Книга Черное солнце - читать онлайн бесплатно, автор Анна Шнейдер. Cтраница 5
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Черное солнце
Черное солнце
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Черное солнце


Иногда, по ночам, я просыпаюсь с мыслью о том, что вот сейчас они зайдут в наш дом, и начнут нас допрашивать, проверяя, насколько хорошо мы знаем друг друга… а я не знаю Эдварда. И мне страшно. Я часто веду себя с ним так глупо. Я могла бы с ним поговорить, ведь он столько раз спрашивал о тебе, и я помню, как ты говорил, что он – первый, кому я могу полностью доверять. Первый, после тебя. Но где ты? Сейчас май, Стив. Самое начало месяца, первые числа. Странно видеть, как красиво в Груневальде, и в лесу, когда за всем этим… Я мало говорю с Эдвардом. Потому что, мне кажется, не знаю о чем. Разве нужно ему знать, как мне страшно? Как вся наша совместная, выдуманная жизнь, смущает меня? Я даже не могу долго находиться с ним наедине, потому что все острее чувствую напряжение между нами, которое с каждым днем становится только больше. Я вижу, и, даже, несмотря на то, что у меня нет в этом опыта, знаю, что́ значат его взгляды. Вижу, как чуть-чуть дрожит его рука, когда, в присутствии Эльзы, мы изображаем супругов, и он нежно гладит меня по щеке. Вижу, как меняется его взгляд, когда он смотрит на меня.


Но я не могу ему ответить. Никому не могу. Я как будто ничего не чувствую. Так стало в тот день, когда тетя Эрин сказала, что папы и мамы больше нет. Мое сердце как будто застыло. Но я не могу жаловаться, Стив. Я живу в роскоши. И я – живу. Грузовики гестапо проезжают мимо нас, мы слишком выделяемся, чтобы сейчас попасть в группу риска. Тем более, мы подходим под описание арийцев. Особенно Эдвард.


Я вижу, как женщины смотрят на него. Так же, как на меня смотрят мужчины. Нас оценивают по цене лошадей, которых при случае можно забить, если мы не научимся искусственным аллюрам. Той самой плетью из кожи гиппопотама. Но мы научимся, Стив. Обещаю. Пусть иногда мне кажется, что это не закончится, но мы должны сделать все, что возможно. Все, что в наших силах, правда? Я постараюсь быть с Эдвардом мягче, он очень заботиться обо мне, и я хочу, чтобы он знал, что…».


***

Когда Харри и Агна Кельнер пришли на вечер, гостей в доме Гиббельса почти не осталось. Парадная музыка, которую исполнял живой оркестр, звучала уже приглушенно, отчего одна из мелодий казалась и вовсе траурной. Вдоль стен большой залы бесшумно скользили официанты в белой, праздничной форме. Улыбаясь всем без исключения одинаковой улыбкой, они замирали на мгновение возле гостя, – если он снимал с серебряного подноса бокал с холодным шампанским, – и так же механически продолжали свой путь после, отчего казалось, будто они могут ходить сквозь белые стены. Не потому ли их форма такая белоснежная?


Агна медленно обходила зал, разглядывая замысловатую лепнину на потолке и ряд высоких зеркал, в каждом из которых отражалась ее фигура в золотом платье. Она делала вид, что с удовольствием рассматривает свое отражение, на деле же ряд вычурных зеркал позволял ей почти непрерывно наблюдать за Харри, с которым вот уже двенадцать минут Гиринг вел беседу.


О чем?


Фрау Кельнер не знала наверняка, но догадывалась, что это связано с работой мужа.


