Русский мир. Часть 1

Если подытожить эти данные, то в целом картина получается следующая: за веру – 76 (если сюда включить «конкретный храм как символ города», без него – 58), за страну – 36 (если включить «конкретный храм», который может равно быть и символом веры, и родной страны – 54), за государя – 24. Словом, действует все та же формула «За веру, царя и отечество», появившаяся много позже. Известно, что и во время Великой Отечественной войны солдаты шли в атаку с криками «За Родину! За Сталина!» (т. е. за отечество и царя) и тоже, в каком-то смысле, с верой в идею светлого будущего.

Интересно отметить взаимосвязь и взаимозависимость государственной власти и веры. Очевидна она еще на ранних этапах формирования русской государственности. Достаточно вспомнить хотя бы вышеупомянутые теории периода создания единого государства: свое самодержавное устройство Россия строила в тесной связке с самовыдвижением в главные защитники православия. Падение Константинополя (1453) передало русской церкви лидерство в религиозной сфере, конец татаро-монгольского ига (1480) создал условия для самодержавной власти. Так они и шли рука об руку. Но и в более поздние периоды эта связь отчетливо прослеживается. Так, А. И. Деникин в своих воспоминаниях писал о том, что после отречения царя число солдат, приходивших к исповеди, сразу сократилось в 10 раз, а после Октябрьской революции – еще в 10 раз96. Отречение царя было воспринято ими как освобождение от клятвы и перед царем, и перед Богом, и перед отечеством.

Из всего вышесказанного вытекает еще одна важная особенность русской государственности: та особая роль, которую правители играют в жизни государства. Речь идет именно о правителях вообще, а не только о монархах и самодержцах, вне зависимости от того, как они назывались – великий князь, царь, император и даже генеральный секретарь или президент.

В русском народе всегда существовал идеал сильного и справедливого правителя. Советская историческая наука иронично называла это явление «верой в доброго царя», «царистскими иллюзиями», «наивным монархизмом русского народа». Действительно, вера в верховную справедливость является важной чертой русского народа. Правитель всегда прав. Если что-то происходит в государстве не так, значит виновато окружение правителя, мешающее ему, скрывающее от него правду, вредящее народу. Это окружение было разным в разные времена (бояре, помещики, чиновники), но именно оно являлось виновником, с народной точки зрения, всех бед в государстве. Отсюда и стремление дойти до самого верха, достучаться до правителя в поисках правды, открыть ему глаза, чтобы он покарал виновных.

Примеров тому великое множество. Отмена крепостного права была не понята большинством крестьян. Им даровали личную свободу, но велели выкупать землю, на которой они работали испокон веков. Вывод крестьяне сделали один – подлинный императорский манифест подменили злодеи-чиновники, надо предупредить государя.

Совершенно другое время – сталинские репрессии. Сохранился богатейший архив писем к Сталину, в которых люди, пострадавшие от репрессий, старались сообщить вождю о злодеяниях, творящихся за его спиной. Ведь все зло – от окружения, от плохих людей, которые обманывают вождя и творят бесчинства за его спиной. И верили, как когда-то крестьяне, что Он разберется и восстановит справедливость.

Вера в высшую справедливость правителя проявилась уже на самых ранних стадиях развития русского государства. «Повесть временных лет» сохранила легенду о крещении Руси князем Владимиром. Князь долго решал этот вопрос, обсуждал его с боярами, а когда решение о крещении было принято, начал распространять истинную веру в своем народе. Вот как, с трогательным умилением, пишет летописец об этом: «И когда пришел, повелел опрокинуть идолы – одних изрубить, а других сжечь. Перуна же приказал привязать к хвосту коня и волочить его с горы по Боричеву взвозу к Ручью и приставил 12 мужей колотить его палками… “Велик ты, Господи, и чудны дела твои!” Вчера еще был чтим людьми, а сегодня поругаем… И, притащив, кинули его в Днепр. И приставил Владимир к нему людей, сказав им: “Если пристанет где к берегу, отпихивайте его. А когда пройдет пороги, тогда только оставьте его”. Они же исполнили, что им было приказано… Затем послал Владимир по всему городу сказать: “Если не придет кто завтра на реку – будь то богатый, или бедный, или нищий, или раб, – будет мне врагом”. Услышав это, с радостью пошли люди, ликуя и говоря: “Если бы не было это хорошим, не приняли бы этого князь наш и бояре”».

