Десять дней октября
– Конечно, видел, – племянник снова удивлённо посмотрел на дядьку: «К чему он опять клонит?» – Полинка сколько раз стулья сшибала.
– Ну вот… Упал, значит, плачет, а тут бабуля сердобольная подскакивает, подняла дитятку и давай стул этот лупить да приговаривать: «Ах, какой стул нехороший, ах, встал он тут у нас на дороженьке, ах, вот мы ему, вот мы ему!» Видел такое?
– Ну да, бывает.
– Так скажи мне, кто виноват, что ребёнок в стул врезался? Неужели этот стул? Он вообще-то на месте стоит, никого не трогает, а ребёнок шпарит напропалую и – тресь в него с разбегу!
Артём засмеялся:
– Естественно, ребёнок.
– А как ты думаешь, что для себя уяснит этот ребёнок после того, как его бабка всю вину на стул этот несчастный свалит? А он скажет себе: «Я-то молодец, оказывается, я хожу как надо, это стул дурацкий во всём виноват». Вместо того чтобы подумать: «А вдруг это я неправильно что-то сделал? Может, мне надо учиться ходить поаккуратнее? Может, на себя лишний раз посмотреть?» Конечно, ходить нормально он рано или поздно всё же научится и стулья постоянно сшибать не будет, но потом, что бы в его жизни ни случилось, он будет думать по-прежнему: «Я-то молодец, я-то ни при чём, а вот Ванька-Петька-Светка – это они во всём виноваты», поскольку не приучен он будет к себе критически относиться, к своим поступкам.
– Погоди! – племянник поднял руку. – Во-первых, я не помню, чтобы при мне кто-то бил стулья, в которые я врезался, когда ходить учился. А во-вторых, Эльвира – это не стул, и я не просто врезался в неё сдуру. Стул никого не обманывает, он стоит и все его видят – хочешь врезайся, хочешь обходи. А она меня обманула, причём жестоко обманула!
– Не кипятись. Про стул это я так, для примера. В жизни полно других ситуаций, когда человек может уяснить, что в его проблемах виноваты все, кроме него самого. Да и вообще человек так устроен, что на себя в последнюю очередь смотрит. Эго не позволяет в собственной святости усомниться. А что касается Эльвиры… Да, она не стул, так ведь и ты уже не просто ходить учишься. Ты, мил человек, уже другие уроки в этой жизни проходишь, посерьёзнее. Я же тебе про принцип толкую на примере этого стула. Если ты изо всей этой ситуации с изменой жены, с предательством друга выйдешь с глубокой обидой и злостью на них – это они такие-сякие, а я ни при чём, то, считай, не прошёл ты свой урок. Поэтому это прощение в первую очередь тебе самому нужно. Ты ещё молодой, у тебя жизнь впереди, и если не научишься это делать сейчас, то потом намного тяжелее будет. И рискуешь ты потом этот урок заново проходить, только уже, возможно, на более серьёзном уровне.
– Куда уж серьёзнее, – нахмурился Артём.
– Ну, брат, жизнь она разные сюрпризы может преподносить, куда серьёзнее измены жены да развода. – Дядя Гена встал, подошёл к печке и потрогал ладонью дымоходы. – Как думаешь, подтопить на ночь или так до утра дотянем, не замёрзнем?
– Да ладно, не топи, не зима же на улице. – Артём тоже встал с дивана.
Дядька продолжал:
– Вот представь, идёт человек, а за спиной рюкзак. Как затаил на кого обиду, злость или иной какой гнев, зависть, ревность, так, считай, положил камушек в рюкзак этот. И со временем там столько камней набирается, что дальше идти уже сил нет. Тянет рюкзак к земле, давит на плечи ношей непосильной, а человек вместо того, чтоб сбросить всё это, упирается, кажилится, пока совсем не свалится без сил.
– И что? Как сбросить этот рюкзак?