Рейхсмаршал, по своей привычке, близко наклонился к собеседнику, хотя,– Агна была в этом уверена, – и без того никто бы не решился нарушить их разговор. Не желая привлекать излишнее внимание, девушка вышла из залы и неторопливо пошла вперед, с интересом рассматривая закрытые двери. За одной из них оказался небольшой кабинет, в углу которого стоял шкаф с редкими книгами. Несколько томов были раздвинуты в стороны, уступая место великому книжному труду фюрера, возложенному на золотую подставку. Для полного сходства с импровизированным алтарем этому сооружению не доставало свечей. Агна почти коснулась книги, написанной двумя литературными «неграми», – из которых только один, когда Грубер зачищал за собой путь, смог избежать смерти, – как за ее спиной раздался тихий голос:


– Вы сияете словно золото!


Гиббельс подошел к ней так близко, что она почувствовала его дыхание на своей шее. Агна замерла, не зная, что ей делать, и отдернула руку от подставки с книгой.


– Не нужно так резко, фрау Кельнер!


Обнимая девушку со спины, Гиббельс взял ее правую руку в свою, и положил на обложку книги, плотно прижимая ладонь к названию, высеченному готическими буквами, и покрытыми позолотой.


– Это похоже на клятву, не правда ли?


С каждым словом дыхание министра становилось все горячее, и девушке казалось, что его левая рука, которой он с силой держал ее за талию, прожигает шелк платья. Агна сделала глубокий вдох и закрыла глаза. И почувствовала, как ее разворачивают в другую сторону.


– Посмотри, посмотри на меня! Посмотри своими глазами!


Нервное дыхание Гиббельса обдало жаром, а влажные поцелуи оставили на ее коже слюну. Коротышка, словно не до конца доверяя выпавшей удаче, совершенно обезумев, пытался руками, взглядом и губами охватить как можно больше тела Агны, столь желанного для него, что министра затрясло, словно в лихорадке. Девушка открыла глаза и, вытянув шею, посмотрела вверх. Горячая слеза скатилась по ее щеке, упала вниз. А потом Агна перевела взгляд на Гиббельса и увидела в его черных глазах то же, что и прежде, – пустоту. В приступе страсти карлик сжал ее лицо обеими руками, с силой опуская вниз вздернутый подбородок девушки. И в тот момент, когда Агна подумала, что больше не выдержит, дверь в комнату распахнулась, ударилась о стену, и она услышала:


– Министр?


В следующую секунду вокруг нее появился воздух. Теперь можно было дышать, и Агна сделала жадный, нервный вдох, словно издалека, медленно наблюдая за тем, как смущенный министр без слов выбегает из комнаты.


А она впервые так ясно видит перед собой Эдварда. Желтоватый свет настольной лампы освещает его высокую фигуру, и углы высоких скул выделяются особенно резко. Он берет ее за руку, потом под локоть, обнимает и крепко прижимает к себе. Слева, со стороны сердца. А ведь сказал ей, когда она искала в карманах его пальто записку от Баве, – «здесь ничего нет». Агна улыбается, все шире растягивая губы в закрытой улыбке. Ее обнаженное плечо постепенно согревается, соприкасаясь с тканью черного фрака Кельнера, и она, повернув голову, с величайшим вниманием следит за тем, как в нагрудном кармане, от твердого шага Харри, чуть-чуть вздрагивает белоснежный, остроконечный платок. К горлу подступает дурнота, и Агна с силой сжимает руку Кельнера, которой он держит ее за талию. Они очень медленно проходят через всю залу, и фрау Кельнер слышит, как Харри прощается с веселым Гирингом, выражающим крайнее сожаление о том, что их визит оказался столь непродолжительным.


Все выглядит так благопристойно, что Агне непременно хочется спросить: они смогли выдержать все светские приличия? Харри и Агна сделали все, как нужно? Но она не спрашивает. Не может. Хочет, но не может разомкнуть губы и начать говорить. Тело не слушается ее, переходя из жара в холод, и обратно. Агна улыбается собственной впечатлительности, и думает о том, что вот сейчас, в том кабинете, она с треском провалила задание, для которого ее подобрал Баве. «А могла бы узнать гораздо больше, – с издевкой над самой собой думает она, – может быть, могла бы…». Они подходят к входной двери, и та самая служанка, которую Агна запомнила в прошлый раз, подает накидку. Харри набрасывает ее на плечи Агны, а в руке фрау Кельнер откуда-то появляется сумочка. Маленькая, лаковая, очень красивая. Агне она нравится.