Конечно, с точки зрения летописца, человека православного, да еще и монаха, уничтожение языческих идолов было делом благим. Но даже и он не может удержаться от размышления о бренности всего сущего: «Вчера еще был чтим людьми, а сегодня поругаем». То есть он вполне сознает, как тяжело должно было быть людям, которых в один момент заставили отречься от чтимых ими богов. Но, по его представлению, доверие к правителю было столь велико, что не могли возникнуть сомнения в правильности пусть и жесткого поступка. Да и врагом князя никто не хотел себя считать.

А что же делать, если правитель, настоящий, подлинный, не какой-нибудь узурпатор власти, оказывался несправедлив? С подобной ситуацией столкнулись приверженцы старой веры, не принявшие реформу 1653 г., проведенную патриархом Никоном. Алексей Михайлович был истинным православным царем97. Сначала они надеялись, что он просто введен в заблуждение «еретиком» Никоном и ничего не знает о творимых «бесчинствах». Они обращались к нему с различными посланиями, умоляя остановить погибель страны, которая, по их мнению, непременно произойдет в случае отхода от истинной веры. Они молились за спасение его души.

Потом стало очевидно, что царь поддерживает перемены. Возникли сомнения, началась мучительная борьба между верой в царя земного и небесного. Царская власть сохраняла свою незыблемость в системе ценностей, но и отказаться от старой веры, как она требовала, было невозможно. Потом пришла спасительная мысль о подмене царя, возникли сомнения в его «истинности». Сама по себе идея власти осталась нетронутой, но теперь надежды связывались с «подлинным» царем – наследником престола.

Еще более радикальный выход из ситуации нашли монахи Соловецкого монастыря. Как известно, этот монастырь оказал наиболее твердое сопротивление церковным нововведениям, вылившееся в знаменитое Соловецкое восстание или «сидение». Монахи, мучительно переживая создавшуюся противоречивую ситуацию, когда невольно они оказались втянутыми в конфликт с сакральной царской властью, обратились к Алексею Михайловичу с неожиданной просьбой, которую потом не раз повторяли в других челобитных. Они попросили его прислать войско и убить их, чтобы не мучаться больше сомнениями и неправедными мыслями в адрес монарха. Они обращаются к нему с огромным почтением: «Благоверному и благочестивому и в России пресветло сияющему, от Небесного Царя помазаннику, в царех всея вселенныя великому государю царю и великому князю Алексею Михайловичу, всея Великия и Малыя и Белыя Росии самодержцу». Но просят об одном: «вели, государь, на нас свой меч присылать царьской и от сего мятежного жития преселити нас на оное безмятежное и вечное житие, а мы тебе, великому государю, не противны…»98

Об удивительном пиетете по отношению к государю говорят и свидетельства иностранцев. Многие считали это признаком варварства и свойственной русской государственности тирании. Другие восхищались этим свойством русских, считая, что подобная власть государя служит благоденствию России. Ниже приводятся выдержки из трудов, вышедших в Европе в первой половине XVI в. Этот век, когда Европа «обнаружила» на своих восточных границах объединенное, централизованное, самодержавное русское государство, к тому же еще все укреплявшее свою мощь и расширявшее границы, был особо богат на свидетельства иностранцев о России. Так было в самые разные эпохи: сильная и пугающая своим размахом Россия всегда привлекала внимание иностранных наблюдателей, пусть даже и не всегда доброжелательных, но заинтересованных. Как только она слабела, интерес внешнего мира к ней угасал, о ней забывали, чтобы вновь с удивлением «открыть» в момент могущества.

Авторы разные, из разных стран. Кто-то из них путешествовал по России, кто-то пользовался рассказами русских путешественников и чужими трудами. Но все они сходятся в одном: власть правителя в России – это реальность, которая поддерживается верой народа в его справедливость и силу.