– Простить, – дядя Гена улыбнулся. – Простить тех, на кого гнев, злость, обида… Только по-настоящему, а не формально. Чтоб зла в душе не осталось ни капли. А уж каким образом ты это сделаешь, тут по-разному может быть. Я вот тебе предложил посмотреть на ситуацию с женой с другой стороны – что ты сам человека переоценил, а потом претензии ему предъявляешь, почему он не соответствует твоим требованиям. Да потому и не соответствует, что он совсем другой. Чего же сейчас на неё бочку катить? Расцени эту ситуацию как жизненный урок, словно ты в стул врезался, сделай выводы и живи дальше, но уже без Эльвиры своей, а ей скажи «спасибо» за всё и «до свидания». То же самое и Олегу своему. Впрочем, что делать, это тебе решать, жизнь-то твоя. Я просто тебе совет даю, не более.
– Вот, если честно, дядь Ген, то я тебя не очень понимаю с этими уроками. – Артём, задумавшись, неспешно ходил по комнате из угла в угол. – Это же не школа, в конце концов.
– А что же это? Жизнь как раз и есть одна большая и долгая школа.
– Гм, но в школе-то потом экзамены сдал и дальше, в институт, потом ещё куда-нибудь. А тут что? Рано или поздно помрешь и всё – кончились твои уроки.
– Кто знает, кончились они или нет.
– В смысле? Ты о загробной жизни, что ли?
Дядя Гена пожал плечами:
– Может, и о загробной, а может, вдруг, да и опять тут же, на земле этой.
– Ну ты даёшь! Вот договорились мы с тобой. Я там у тебя Библию видел на полке, а ты сейчас словно буддист какой‑нибудь рассуждаешь или индус. Да брось ты!
– Так я ж и говорю: тебе решать, как дальше жить. Это твой выбор, я же не настаиваю. Раз уж у нас с тобой разговор такой зашёл о жизни, вот я тебе и высказал своё мнение. Поделился, так сказать, не более того. А там уж тебе решать, – повторил дядя Гена и улыбнулся. – Ну что, может, спать уже ложиться будем?
– Давай, правда, спать будем, – согласился Артём. – А то что-то у меня уже голова кругом пошла от разговоров этих.
На душе у него стало как-то неспокойно, словно взъерошили там против шерсти. В бане, да и потом, когда сидели втроём за столом и разговаривали, он немного успокоился, даже смирился с мыслью, что никого жалеть не собирается, что всё само как-нибудь устаканится, а тут дядька опять со своими стульями, уроками да рюкзаками… Разбередил чего-то, только непонятно чего.
Когда племянник уже лёг, дядя Гена заглянул в горницу:
– Да, совсем из головы вылетело, забыл сразу тебе сказать. Там в сумке твоей телефон, похоже, звонил пока ты в бане мылся.
Артём достал мобильник. Было два пропущенных вызова и оба от Олега. Усмехнувшись, он отключил у телефона звук и бросил его обратно в сумку: «Звонит ещё, гадёныш. Совсем совести нет. Что, ему Эльвирка не сказала, что я из дома ушёл?» Повернувшись лицом к спинке дивана, он закрыл глаза и постарался выкинуть всё из головы, иначе точно не заснуть.
3 октября
– Дядь Ген, я сегодня, наверное, к Петру в гости схожу, попроведую их, – сказал после завтрака Артём. – Как-никак выходной, воскресенье, он дома должен быть, а завтра, может, на работу уйдёт.
– Ну что ж, сходи. От меня привет передавай. Когда собираешься? После обеда?
– Нет, пораньше. Думаю, часов в двенадцать пойти, у них и пообедаю.
– Ночевать там останешься или обратно придёшь?
– Да, думаю, засветло к тебе и вернусь. Долго сидеть не буду. Просто выйти охота, по деревне прогуляться, а то вчера почти весь день в доме просидели, проболтали с тобой, в бане только и были. Ну и повидаться с ними, конечно, охота.
– Сходи, сходи. – Дядя Гена подошёл к ходикам и подтянул гирю вверх. – Проветрись.
– Слушай, а чего ты себе нормальные часы не купишь?