1.15.

Гравий приятно зашуршал под колесами «Мерседеса», и фары выхватили из темноты угол дома в кирпичной кладке, когда Кельнеры подъехали к своему особняку на Херберштрассе, 10. За всю дорогу Элис не сказала ни слова. А Эдвард, сжимая руль все крепче, и оглядываясь на девушку снова и снова, очень старался не перебивать ее молчание. Получалось не очень, с громадным трудом. И с постоянным, физически ощутимым, диким желанием обнять Эл, и защитить ее от зла всего мира.


Автомобиль остановился на подъездной дорожке и плавно покачался, сообщая пассажирам, что они достигли пункта назначения. Агна и Харри вышли из автомобиля, сделали несколько шагов и, зайдя в дом, укрылись за входной дверью. Потом молча поднялись на второй этаж, в спальню, где в свете уличных фонарей у дома напротив легко можно было различить очертания мебели. Эдвард сел в кресло и тяжело вздохнул.


Он слышал, как Элисон включила воду в ванной комнате, а потом все звуки, кроме бьющейся о мрамор воды, надолго стихли.


…На ней был белый шелковый халат. При каждом движении Элис ткань оживала, обнимая и скрывая ее тело. Сколько прошло времени? Эдвард не знал. Не помнил. Он отключился сразу же, – заснул в нелепой позе, наклонившись вперед, с лицом, закрытым ладонями. А теперь, очнувшись, видел перед собой Эл. Остановившись в нескольких шагах от него, она молча наблюдала за ним, и, заметив, что он открыл глаза, сделала шаг вперед.


– Агна? Что такое?


Шелк закачался совсем близко, ласково касаясь его руки. Теперь и для него, – как для Агны несколькими часами ранее, в небольшой комнате фешенебельного дома по Рейсхканцлер-платц, – пространство неожиданно сузилось до одной человеческой фигуры. Милн удивленно посмотрел на девушку, но в темноте не смог различить ее взгляд. Тонкие пальцы Эл запутались в волосах Милна, белый шелк стал еще ближе.


Опираясь ладонями на плечи Эдварда, девушка отклонилась на расстояние вытянутой руки, и посмотрела на него, отмечая долгим, пристальным взглядом блеск его глаз и все тот же изгиб высоких скул, который так четко запомнился ей впервые, – совсем недавно, в той комнате.


А потом все стало быстрее.


И когда Эдвард отстранил ее от себя, Элисон отступила назад только на один маленький шаг, и снова приникла к нему. Она видела, как поднявшись из кресла, он старается не смотреть на нее и намеренно отводит взгляд, желая, – как и она в той комнате, – освободиться. Нелепая мысль о том, что она может быть для Эдварда тем же, чем крохотный карлик Гиббельс был для нее, ужасно ее рассмешила. И она засмеялась. И смеялась очень долго. До слез. Но вдруг ей стало все равно, и смех прервался. Она попытается еще раз. А если он ее не захочет?.. Мысль вызвала усмешку на губах Эл. Пожав плечом, она осторожно провела кончиками пальцев по губам Эдварда, и, поднявшись на носки, поцеловала его. Он застыл на месте, а потом с силой разомкнул ее руки.


– Нет.


Элис не ответила, и, вывернув запястья из его рук, снова потянулась к нему, прошептав:


– Покажи мне…


Шепот коснулся его шеи, вызывая в Милне волну возбуждения, но он сказал в ответ:


– Я не хочу. Не так, Эл.


На этот раз она услышала его и отшатнулась, произнеся с усмешкой:


– А он хотел!