Франческо да Колло, итальянец:

«Нет здесь никакого писаного закона, но Князь старательно следует собственным обычаям. Его воля, однако, единственно почитается за закон, и настолько ему все подчинены, что, если он прикажет кому пойти и повеситься, бедняга не усомнится немедленно подвергнуть себя таковому наказанию. Не видно ни у кого и такой смелости, чтобы кто-то решился сказать – это имущество мое; но говорит – по милости великого Государя приобрел я сие имущество. <…> Сей князь может поставить под ружье около 400 тысяч конников, по большей части лучников, а также других – копьеносцев и владеющих саблями, при весьма малых расходах, ибо они воюют не по найму, но из любви, уважения, страха и подчинения, и обильное питание является для них единственной наградой»99.

Альберт Кампенский, голландец, жил в Риме:

«Никто [из московитов] не смеет в чем-либо перечить воле государя. Их он по своему усмотрению переселяет из одного места в другое, то и дело выводя новые колонии или взаимозаменяя [жителей] друг другом, как ему заблагорассудится. Люди [там] – рослые, выносливые в тяжелых трудах и привычные к суровому климату. Тем, которые имеют склонность к пьянству, государь под угрозой тяжелейших кар запретил употреблять мед, пиво и всякое другое питье, которое может опьянить; исключение делается для некоторых главных праздников года. В этом (хотя бы для них и было очень трудно), как и во всем остальном, они смиренно повинуются»100.

Иоганн Фабри, немец, советник и исповедник эрцгерцога Австрийского Фердинанда:

«Замечательно и заслуживает высшей похвалы у них то, что всякий из них, как бы ни был он знатен, богат и могущественен, будучи потребован [великим] князем хотя бы через самого низкого гонца, тотчас спешит исполнить любое повеление своего императора, яко повеление Божье, даже тогда, когда это, казалось, сопряжено с риском или опасностью для жизни. …Словом, нет другого народа, более послушного своему императору, ничего не почитающего более достойным и более славным для мужа, нежели умереть за своего государя. Ибо они справедливо полагают, что так они удостоятся бессмертия»101.

Сигизмунд Герберштейн, австрийский дипломат:

«Они прямо заявляют, что воля государя есть воля Божья и что бы ни сделал государь, он делает это по воле Божьей. Поэтому также они именуют его ключником и постельничим Божьим и вообще веруют, что он – свершитель Божественной воли. Поэтому и сам государь, когда к нему обращаются с просьбами о каком-нибудь пленном или по другому важному делу, обычно отвечает: “Бог даст, освободится”. Равным образом, если кто-нибудь спрашивает о каком-либо неверном и сомнительном деле, то обыкновенно получает ответ: “Про то ведает Бог да великий государь”. Трудно понять, то ли народ по своей грубости нуждается в государе-тиране, то ли от тирании государя сам народ становится таким грубым, бесчувственным и жестоким»102.

Этнографические данные свидетельствуют о том, что далекий царь был близок крестьянству, воспринимался им как родное существо, сопровождал в повседневной жизни. В очерках Пермской губернии 1869 г. записано: «Грозит ли мужику даже наказание за какой-нибудь проступок, он утешает себя словами: “Батюшка наш царь простит нас, слепых людей, и помилует”. Замирает ли у него сердце от страха при каком-нибудь грозном явлении природы, вместе с глубоким вздохом вы наверное услышите: “Что-то теперь у нашего царя-батюшки деется?”»103.

Отношения между правителем и народом, в идеальном виде, носили семейный характер. Отец может быть строг, но справедлив, он наказывает, но любит и защищает свою семью. Это отразилось и в языке – «царь-батюшка», «отец наш» называли государя в народе, а о себе говорили «мы – дети государевы». Отсюда и стремление иметь сильного правителя, который был равнозначен в народном сознании сильному государству.