– Это какие – нормальные?
– Ну электронные, на батарейках. Они сейчас недорого стоят. Можно такие же, со стрелками, а можно и с цифрами. И не надо будет каждый день заводить, гирю подтягивать.
– А мне не тяжело, Артёмка, я никуда не тороплюсь. Ведь эти часы как живые, словно душу свою имеют. А на батарейках чего? Кончится заряд, и умерли твои часы. В магазин сразу бежать. А если не будет там батареек? А тут – гирю вверх поднял, и всё, ничего больше не надо. И так скоро без электричества шагу ступить не смогут.
Погода с утра снова хмурилась, но дождь, шедший всю ночь, всё же перестал.
– У вас бы тут хоть щебнем засыпали, что ли, – собравшись идти, Артём подошёл к калитке и подозрительно посмотрел на дорогу. – А то грязи по колено. Ни пройти ни проехать.
– Так ты одевай, вон, сапоги мои резиновые. В туфельках-то своих утонешь, это тебе не город.
Переобувшись в сапоги, Артём пошёл.
В деревню с одной стороны широким клином заходил березник, и если посмотреть на неё с высоты птичьего полёта, она походила на корявую, квадратную букву С. Дома́ дяди Гены и Петра стояли в разных её концах. Поэтому к Петру можно было срезать путь, если пойти напрямую через березник, а можно было идти по более длинной дороге, в обход, через центральную улицу села, там, где Артём шёл, когда приехал сюда. Он выбрал второй вариант. Ему хотелось прогуляться по знакомым улицами, пройти мимо дома, где он родился и вырос, мимо школы, в которой учился, а может, и встретить кого-то из старых приятелей.
Выйдя на центральную дорогу и немного пройдя по ней, он свернул в переулок, где стоял их дом. Когда Артём окончил деревенскую десятилетку, и они переезжали в город, то дом продали, и в нём давно уже жили другие люди. Артём и раньше, когда изредка бывал в деревне, проходил по родной улице мимо их старой усадьбы. Сердце в такие моменты щемило, так как многое новыми хозяевами было переделано на свой манер, и дом с участком потеряли привычный вид.
Сейчас, подойдя ближе, он не поверил своим глазам: забора со стайкой и баней не было, а дом, открытый со всех сторон, представлял собой лишь серый бревенчатый сруб с пустыми прогалами вместо окон. Над голыми стенами с остатками штукатурки, цеплявшейся за дранку, тонкими рёбрами торчали в хмурое небо стропила.
У Артёма сжалось сердце. Как так? Что случилось? Неужели пожар? Но нет, ничего горелого не было видно. Вокруг дома мёртвыми будулыгами торчала сухая полынь. Было очевидно, что дом в таком состоянии находился уже года два, не меньше.
Краем глаза он заметил, что к калитке соседнего дома подошла старая женщина. Это была баба Нюра, их бывшая соседка. Повернувшись, он подошёл к ней:
– Баба Нюра, здравствуй! Узнала, нет? Это я, Артём.
Старуха прищурилась и посмотрела на него, прикрыв глаза рукой:
– Артёмка? Ты, что ли?
– Я.
– Ох ты, тебя и не признать сразу-то. Какой стал.
– Баба Нюра, а чего с домом-то стряслось? Приехал вот к дяде Гене погостить, дай, думаю, пройдусь по родным местам, а тут вон чего…
– Так вот видишь, Артёмушка, как жизнь-то поворачивает. Уехали все отседова.
– Так, а почему дом-то такой стал? Почему сломали всё?
– Так это не сразу. Сперва-то продать хотели, да только покупателей нету. В деревню-то нынче никто ехать не хочет. – Старуха постояла, пошамкала губами. – Года три, однако, дом пустой стоял, а потом вот на слом продали его. Баню-то со стайкой, да забор сразу разобрали да увезли, а дом стоит вот ещё. На следующий год, наверное, и от него ничего не останется. Усадьбу жалко, зарастает всё.
