменным логотипом «Авиастара» и множество каких-то покореженных деталей, но ничего напоминающего нос самолета я пока не замечала. Впрочем, о какой наблюдательности здесь могла идти речь, если я каждую минуту рисковала угодить ногой в фаршеобразную массу из чьих-то мозгов и костей и снова согнуться пополам, терзаемая невыносимыми рвотными спазмами?

–Ищи где-то в этом районе! – распорядился Урмас, и меня в очередной раз покоробило от его черствых, будто позавчерашняя буханка, интонаций, – смотри, видишь сайдстик? А это, похоже, часть высотомера… Мое тело определенно должно быть здесь. Да и твое, кстати, тоже.

–Черт, это КВС! – в ужасе отпрянула я, внезапно наткнувшись взглядом на припорошенные снегом часы: настоящие, командирские, тикающую легенду канувшего в лету СССР и предмет личной гордости Стеклова. Часы достались КВС от отца – потомственного военного летчика, получившего ценный подарок за успешное выполнение боевой задачи в горячей точке, и Стеклов относился к семейной реликвии с невероятным трепетом. Со своими любимыми «командирскими» он не расставался ни секунду, но я никогда и представить не могла, что однажды своими глазами увижу эти часы при столь жутких обстоятельствах. Летала я как-то давно с одним экипажем, так был там старший бортпроводник Легонцов – идет он по салону, проверяет, все ли пассажиры пристегнуты и под нос себе бурчит потихонечку: «Те, кто пристегиваются, в случае аварии как живые сидят, а непристегнутых совковой лопатой в черные мешки наливают». Такой вот черный-пречерный юмор или, как сказал бы наш доктор на ВЛЭКе – профессиональная деформация личности. Но кто бы мог подумать, что Легонцов этот, будь он трижды неладен, словно в воду глядел?

–Я больше не могу! – решительно заявила я, волевым усилием отводя неотрывно прикованный к изувеченным останкам Стеклова взгляд, – если для тебя настолько критично посмотреть на свой труп, ищи его самостоятельно, а с меня хватит!

–Хорошо, – безразлично кивнул Урмас, – я позову тебя, когда найду твое тело. У тебя есть особые приметы?

–Есть, но тебя они не касаются! – отрезала я, – и вообще, мне всё равно, найдешь ты мой труп или нет, у меня уже и без того отпали все вопросы. Мне предельно ясно, что я умерла и очнулась в аду, где нам обоим самое и место. И ты напрасно считаешь, что тебе станет легче, если ты увидишь свое мертвое тело. Ад в твоей душе, Урмас, и ты никуда от него не денешься. Не понимаю, куда ты так спешишь, у нас впереди целая вечность мучений! И они только начинаются, вот увидишь, скоро все погибшие поднимутся из своей братской могилы и спросят тебя: «За что ты нас убил? Что мы тебе сделали? Мы просто хотели долететь из пункта А в пункт Б!» И, черт возьми, я всем сердцем желаю, чтобы это произошло как можно скорее!

Ответа на мою проникновенную тираду предсказуемо не последовало. Второй пилот повернулся ко мне спиной и твердой походкой направился к обломкам кокпита, а я в изнеможении опустилась на колени, закрыла лицо ладонями и мелко затряслась в беззвучных рыданиях. К мокрому снегу прибавился ветер, и вопреки расхожим стереотипам об адском пламени, меня вдруг охватил озноб. Ноги в капроновых колготках замерзли, под блузку проник неприятный сырой холод, а из рта вырвалось облачко пара. Вот тебе и Геенна Огненная, так и насмерть закоченеть недолго…Стоп, я же и так мертва, а значит, опасаться мне нечего, если это, конечно, не пытка такая: умри и снова воскресни, переживи падение самолета заново, и опять всё с начала…

Слезы бесконтрольно катились у меня по щекам, размазанная тушь щипала глаза и оставляла на щеках черные дорожки, а я все плакала и плакала, не в состоянии унять неудержимые соленые потоки. Я до такой степени погрузилась в бездонную пучину своих неподъемно тяжелых мыслей, что напрочь потеряла счет времени. Здесь, в преисподней, время текло иначе, оно было вязким и тягучим, как болотная жижа, и я даже не пыталась сориентироваться, насколько долго я пребывала в оцепенении. Я не хотела открывать глаза, я мечтала выключить мозг и провалиться во мрак, но жестокая реальность моего персонального ада была такова, что я ни на долю секунды ни могла абстрагироваться от крушения авиалайнера и от второго пилота Урмаса Лахта.

–Я ничего не понимаю, – признался Урмас, бесцеремонно выдергивая меня из мягких объятий спасительной отстраненности, – я проверил почти все крупные фрагменты кокпита, но не нашел никаких следов своего тела. И твоего тоже.