Губы Элис снова растянулись в широкой улыбке, но вот уголки ее дрогнули, и она начала осыпаться, ломаясь в одну жуткую, кривую линию. Белое лицо спряталось за тонкими пальцами, плечи вздрогнули, застыли и остались вздернутыми, а из груди Элис вырвался стон, полный такого отчаяния и боли, что Эдвард не выдержал. Он обнимал и целовал ее, и, подхватив на руки, понес Эл к широкой кровати. Целуя на ходу, сбиваясь с ее губ на нежную кожу шеи, плеч, и груди, он снова возвращался к губам. Приникнув к ней, он уже не мог остановиться.


1.16.

Встреча с Гирингом снова не состоялась. Но что случилось на этот раз? Прикуривая сигарету, Эдвард подумал, что рейхсмаршал, несмотря на всю свою эксцентричность, вряд ли был из тех, кто пропускает важные переговоры. А в том, что это было важно, у Милна сомнений не осталось: на вечере в доме Гиббельса, узнав, что Харри Кельнер, по праву службы, имеет доступ к героину, Гиринг выразил желание встретиться с сотрудником филиала «Байер», и подробно обсудить «наши дела».


На первые две встречи министр не явился, но через несколько дней, когда Эльза на серебряном подносе подала Кельнеру только что полученную записку, Харри узнал, что сегодня Гиринг будет ждать его в центре Берлина, в тупике рядом со знаменитым «Романским кафе», в котором еще собирались многие интеллектуалы, – поэты, актеры, журналисты, декаденты, – словом, так называемые «инакомыслящие». Может быть, уютные бархатные интерьеры кафе с позолотой, где было множество затемненных ниш и уголков, создавали у них ощущение безопасности, а может они, как и тысячи остальных берлинцев считали, что ничего серьезного не происходит, и даже уже произошедшее сожжение книг на площади Опернплац в Берлине, – это не более, чем игра или праздник: с факелами, музыкой, песнями и «огненными речовками». Как бы то ни было, но факт оставался фактом – многие берлинцы не боялись событий, организованных новой властью, которая, как она уверяла, преследовала только мирные цели, направленные на процветание германского народа, «достойного не поражений, но своей великой судьбы».


В чем состояло величие этой судьбы, было продемонстрировано недавно, десятого мая, когда тысячи книг, сваленных на площади столицы в бесформенные кучи, подожгли.


Эрих Кестнер, бывший свидетелем сожжения своих произведений, уже назвал ветер, бушевавший тогда над городом, «похоронным», а Оскар Мария Граф, чьи книги, наоборот, попали в список рекомендованной нацистами «народной» литературы, обратился к власти с письмом, чей заголовок, – «Сожгите меня!», – без всяких сомнений указывал на то, о чем и было сказано в тексте: «Я не заслужил такого бесчестия!… Всей своей жизнью и всеми своими сочинениями я приобрел право требовать, чтобы мои книги были преданы чистому пламени костра, а не попали в кровавые руки и испорченные мозги коричневой банды убийц».


Банда убийц.


Некоторые писатели рисковали говорить больше, чем следовало бы, но многие из них по-прежнему молчали. Молчали и обычные берлинцы, очевидно, готовясь к выборам в рейхстаг, которые должны были состояться через два месяца.


Серый пепел от сигареты упал на булыжную мостовую. Выбросив окурок, Эдвард твердым, широким шагом направился к своему дому. «Герр Кельнер, я должна сообщить вам, что фрау Кельнер каждое утро уезжает из дома, и иногда возвращается только к обеду». Вспомнив слова Эльзы, которая неустанно следила за Элисон, Милн криво усмехнулся. Очевидно, их домработница, прекрасно осведомленная об общении Гиринга и Кельнера, хотела выслужить себе еще больше похвалы в глазах «преемника фюрера», и заодно указать ему, Харри, на непозволительное поведение Агны.


Все еще размышляя над фантасмагориями последних дней, каким-то невероятным образом втиснутыми между крышами берлинских домов, и ставшими их буднями, Эдвард подошел к особняку четы Кельнер, и вдруг заметил Элисон. Она вышла из своего автомобиля, оглядываясь по сторонам.