– Да, жалко, – Артём с тоской посмотрел на остатки родного дома.
– Ну вот… – вздохнула баба Нюра. – Да чего уж тут, теперь вся жизнь наша такая. Всё под закат идёт. Я вот помру, так тоже всё растащат. Кто захочет тут жить?
– А чего они уехали-то? Хозяева эти, которые после нас жили.
– Так они сами-то городские ведь. Сюда приехали, как в городе жизнь совсем плохая стала. Скотину сперва завели, корова была у них, овечки, думали насовсем останутся. Да всё газ они ждали, печку топить им шибко не нравилось. С углём да с золой таскаться кому интересно? Это мы уж привычные, родились здеся, а они городские. Ну и газ-то этот всё сулились, сулились: проведём, дескать, погодите ещё немного, а его нету и нету. – Баба Нюра вытерла краем платка слезящиеся глаза. – Сколько они?.. Годов десять пожили, однако, да и плюнули. Говорят, обратно в город поедем, там мужику работу какую-то посулили, вот и уехали.
– Я помню, газ этот обещали, когда ещё мы тут жили, – усмехнулся Артём. – Столбы-то бетонные под трубы тогда ещё вкопали. Я совсем пацаном был.
– Ну вот, вот… Они, вон, по сей день, столбы-то эти торчат. Это ещё при советской власти было, а сейчас и вовсе никому ничего не нужно стало, – закивала баба Нюра. – Вы‑то как там в городе живёте? Как Галина-то? Одна всё или нашла себе кого?
– Да нормально, баб Нюр. Нормально живём. Мать одна, привыкла уже, говорит, никого ей не надо.
Постояли ещё немного, поболтали о жизни, о здоровье. Баба Нюра рассказала о своих дочерях, живших сейчас тоже в городе:
– Редко бывают, редко. Но совсем не забывают, проведают всё же, тут грех жаловаться.
– Ладно, баба Нюр, пойду я дальше, – засобирался Артём. – К Петру зайти хочу, не был ещё у них.
– Ну давай, давай, ступай с богом. Матери поклон от меня передавай, – соседка мелко закивала головой и снова приложила к глазам сухонькую руку, глядя на пошедшего прочь Артёма.
Настроение у него испортилось. Он думал, что пройдёт по деревне, вспомнит золотые деньки детства, всколыхнётся в душе далёкая радость тех дней, а тут оно вон как выходило. Не радость, а совсем наоборот.
Перед тем как иди к Петру, он решил зайти в магазин, купить каких-нибудь гостинцев. Вся торговля в деревне была сосредоточена в центре. Вокруг небольшой заасфальтированной площади, на которой останавливался рейсовый автобус из райцентра, стояли почта, сельсовет да сберкасса, а чуть в сторонке – пара продовольственных и промтоварный магазины. Это место в деревне так и называли – «площадка». В советские годы здесь на столбе висел большой громкоговоритель, который днём всегда работал, вещая передачи центрального радио. Бодрым голосом дикторы оповещали селян о выплавленном чугуне, надоях молока, о новостях на международной арене, звучали песни, концерты… Такое звуковое сопровождение вызывало ощущение бурно идущей жизни, постоянного движения, даже если на «площадке» никого и не было. Но сейчас тут было совсем тихо и действительно пусто, несмотря на то, что было воскресенье и день был в самом разгаре. Казалось, деревня, словно вымерла.
Артём вошёл в магазинчик с вывеской «Продукты. Круглосуточно». Покупателей не было. Худая остроносая продавщица в очках, увидев посетителя, встала со стула, стоявшего у небольшого зарешёченного окошка и, поджав губы, подошла к кассе.
– Добрый день, – поздоровался Артём.
– Здрас-сьте, – чуть слышно ответила та, не глядя на него.
На вид ей было лет сорок, сорок пять, короткая стрижка, форменный синий халатик поверх вязаного свитера с высоким воротом, на халатике приколот небольшой бейджик с надписью красным фломастером «Зинаида». Артёму она была незнакома, видимо, не из местных. Он посмотрел на заставленный товаром стеллаж позади продавщицы:
– Зинаида, скажите, пожалуйста, что у вас можно из пряников или печенья купить? Только, что-нибудь хорошее и свежее.
