И он заснул. Я перестал что-либо понимать, но этот человек был настолько уверен в себе и своем непреднамеренном путешествии, что мирно храпел всю ночь.
А я – нет. Мне казалось, что последние часы пребывания в стране живых должны пройти в сознании, и я провел это страшное время темноты в более или менее молитвенной задумчивости.
Через несколько веков наступил рассвет. Я зажег еще одну сигару, устало перебрался на нос лодки и осмотрел воду.
Там было судно! Далеко, конечно, но оно шло так, что через пятнадцать минут мы должны были пересечь его путь.
Я сорвал с себя пальто, вскарабкался на маленькую палубу, обхватил одной рукой мачту и стал бешено размахивать руками.
Мы все ближе и ближе подходили к пароходу. Я все больше и больше боялся, что сигнал может остаться незамеченным или быть замеченным слишком поздно. Но это было не так.
На своем веку я перевидал немало отрадных зрелищ, но никогда не видел ничего, что наполнило бы меня хотя бы половиной той радости, которую я испытал, поняв, что на пароходе спускают одну из лодок.
В том, что они это делают, сомнений не было. Через пять минут мы должны были быть достаточно близко к их катеру, чтобы доплыть до него.
Я нырнул на корму, чтобы разбудить Хокинса.
Он уже проснулся. Он стоял, взъерошенный и счастливый, вдыхая свежий воздух, и уже видел приближающуюся лодку.
– Уже готово? – спокойно спросил он.
– Что готово?
– Сообщение, – воскликнул Хокинс, изумленно открыв глаза. – Нам придется повозиться с ним, я полагаю.
– Хокинс, что это за новый идиотизм? – завопил я.
– Разумеется, мы собираемся передать на пароход несколько строк, чтобы рассказать всему миру о нашем путешествии, не так ли?
Прошло несколько секунд, прежде чем до моего мозга дошел весь ужасный смысл его слов.
– Вы хотите сказать, – прорычал я, – что не собираетесь перебраться на этот пароход?
– Разумеется, я хочу сказать именно это, – жестко ответил он. – Дайте мне вашу авторучку, Григгс.
Я бросил один взгляд на лодку. Другой – на Хокинса. Затем я обхватил его за талию и бросился со всей душой выполнять свою задачу – выбросить его за борт.
Хокинс, как я уже говорил, тяжелее меня. Он пыхтел и напрягался, тянул и тащил меня, ругаясь при этом как солдат. Но ни один из нас не сдвинулся ни на дюйм.
Корабль приближался и приближался, все ближе и ближе. Еще тридцать секунд, и мы пронесемся мимо него навсегда. Мысль о том, что мы можем потерять этот шанс на спасение, почти сводила меня с ума.
Я как раз собрал все свои силы для последнего рывка, когда в середине спины возникла самая мучительная боль, которую я когда-либо испытывал. Что-то словно подняло меня над катером с Хокинсом на руках, откуда-то послышался глухой звук, и мы вместе упали прямо на поверхность сверкающего Атлантического океана!
Хокинса подхватили первым. Когда я всплыл на поверхность, два темнокожих моряка тащили его, борясь и ругаясь, и неистово показывали на горизонт, куда со скоростью ветра уносилась его шлюпка.
Честь нашего спасения выпала французскому лайнеру "Ла Франс". В среду утром он доставил нас в Нью-Йорк.
За всем этим рассказом скрываются мучительные воспоминания. Я не боец, но могу с уверенностью сказать, что когда моя жена и миссис Хокинс высказали мне свое общее мнение по поводу невыполненных обещаний, только их пол спас их от личного оскорбления.
Вина, похоже, полностью лежала на мне. По крайней мере, Хокинс в тот момент оказался не при делах.
Как раз в момент этого эмоционального разговора Хокинс был занят в своей мастерской – что-то дорабатывал.