– Агна?


При звуке его голоса Элис вздрогнула и, не оборачиваясь, пошла к дому. Эдвард удивленно смотрел, как быстро закрывается за ней тяжелая входная дверь. Замок громко щелкнул, и во дворе перед домом снова воцарилась тишина, которую нарушали только трели ранних птиц. Новый черный Horch, купленный для фрау Кельнер на автомобильной выставке, сиял на солнце.


Власть рейха уверяла, что женщина должна быть полноправной участницей не только общества, но и дорожного движения. Однако большинство машин, как и этот «Хорьх», в управлении больше подходили мужчинам, чем женщинам. Несмотря на это, Агна была очень довольна покупкой: теперь она могла выезжать в город самостоятельно, без сопровождения Харри, который целыми днями был занят на работе. У фрау Кельнер стало больше свободы. Конечно, Харри просил Агну быть осторожной, и без особой необходимости не выезжать в Берлин. Эта просьба часто становилась причиной их ссор, и некоторые из них случались даже в присутствии Эльзы. В такие моменты домработница скромно улыбалась, опуская лицо вниз, но Агна видела, как ее сухие губы кривились в улыбке, такой отвратительной, словно она приняла яд. Милн знал, что Элис его не послушает. С того вечера, когда Гиббельс попытался ее изнасиловать, она была сама не своя. Эл не плакала и не причитала, она… ничего об этом не говорила. Именно это настораживало Эдварда больше всего.


На утро после той ночи, которую они провели вместе, Эдвард проснулся один, и сторона кровати, на которой к рассвету уснула Элисон, была холодной. Правда вечером того же дня, после ухода Эльзы, она, ужасно смущаясь, шепотом поблагодарила его.

Ее лицо горело румянцем, и фразы были такими официально-церемонными, что если бы Милн не знал, о чем именно идет речь, то решил бы, что он принимает участие в разговоре об удачно совершенной сделке. Эд был настолько обескуражен словами Элис, что не нашелся с ответом. Хотя сейчас, вспоминая об этом моменте, Милн думал, что должен был повести себя иначе, и, несмотря на все смущение Элис, поговорить с ней откровенно. «Назвать вещи своими именами» – фраза скользнула в его мыслях, и удивленно, с ироничной улыбкой, уставилась на Милна, спрашивая, не этого ли он желал?


Эд выругался, достал из пачки новую сигарету, но тут же сломал ее и выбросил в урну. Он хотел Эл. По-настоящему, всю. Но решение этой задачи, похоже, было сложнее всех тех, с которыми он сталкивался до сих пор.


Ко всему прочему, теперь он вынужден был слушать отчеты домработницы о распорядке дня фрау Кельнер, – которые она с недавних пор решила сделать еще подробнее, – и сохранять внешнее спокойствие. Ситуация осложнялась тем, что Харри Кельнер был очень занят в «Байер»: его диплом об окончании факультета медицины и нейробиологии в университете Гейдельберга был подлинным, и он действительно был сотрудником берлинского филиала.


И чем больше указаний от своего руководства он получал, тем больше был убежден в том, что в заключении масштабной и очень выгодной сделки между «Байер» и нацистами заинтересованы обе стороны. Интерес Гиринга к фармацевтической компании в целом, и к Кельнеру в частности, был только одним из нюансов масштабного промышленного контракта, причем нюансом тайным. Явная же сторона сделки состояла в том, чтобы полностью обеспечить Германию перед скорой войной, – к которой страну уже готовили и перевооружали нацисты, – горючим и каучуком, без которых ведение боевых действий, тем более масштабных, было бы невозможно. И Кельнер был одним из тех, кто отвечал за это обеспечение. Военная Германия Грубера не могла себе позволить импортировать, – а значит, зависеть от других стран, – горючее и каучук.