– Всё на полках. – И ленивый взгляд в окно с выражением лица уставшей непонятно от чего страдалицы.
Артём посмотрел на женщину и усмехнулся.
– Понятно всё с вами, – тихо пробормотал он.
Добрая часть стеллажа была отдана под напитки. Здесь завлекала всеми цветами радуги газированная вода в пластиковых бутылках, яркими упаковками привлекал внимание разномастный сок, пару полок занимали пиво и водка. Вторая половина была уставлена кондитерскими изделиями, консервами, крупами, лапшой и прочим. Роль прилавка выполнял здоровенный холодильный ларь, в котором жались друг к другу замёрзшие пельмени и мороженое.
Купив булку хлеба, пакет пряников и коробку конфет, Артём, никуда больше не заходя, пошёл сразу к Петру.
Жена Петра Светлана, когда в двери вошёл Артём, сидела у стола, листала какой-то журнал и курила. Подняв глаза на гостя, она отложила сигарету в пепельницу:
– Ёлы-палы, какие люди! Петька, иди сюда, Артёмка в гости заявился! – растянув в улыбке рот и сверкнув золотой коронкой, Светлана поднялась со стула. – Здоро́во! Каким ветром тебя в нашу дыру занесло?
– Привет, – Артём улыбнулся в ответ и протянул пакет с гостинцами. – На вот, взял кое-что к чаю.
– Ха! – Светлана растянула рот ещё сильней. – Чаем, что ли, решил отделаться? Не выйдет! – она погрозила пальцем.
Из комнаты вышел хмурый и небритый Пётр.
– Здоро́во, брательник, – протянул он Артёму руку.
– Привет! – Артём поздоровался с братом, они обнялись.
– Заходи, раздевайся. Ты как в наши края?
– Да вот отпуск взял, решил съездить, родню попроведать. Как говорится, себя показать да людей посмотреть.
– Чё тут у нас смотреть-то? Или забыл уже всё? – вставила Светлана, криво усмехнувшись. – С каждым днём только хуже да хуже.
Пётр махнул на неё рукой и поморщился:
– Да ладно тебе! Хуже ей… И так дома сидишь, ни хрена не делаешь, а всё чего-то жалуешься.
– Ага! «Ни хрена не делаешь…» А кто тебе каждый день жрать готовит, кто тебя обстирывает, кто за детьми смотрит, а? Это что, по-твоему, ни хрена не делаю? – сердито зыркнула на мужа жена. – Не слушай его, Артёмка, он тебе наговорит сейчас.
Пётр был на три года старше двоюродного брата. С будущей женой, которая в свою очередь была старше его тоже на три года, он познакомился, когда служил в армии в соседней области. Когда Пётр демобилизовался, она неожиданно согласилась ехать с ним в деревню. Так они и поженились, родили двоих мальчишек и жили здесь вот уже двенадцатый год. Светка, родив детей, на работу больше не выходила, объясняя это необходимостью воспитывать сыновей. Пётр ей периодически пенял на это, но спорить со Светкой было трудно, да считай и невозможно: баба она была горластая, нахрапистая и переорать могла любого.
– Ой, Артёмка, только вот у нас сейчас правда жрать ничего нету, – протянула она, жалобно глядя на мужнина брата. – Слушай, а ты деньгами не богат?
Артём пожал плечами и улыбнулся:
– Да есть, конечно.
– Всё! Я сейчас Славку в магазин отправлю, и посидим нормально, а то чего с чаем одним да с пряниками. – Она повернулась к двери. – Славка, ты где там? Иди сюда!
Из небольшой комнаты в глубине дома вышел мальчишка, старший сын Петра Славка. Увидев Артёма, он кивнул:
– Здравствуйте, дядя Артём.
– Привет, Славка. Как у тебя дела? – Артём улыбнулся парнишке.