В крепостном крестьянстве широко было распространено представление о том, что земледельцы только временно принадлежат тому или иному помещику, настоящий их владелец – государь. Это отразил в своей знаменитой «Книге о скудости и богатстве» И. Т. Посошков, русский экономист и предприниматель эпохи Петра I: «По моему мнению, царю паче помещиков надлежит крестьянство беретчи, понеже помещики владеют ими времянно, а царю они всегда вековые и крестьянское богатство – богатство царственное, а нищета крестьянская оскудение царственное»104.

Известный общественный деятель второй половины XIX в. А. Н. Энгельгардт передавал представления мужиков о государе в следующих выражениях: «Царь хочет, чтобы всем было равно, потому что всех он одинаково любит, всех ему одинаково жалко. Функция царя – всех равнять». И далее о крестьянине: «Случайности природы он сосредоточивает в Боге. Случайности всевозможной политики – в царе. Царь пошел воевать, царь дал волю, царь дает землю, царь раздает хлеб. Что царь скажет, то и будет; деньги платятся царю, а разбирать, что такое урядник или непременный член, это уж совершенно не нужные подробности…»105 Правитель, таким образом, становился и мерилом справедливости, равенства и власти.

Интересные и неожиданные свидетельства особого отношения к власти нашел исследователь П. В. Лукин, проанализировавший так называемые непригожие речи – те высказывания, которые, с точки зрения российских органов власти XVII в., наносили ущерб «государской чести». То есть по сути это, казалось бы, противоправительственные выступления, за которые наказывали по суду. Тем неожиданней выводы, к которым приходит исследователь. Он пишет о том, что проведенное исследование следственных дел о «непригожих речах» позволяет говорить о сакрализации царя и царской власти. В системе народных ценностей только Бог стоял выше него. При этом сакрализация не означала обожествления. Он также отмечает существование в народном сознании идеального образа «праведного» и «благочестивого» государя и свойственных ему «правил поведения», хотя они и представляются несколько абстрактно и расплывчато. Заметим, что эти представления характерны для самых разных слоев населения и регионов России, что засвидетельствовано в довольно подробно составленных судебных документах.

Вот примеры подобного рода «речей». Курский тюремный сиделец сын боярский Серый Сергеев (1626/1627) на допросе рассказал о ссоре: «…в прошлом де во 135 г. У Антошки Плотникова на беседе я был и, напився де пьян, тюремный сторож Сенька учал меня лаять и я де ему молыл: “Мужик де, про что меня лаешь, бороду де тебе за то выдеру!” И он де, Сенька, молыл: “Не дери де моей бороды, мужик де я государев и борода де у меня государева”». А вот два посадских человека из Костромы Митька Калинин и Мишка Огарев пострадали из-за спора в кабаке из-за 2-х рублей, спрятанных в шляпе: «…и схватил де с него, Мишки, тот Митька шляпу, а в шляпе де было денег два рубли, и он де, Мишка, учал де ему, Митьке, говорить: “Стану де я на тебя бить челом государю”»106. Таких примеров, нелепых, смешных, трагических, самых разных, приводится очень много. В них ярко проявляется стремление русских людей XVII в. в любой спорной ситуации, независимо от ее серьезности, бить челом государю. И связано это было в первую очередь с представлением о царе как о гаранте общественного порядка.

Таким образом, можно говорить о том, что в России веками складывался идеал государственной власти как законной, централизованной, сильной. Главное место в системе государственного устройства отводилось правителю. Служба государю и государству приравнивались, а патриотизм нередко выражался в любви к своему правителю.

Вместе с тем важно еще раз подчеркнуть, что подобное отношение к государю отнюдь не означало его обожествления. Полнота власти и доверие народа не означали вседозволенности. Во-первых, над царем земным стоял Царь Небесный, и его власть была гораздо более всеобъемлющей. Даже сам Иван Грозный в своем первом послании к сбежавшему в Литву князю Курбскому, своему бывшему сподвижнику, примкнувшему к его врагам, отмечал пределы царской власти: «Потому и все Божественные писания наставляют в том, что дети не должны противиться родителям, а рабы господам ни в чем, кроме веры. А если ты, научившись у отца своего, дьявола, всякое лживыми словами своими сплетаешь, будто бы бежал от меня ради веры, то – жив Господь Бог мой, жива душа моя – в этом не только ты, но и твои единомышленники, бесовские слуги, не смогут нас обвинить»107. То есть вера все-таки находится вне власти государей. Само послание, написанное в полемическом запале, прославляет царскую власть, но даже грозный царь не мог не сделать оговорку. Кстати, сам факт существования двух писем к князю, в которых Иван в каком-то смысле оправдывается перед своим бывшим приближенным, тоже указывает на то, что царь, как любой человек, не мог просто отмахнуться от обвинений в свой адрес.