Похоже, что двигатель все-таки стал нашим спасением. Хокинс говорит, что часть энергии наверняка выплеснулась из самой машины и сорвала стальной купол с фундамента.
Уверен, что энергии было предостаточно, когда он ударил меня; в этой части моей анатомии у меня каждый промозглый день возникают боли.
О выходе судна в море ничего не сообщалось, что, вероятно, и хорошо.
Возможно, оно достигло Полярного моря и сейчас разбивается о льдины. Возможно, оно наводит ужас на племя каннибалов в южных океанах, нанося вмятины на береговую линию их острова.
Где бы ни находилась эта маленькая бедная лодка, в ней хранятся одиннадцать моих лучших сигар, большая часть сытного обеда и, что, на мой взгляд, не столь важно, единственный существующий образец того, что Хокинс все еще считает идеальным устройством для получения энергии.
Автоаэромобиль Хокинса
Мы сидели на крыльце моего дома и спокойно курили в лучах заходящего солнца, когда Хокинс вышел из минутной задумчивости и заметил:
– А если бы тело было сделано из алюминия, оно было бы гораздо легче и таким же прочным, не так ли?
– Возможно, Хокинс, – ответил я, – но при этом оно было бы очень скованным и неудобным. Только представьте себе, как будут хрустеть и гнуться алюминиевые колени при подъеме и спуске по лестнице, и какую непосильную работу придется проделывать, приспосабливая свой алюминиевый позвоночник к спинке стула.
– Нет, нет, нет, нет, – нетерпеливо воскликнул Хокинс. – Я не имею в виду человеческое тело, Григгс; я…
– Я рад это слышать, – сказал я. – Не надо изобретать алюминиевого человека, Хокинс. Старые добрые плоть и кости вполне удовлетворяют требованиям последних нескольких тысяч лет, и было бы разумнее, если бы вы обратили свои особые таланты на…
– Вот, вот! Вот так! – огрызнулся изобретатель, резко выпрямившись и отбросив сигару. – Уже не в первый раз ваш дурной юмор мешает вам воспринимать новые идеи, Григгс. Кстати, могу заметить, что я имел в виду корпус автомобиля. Доброго вечера!
После этого Хокинс зашагал по дороге в направлении своего летнего дома, а я на минуту задумался, не являются ли его слова пророчеством будущих неприятностей.
Когда на его изобретательский гений бросают упреки, Хокинс быстро приходит в ярость, но обычно он готов простить и забыть. Поэтому меня поразило, что прошло целых две недели без появления его приветливого лица на моей территории.
Это были действительно две недели спокойствия, но я уже начал подумывать о том, что мне лучше зайти и попросить прощения за свое легкомыслие, когда в одно прекрасное утро Хокинс подъехал к дому на огромном, новом, красном автомобиле.
Он был сконструирован таким образом, что два задних сиденья можно по желанию откинуть, превратив его в экипаж для двоих, и единственной особенностью, на которую я обратил внимание, был странного вида крыша или козырек.
– Ну, как вам она? – спросил Хокинс с некоторой гордостью.
– Отличная машина, – восхищенно ответил я.
– Корпус сделан из алюминия, – продолжил изобретатель. – Прыгайте в нее и прочувствуйте ее действие.
Как я уже сказал, за исключением козырька, машина выглядела как обычный туристический автомобиль, и мне надоело валяться в гамаке. Не раздумывая, я забрался внутрь рядом с Хокинсом, и он повернул обратно к дороге.
Машина действительно работала великолепно. Я никогда не ездил на машине, которая была бы настолько безразлична к неровностям.
Когда мы подъезжали к холму, мы просто перелетали через него. Если мы попадали на неудобный крутой поворот, машина, казалось, поднималась и срезала его, почти не виляя.
Один или два раза я замечал, что Хокинс намеренно съезжал с дороги на большие камни, но машина самым необычным образом просто касалась их и отскакивала, ни разу не ударившись.