– Да погоди ты, потом целоваться будете, – перебила его Светка. – Славка, сейчас тебе дядя Артём денег даст, ты дуй бегом к тёте Зине и возьми у неё пару пачек пельменей и две бутылки «Пшеничной». Скажи, я послала. И лимонаду какого-нибудь возьми.
– Не много будет? – с сомнением уточнил Артём. – Две-то бутылки?
Светка цыкнула в ответ и добавила:
– Не много. Зато потом бегать не придётся.
Славка оделся, взял у Артёма деньги и убежал.
– А разве ему дадут? Он же маленький ещё, – Артём кивнул вслед мальчишке.
– Это у вас в городе не дадут, а у нас тут свои порядки, – заверила его Светка.
– А младший ваш где? Максим?
– В комнате сидит у себя. В первый класс нынче отдали. Да бог с ним… Рассказывай, как вы там в области живёте. Ты на чём, кстати? На машине? – задавала вопросы Светка, выглядывая в окно. – Чего-то не видать.
Пётр сидел тут же и молча курил возле печки.
– Да нет, я на автобусе. Позавчера вечером приехал, у дяди Гены остановился. Вчера вот баню топили, а сегодня к вам решил сходить.
– А чего не на машине? – Пётр повернул голову к брату. – Ты когда у нас был? Года два, три прошло? Тогда на машине же приезжал.
– Да продали мы её. Надо было, как говорится, жилищный вопрос решать. Мы с однокомнатной на двушку обменялись, вот и нужны были деньги на доплату. С тех пор на общественном транспорте и катаюсь, – засмеялся Артём. – На новую машину пока не накопил. Да, наверное, ещё не скоро и накоплю.
– А чего так? – Светка достала новую сигарету и снова закурила. – Сейчас, вон, кредиты на каждом шагу, бери – не хочу. Подвинься. – Она пихнула мужа ногой. – Расселся тут, ни пройти ни проехать.
Пётр подвинулся в сторону. Артём немного помялся и в двух словах рассказал, что разводится с женой.
– Вот дела! – Светка вытаращила на него и без того большие, на выкате, глаза. – А ты говоришь, двух много будет. Тут как бы ещё за третьей бежать не пришлось с такими новостями.
Артём тихо засмеялся:
– Так чего сейчас, упиться, что ли, с горя?
– Ну не упиться, но раз такое дело… – Она снова пихнула мужа в бок. – Ты чего расселся? Ставь воду, сейчас Славка уже вернётся. И в погреб сгоняй, достань там огурцов да помидоров солёных.
Пётр недовольно глянул на неё:
– А ты, случаем, не оборзела? В погреб схожу, а воду сама ставь.
Артём усмехнулся. Ему всегда было интересно, что общего нашли друг в друге его брат со своей женой? Пётр был немногословен, всегда, обычно, спокоен и рассудителен. Он был работящ, ростом невысок, но жилист, с длинными, сильными руками. Светка же была громкоголосая широкозадая тараторка, любительница шумных компаний и выпить. Она, хоть и жила в деревне уже довольно долго, всегда старалась подчеркнуть своё городское происхождение, много красилась, часто надевала яркие, броские наряды.
Вскоре вернулся Славка. Сварили пельменей, сели за стол, выпили по первой.
– Ну и чего делать сейчас будешь? – Поморщившись, Светка поддела на вилку дымящийся пельмень.
Артём пожал плечами:
– Пока не знаю. Вот и отпуск взял, чтобы отвлечься немного, обдумать всё спокойно.
– Да чего тут думать?! Мне твоя Эльвира эта никогда не нравилась. Фифа этакая, всё ходила нос задирала.
– Ты-то откуда знаешь? – угрюмо спросил Пётр. – Ты видала-то её, может, раз или два, да и то мимоходом.
– А я сразу людей вижу, понятно? – Светлана мотнула головой на Артёма. – Вон, Артёмка – хороший парень, сразу видно. Ты давай наливай, а то расселся тут…
Она пододвинула свою рюмку к Петру, возле которого стояла початая бутылка. Потом снова повернулась к Артёму:
– А с квартирой чего? Ей, поди, не оставишь?