И русские правители, хорошо сознавая свою особую роль в жизни государства, вели себя просто и, как сейчас сказали бы, демократично. Итальянец Павел Йовий писал о том, что «государь имеет обыкновение с замечательной пышностью и особенным радушием, нисколько, впрочем, не вредящим его царственному величию, пировать принародно с вельможами и послами… Ни при себе, ни в других местах он не содержит в качестве телохранителей отрядов преторианских воинов, его окружает только его собственная челядь»108. Сам Павел в России не был, но широко пользовался информацией как других путешественников, так и русских, посетивших Италию. Так что его мнение если и не всегда отражает реальную действительность, зато хорошо передает расхожие мнения.

Почитание правителя и особое народное доверие, скорее, только повышали и требования, предъявляемые к нему. Это отразилось и в упомянутых выше «непригожих речах». Так, калужский стрелец Паршка Семенов в мае 1626 г. обвинялся в том, что он «говорил про государя, что государь женился дважды, а им, стрельцам, своево государева жалованья дать не велел…»109 В повторной женитьбе Михаила Федоровича ничего предосудительного не было, его первая жена умерла бездетной, но царю в народном сознании предъявлялись более жесткие, чем к обычным людям, моральные требования. Князь Курбский, анализируя каким образом «добрый род русских князей» произвел Ивана Грозного, видит причину в том, что Василий III родил его во втором браке, так «через попрание закона и похоть родилась жестокость»110.

Наконец, ощущение близости к государю, родства с ним, осознание той огромной роли, которую он играет в жизни страны, побуждало всех мыслящих людей самых разных эпох обращаться к нему с советами и своего рода поучениями. Это еще раз подчеркивает то человеческое начало, которое видели в нем.

Один из самых загадочных авторов древнерусской литературы – Даниил Заточник. Созданные им «Слово» и «Моление» Даниила Заточника относят к XII–XIII вв. В исторических источниках отсутствуют какие-либо сведения о его жизни, неизвестно, когда он родился и умер, кем он был, каким образом получил блестящее, судя по его произведениям, образование. Это дало повод некоторым исследователям предположить, что Даниил вообще персонаж вымышленный. Другие, наоборот, считают его автором чуть ли не всех главных древнерусских литературных произведений, включая знаменитое «Слово о полку Игореве». Как бы там ни было, произведения существуют и представляют собой ярчайший источник по истории Древней Руси, раскрывающий внутренний мир русского человека той поры. Даниил Заточник обращается вначале к князю с хвалебной речью: «Голос твой сладок и образ твой прекрасен; мед источают уста твои, и дар твой как плод райский». После чего переходит к настойчивым советам, как правителю надо жить: «Да не будет сжата рука твоя, княже мой, господине, на подаяние бедным: ибо ни чашею моря не вычерпать, ни нашими просьбами твоего дому не истощить… Господине мой! Не лиши хлеба нищего мудрого, не вознеси до облак глупого богатого…»111 и т. д.

Старец Филофей (начало XVI в.) заключает свое послание к великому князю Василию извинением: «…не зазри о том, благочестивый царь, что дерзнул я писать твоему величеству». Он пишет о той особой миссии, которая выпала на долю князя как подлинно православного правителя. А затем открыто учит его, как надо жить и править: «Это ж тебе написал, любя, и призывая, и моля благодатью Божьей, что переменишь ты скупость на щедрость и немилосердие на милость. Утешь плачуших и рыдающих день и ночь, избавь обиженных из рук обижающих»112.