–Я же тебе говорила, – напомнила я, однако, менять неудобную позу принципиально не стала, хотя ушибленный копчик и относился к ней с явным неодобрением, -из этой каши не каждый эксперт сможет ДНК выделить…Странно, что до тебя это сразу не дошло!

–Там ничего нет, даже, как ты выражаешься, «каши»! – раздраженно воскликнул второй пилот, – такое ощущение, будто на момент крушения кокпит был пуст. Ни крови, ни одежды, кое-какие наши личные вещи и оборудование. Я даже свою кислородную маску нашел! Она должна была быть одета на мне…на моем трупе, но маска есть, а трупа нет.

-Наверное, ты плохо искал, – весьма натурально сымитировала равнодушный тон Урмаса я, по-прежнему слушая второго пилота с закрытыми глазами, – а маска-то тебе зачем понадобилась? Разгерметизации же вроде не было?

–Я хотел…, – начал было Урмас, но вдруг умолк на полуслове, прерванный отдаленным рокотом. Я непроизвольно распахнула веки и не поверила своим глазам: высоко над горами кружил вертолет, и непосредственным источником гула как раз и являлись его непрерывно вращающиеся лопасти.

ГЛАВА X

Винтокрылая машина, несомненно, облетала окрестности с конкретной целью, и я была почти стопроцентно уверена, что задание экипажа напрямую связано с поисками разбившегося в горах «Аэробуса». Настораживало и удивляло в данной ситуации другое: что-то наш ад был уж слишком щедро нашпигован различными сюрпризами, и всё сильнее походил на компьютерную игру в популярном жанре квеста. Мало того, создавалось устойчивое впечатление, что Владыка Преисподней оказался далеко не чужд научно-технического прогресса, и его отказ от нестареющей классики вроде всяких там котлов с кипящим маслом в пользу современных технологий открыто об этом свидетельствовал. Я, конечно, понимала, что, если столько лет безвылазно торчать в аду, изо дня в день измываясь над грешными душами, запросто можно одуреть от однообразия, но все-таки вертолет откровенно не вписывался ни в одну из известных мне религиозных концепций. Что ж, похоже, нынешнее положение вещей лишний раз доказывало, насколько, в сущности, ничтожны были познания человечества об загробном мире. Зуб даю, никому из проповедников и голову не приходило, что за беспредел творится на том свете: вертолеты летают, ветер дует, снег валит – в общем, добро пожаловать, товарищи мертвецы, чувствуйте себя, как дома!

В лучших традициях переменчивого горного климата погода портилась неуклонно и стремительно. Порывы пронизывающего ветра обжигали наши лица, а жесткий, колючий снег больно царапал кожу. Благодаря заколкам- невидимкам моя пилотка сумела удержаться на месте, а вот с Урмаса ветер сорвал фуражку и моментально унес ее в свободный полет. В таких поганых метеоусловиях, когда, как говаривал наш покойный КВС, хороший диспетчер даже собаке разрешения на выгул не даст, разглядеть что-либо вокруг уже через пару минут не представлялось возможным, но, судя по удаляющемуся гулу в небе, пилотам вертолета был отдан приказ приостановить разведку до улучшения видимости. Никогда не подозревала в себе обладателя столь пытливого ума, но сейчас мне стало по-настоящему интересно, как тут всё организовано в плане иерархии и распределения обязанностей. Это ж какой штат нечисти надо раздуть, чтобы обеспечить для каждого грешника свою отдельную «комнату страха» со всей необходимой атрибутикой? Или в исключительно тяжелых случаях наподобие нашего даже черти согласны на голом энтузиазме пахать в три смены, чтобы если уж наказать так наказать?

–Что-то здесь не так, ты не находишь? – неожиданно спросил Урмас, наряду со мной безуспешно пытающийся постичь суть происходящего.

–А чего ты ждал? – язвительно скривилась я, – пути Господни неисповедимы, а пытка неизвестностью – тоже та еще мука…

–Не знаю, не знаю, -задумчиво протянул второй пилот, провел ладонью по влажным от снега волосам и внезапно впился мне в лицо немигающим взглядом серо-зеленых глаз, – это ведь был вертолет спасательных служб, ты должна это понимать. Лайнер пропал с радаров и на земле забили тревогу. Нас ищут.

–На том свете с фонарями? – с ехидцей в голосе предположила я, – ты в своем уме? Ах, да, о чем это я, тут и спрашивать не стоит…

–Возьми меня за руку! – без какого-либо логического перехода попросил Урмас, и после того, как я многозначительно воззрилась на него полными недоумения глазами, милостиво снизошел до краткого пояснения, – надо кое-что проверить.

–Что именно? – уточнила я, разрываясь между инстинктивным отвращением, внушаемым мне одной лишь мыслью о тактильном контакте с этим чудовищем, и непреодолимо острым желанием, наконец, разобраться в хитросплетении окружающего нас безумия.