Дисциплина и установленный в этом вопросе порядок были невероятными, часто доходящими до абсурда и идиотизма. К тому же, требовалось найти способ применения разработок, совершенных «Байер» в области химии и фармакологии, в отношении того, о чем Генрих Гиммлер позже скажет: «Появился метод, который нашел весьма удачное применение». Частью этого «метода» было ничто иное, как газ, «Циклон-Б».


– Для чего его хотят использовать? – спросила Элис, когда однажды ночью он рассказывал ей о своих предположениях относительно сделки.


– Явно не для того, для чего он был изобретен, – с осторожностью заметил Эдвард. – Если мои предположения верны, то он нужен им для того, чтобы людей… не было.


После этих слов он замолчал, рассматривая языки маленького огня, сжирающего обрывки листа с очередным заданием Баве, в котором он приказывал узнать больше подробностей о лагере в Дахау. Элисон вскрикнула и зажала рот ладонью. В услышанное было трудно поверить, тем более, когда все вокруг казалось мирным, и няни в полдень гуляли со своими воспитанниками в прекрасных парках, овеянных теплом и светом летнего солнца.


– Как нам попасть туда? – Элис посмотрела на пепельницу, произнося вслух то, о чем думал Эдвард.


Лоскуты белого листа, брошенные в глубокую пепельницу, почернели и съежились, а дым тонкими струйками поднялся вверх.


– Гиринг выйдет на связь снова, я уверен. Ему нужны наркотики, и он входит в число тех, кто иногда посещает лагерь, хотя идея о его создании принадлежит Гиллеру.


– Но мы не можем поехать с ними, нас не допустят!


Эдвард посмотрел на Элисон с печальной улыбкой.


– Мы поедем не с ними, а за ними.



…Это было несколько дней назад. А сейчас, разглядывая металлическую фигурку на блестящем бампере Horch – «птицу со сломанным крылом», – так, кажется, сказала о ней Элис, Эдвард подумал о том, что ехать вместе с Эл в Дахау слишком опасно.



1.17.

– Что…– начал Харри, но вовремя остановился, заметив любопытный взгляд домработницы. – Эльза, – Кельнер кивнул в знак приветствия.


– Герр Кельнер, – потрескавшиеся губы женщины разомкнулись. – Добрый вечер.


Эльза быстрым взглядом осмотрела высокую фигуру Харри в ожидании вопросов или распоряжений, но когда он сказал, что она может идти домой, и, – что было совсем немыслимо! – взять себе два выходных дня (и это посреди рабочей недели!), ее глаза расширились, и в этот момент стали так похожи на бессмысленные выпуклые окуляры рыб, что Кельнер едва удержался от смеха.


После новости о том, что Харри и Агна на два дня едут в Мюнхен по рабочим вопросам Кельнера, – фрау Агна, конечно, его сопровождает, ведь она так давно мечтает увидеть этот знаменитый город, – растерянность домработницы, судя по выражению ее лица едва не обернувшаяся безумием, сменилась привычной педантичностью. На предложение помочь с дорожными сборами верная осведомительница Гиринга получила очень вежливый отказ, и, пожелав своим хозяевам приятной поездки в город, так много значивший для их любимого фюрера, ушла.


– Я хочу ее уволить! – Агна с такой горячностью произнесла фразу, что сама удивилась своему тону.


– Боишься, что она знает больше, чем ей следует?


Харри внимательно посмотрел на девушку, наблюдая за выражением ее лица.


– Что это значит?


Агна резко повернула голову в сторону Кельнера, и слегка прищурила глаза, но это ей не помогло, – Эдвард успел заметить ее испуг, и устало произнес:


– Не знаю, Агна. Мне тоже хотелось бы это знать. Куда ты уезжаешь по утрам?


Фрау Кельнер опустила голову вниз, убирая за ухо волнистую прядь волос.


– Так я и думал.


Харри вплотную подошел к жене, и она почувствовала горьковатый аромат его одеколона.