– Да не знаю. Ей бы одной, конечно, оставлять не стал, но там же дочка, Полинка. Хочется, чтоб у неё своя комната была, отдельная.
– Не вздумай оставлять! Что дочка? Им и одной комнаты за глаза хватит. А тебе где жить? Снимать, что ли, будешь или у матери ютиться? Ишь! Она там, поди, уже губу раскатала. Мужиков водить. Артёмка, не вздумай!
– Да плевать мне на неё саму да на мужиков её. Я же говорю: хочу, чтоб у дочери нормальные условия были.
– Ну не знаю… Дурак будешь, если всё ей оставишь. – Светка громко икнула. – Ой, пардон.
В кухню заглянул второй сынишка Петра и Светки, шестилетний Максим:
– Мам, а нам со Славкой чего-нибудь поесть можно?
Мать кивнула на чайник:
– Воды, вон, набери, чайник поставь, сами чаю себе сделайте. Дядя Артём вам пряников купил с конфетами. Берите к себе их туда, а нам тут не мешайте. У нас тут взрослые разговоры. – Она протянула сыну коробку с конфетами. – На, держи.
Светка сама разлила по рюмкам и протянула свою к Артёму:
– Давай, Артёмка, за тебя. А этой не оставляй ничего, пополам дели всё, как по закону положено. Потом же тебе ещё и алименты платить придётся.
– Да тебе-то какое дело? – подал слово со своего места Пётр. – Пусть сам решает, не маленький. Оставлять, не оставлять… Вечно лезешь, куда тебя не просят со своими советами.
– А чего это ты её защищаешь, Эльвирку эту, а? – накинулась на мужа Светка. – Ты–то чего тут вякаешь? Тебя вообще никто не спрашивает. А Артёмке мы здесь новую бабу найдём, деревенскую, нормальную, а не фифу городскую. – Светка, похоже, в данный момент совсем забыла, что сама была родом из города.
– Ну нет, – покачал головой Артём. – Мне сейчас голову в этот хомут пихать ни к чему. Я один пожить хочу, ну их всех в баню.
Незаметно за этой пустой болтовнёй и препирательствами допили первую бутылку. У Светки уже вовсю блестели глаза, она явно захмелела, но, похоже, только входила в кураж. Пётр с Артёмом были заметно трезвее и молчаливее.
– Как там тётя Лариса поживает? – Артём посмотрел на брата.
Тётя Лариса была матерью Петра. Она три года назад схоронила своего мужа Дмитрия. Врачи так толком и не сказали от чего тот умер – как-то быстро сгорел человек за каких‑нибудь три месяца и всё. В больницу ложиться отказался, так дома и помер на своей кровати. Жила тётя Лариса в этой же деревне на соседней улице.
– Да, вроде, нормально, – Пётр пожал плечами.
– Чего ей сделается? Она ещё всех нас переживёт, – опять вставила свои пять копеек Светка. У неё со свекровью отношения не заладились с первых лет, и общались они мало.
– Она одна или сошлась с кем?
– Одна.
– Так и не разобрались, отчего дядя Дима умер?
– Нет, – покачал головой Пётр. – Да кто там разбираться будет… Кому оно надо-то? Помер, да и всё.
Какое-то время посидели молча. Светка о чём-то задумалась, вертела в руках пустую рюмку, Пётр хмуро курил возле печки, а Артём смотрел в окно на стоявших чуть в стороне от дома двух тёток, болтавших друг с другом и активно при этом жестикулировавших.
– Дядя Гена говорит, сам виноват, что так вышло, – Артём решил поделиться тем, о чём говорили вчера с дядькой. – Дескать, не разобрался в Эльвире своей, женился, так чего сейчас на неё бочку катить? Дескать, она всегда такая была. Пожалеть, говорит, её нужно, потому как ещё аукнется ей это когда-нибудь.