В начале XVIII в. И. Т. Посошков пишет: «Царь судия и подобен он Богу. Того бо ради и всякой вещи за имя царское от мирских нельзя быть неотменной, ибо и в суде у царя, яко у Бога, нет лица ни богату, ни убогу, ни сильну, ни маломочну, всем суд един, и то стал быть суд Божий»113. Что не мешает ему написать целую книгу о том, как надо правильно управлять государством.

Особое отношение народа к верховной власти, его любовь и доверие, почитание и уважение, а также предъявляемые высокие требования возлагали на правителей русского государства особую ответственность. И она прекрасно ими осознавалась. Владимир Мономах составил для своих наследников своего рода кодекс поведения государя. Правитель, по его мнению, не должен пренебрегать даже мелочами: «Куда бы вы ни держали путь по своим землям, не давайте отрокам причинять вред ни своим, ни чужим, ни селам, ни посевам, чтобы не стали проклинать вас. Куда же пойдете и где остановитесь, напоите и накормите нищего, более же всего чтите гостя, откуда бы к вам ни пришел, простолюдин ли, или знатный, или посол; если не можете почтить его подарком, – то пищей и питьем: ибо они, проходя, прославят человека по всем землям, или добрым, или злым. Больного навестите, покойника проводите, ибо все мы смертны. Не пропустите человека, не поприветствовав его, и доброе слово ему молвите»114.

Что-то очень личное в отношении к своему народу и государству ощущается в предсмертных словах строгого Николая I. Его наследник Александр II передал их на следующий день после кончины отца Государственному Совету: «Покойный государь, мой незабвенный родитель, любил Россию и всю жизнь постоянно думал об одной только ее пользе. Каждое его действие, каждое его слово имело целью одно и то же – пользу России. В постоянных и ежедневных трудах его со мною он говорил мне: “Хочу передать тебе Россию устроенною, счастливою и спокойною”. Провидение судило иначе, и покойный государь в последние часы своей жизни сказал мне: “Сдаю тебе мою команду, но, к сожалению, не в таком порядке, как желал, оставляя тебе много трудов и забот”»115. Николай очень сильно, как личную вину, переживал неудачи русской армии в Крымской войне, он не мог не видеть и острых нерешенных проблем в русской экономике и в сфере социальных отношений. Управление сложным и обширным хозяйством, забота о народе, ведение военных действий – все это теперь падало на плечи его преемника. Умирая, он беспокоился о будущем страны, о том, справится ли его сын со своими непростыми обязанностями.

Во время проведения первой всероссийской переписи населения в 1897 г. последний российский император Николай II написал о роде своих занятий: «Хозяин земли русской». Таким образом, он вполне определенно указал на то место, которое правители занимали в России.

В этом присущем русскому менталитету идеале сильного правителя нередко видят свидетельство некоей особой рабской психологии русского человека. Найти объяснение сложившимся идеалам всегда достаточно сложно. Безусловно, речь может идти только о комплексе исторических, географических, политических и других условий. Приведем только несколько наиболее очевидных причин. Среди них размер страны: чтобы удержать ее в целости, единой, нужна сильная центральная власть, иначе – неизбежный хаос и распадение на части. Нестабильная экономика, сложности ведения хозяйства: в одних регионах засуха, в других морозы, где-то бедные почвы, где-то болота – все это приводит к зависимости регионов друг от друга. Чтобы регулировать единую экономику, перераспределять, интегрировать, вмешиваться в региональную хозяйственную политику, исходя из общих интересов, нужен сильный центр. Несовершенство русских законов и легкомысленное отношение к их соблюдению делали правителя еще и высшим судьей (отсюда и знаменитое пушкинское выражение: «Должен быть один человек, стоящий выше всего, выше даже закона»). Важную роль сыграл и религиозный фактор: освящение государственной власти церковью выводило эту власть на особую высоту. Сказывалась и присущая русской культуре патриархальность семейных отношений: один Бог на небе, один отец в семье, один государь в стране. Он может быть строгим, даже жестоким, но он всегда прав. К тому же он и кормилец, и поилец, и заступник.