– Знаешь, Агна, очень трудно вести разговоры с тем, кто не желает говорить. Я не хочу тебя к чему-то принуждать, но так продолжаться не может.


Харри помолчал.


– И будь осторожна в своих тайных путешествиях, фрау Кельнер. В случае твоей неудачи мы оба и наверняка перестанем жить. Они уже открыли, по крайней мере, один лагерь, и кто знает, на что они способны еще.


Высокая тень, отраженная на стене, отделилась от маленькой, и медленно пошла по лестнице наверх. В спальне шаги Эдварда стихли, часы в гостиной звонко пробили пять пополудни, а Элисон по-прежнему стояла на месте, опустив голову вниз. И вдруг, в одно мгновение, маленькая тень тоже сорвалась со своего места на стене и побежала вверх.


– Я хотела… – Элисон забежала в спальню, и, в смущении остановилась, заметив, что на Эдварде, который стоял перед зеркалом, нет рубашки.


– Агна, выйди.


Не глядя на девушку, Милн ловко подхватил свежую сорочку, просунул руки в рукава и принялся поправлять светло-голубой воротничок.


Элисон посмотрела на Эдварда и отвела взгляд в сторону. Милн снова, как несколько минут назад, подошел с ней.


– Ну?


От внезапной робости, которая возникла, стоило Эл вспомнить их прошлую ночь, она не решилась посмотреть на Эдварда прямо, и взгляд девушки остановился в той точке на груди Милна, которая была на уровне ее глаз. Длинный шрам пересекал ключицу и уходил за ткань расстегнутой рубашки.


– Что это?


Элисон вытянула руку вперед, осторожно прикасаясь к шраму дрожащими пальцами. Не услышав ответа, она подняла глаза вверх. Милн с язвительной улыбкой наблюдал за ней, но когда Элис отвернула в сторону ворот рубашки, чтобы увидеть, где заканчивается шрам, Эдвард отступил назад и вернулся к зеркалу.


Дверь громко хлопнула, он остался один. Посмотрев в отражении зеркала на закрытую дверь, и отметив про себя, какой растерянной выглядела Эл перед тем, как ушла, Милн собрал необходимые вещи в дорожную сумку и спустился по лестнице, чтобы убедиться, что автомобиль готов к поездке в Дахау.


«Мерседес» и без того был занудно-чистым, в проверке не было никакой необходимости, но Эдвард педантично осмотрел салон, проверил стрелку на датчике топлива, открыл багажник, аккуратно уложил вещи, отмечая, что там уже была небольшая дорожная сумка, которую Эл обычно брала с собой. До отъезда оставалось чуть более получаса, и он решил еще раз просмотреть схему завода по изготовлению боеприпасов, на месте которого теперь располагался концлагерь. В ходе одной из прошлых операций, Милн уже бывал там, и это, безусловно, могло помочь ему лучше сориентироваться на территории нового нацистского «учреждения», призванного отныне перевоспитывать «неугодных элементов общества». Из выступлений Гиллера, который в последние дни неустанно звучал по радио, срывая голос до хрипоты, Эдвард знал, что «в среду, 22 марта, близ города Дахау будет открыт первый концентрационный лагерь. В нем будет размещено 5000 узников. Планируя лагерь такого масштаба, мы не поддадимся влиянию каких-либо мелких возражений, поскольку убеждены, что это успокоит всех, кто уважает нацию, и послужит к их пользе». Подпись: «Генрих Гиллер, действующий начальник полиции города Мюнхена». А если совсем коротко, – инициатор создания концентрационных лагерей, среди огромного множества которых Дахау так и останется первым, «образцом для подражания», площадкой для «стажировки» надзирателей всех остальных центров убийств и смерти. У одного только лагеря в Дахау будет сто двадцать три филиала, а общее число нацистских лагерей, разбросанных по всему земному шару, с ходом войны, преодолеет отметку шестьдесят, и уйдет далеко вперед.