Русский мир. Часть 1
Названия городов меняются, схема остается прежней. Правда, некоторое разнообразие вносит состояние осмотренных помещений. Здесь комментарии разные – «все в большом порядке», «помещения ветхие, содержатся довольно неопрятно», «помещение ветхое, почти разваливается», гимназия – «в весьма хорошем удобном здании», Александровская больница в Саратове – «в ней полы все запачканы, стены тоже, белье грязное, тогда как они меня туда ожидали и кое-что подкрасили и подмазали, что же должно быть в обыкновенное время». И так далее. А вот балы везде одинаковые. «Бал был блестящий, между дамами есть довольно хорошенькие. С удивительным радушием меня принимали», – таково общее впечатление.
И повсеместно восторг, «искренний», «неподдельный», проявление любви к императору и его семье. В Калязине восторг народа был столь велик, что наследника сначала чуть было не задавили, а потом не утопили. «Нигде народ меня не встречал с таким остервенением от радости, – пишет Александр домой, – они отпрягли у нас лошадей… потом при переправе на пароме столько набралось народу, что он было стал погружаться в воду…» Николай этим эпизодом остался крайне недоволен и повелел впредь посылать вперед фельдъегеря к местным властям, чтобы подобных буйств не происходило.
Проявления народной любви встречали Александра повсеместно. Интересно, что не только среди русского населения. Благоприятное впечатление на наследника произвели немецкие колонисты на Волге. Он писал: «…этот добрый народ сделался совершенно русским и называет себя русским, но в них осталась эта почтенная аккуратность немецкого, живут они чисто, пасторы у них преумные, и меня принимали с удивительным радушием, точно как настоящие русские».
Еще он встречался с вотяками, татарами, вогулами, башкирами, киргизами и т. д. Здесь впечатление было смешанное: почти все они показались ему «уродами» (только жены султана «хорошенькими»), но впечатлило их служение России и императору. Так, удивил его башкирский полк («все ужасные уроды, в особенности в новых казачьих мундирах»), который понимал команды русского офицера, не зная русского языка, «единственно от внимания». «Молодцы!» – похвалил их наследник. (Николай ответил на это письмо: «Башкиры добрый народ, но я полагаю, что полезнее со временем обратить его в хлебопашцы, ибо пользы военной от него нет, зло же может когда-нибудь от них произойти. Вообще дикий вооруженный народ иметь за собой не удобно».)
Именно посещение отдаленных краев произвело самое благоприятное впечатление на царевича: он был рад найти там все ту же Русь, да еще и любящую своего правителя. «Восторг, с которым меня здесь везде принимали, – писал он Николаю, – меня точно поразил, радость была искренняя, во всех лицах видно было чувство благодарности своему Государю за то, что он не забыл своих отдаленных подданных, душою ему привязанных…»
Единство разных регионов России привело к удивительному явлению. При всем ее огромном размере, разных условиях проживания, разнообразии географических и климатических зон здесь не сложилось противоборства между разными частями. Нет противоречия между севером и югом, как, например, в Италии или Норвегии, или западом и востоком, как в Германии. При сохранении своеобразия разных регионов (сибиряки называли перемещение на запад за Урал поездкой в Россию, «богатая страна Урал», – говорит персонаж «Приваловских миллионов» и т. д.) о каких бы то ни было серьезных противоречиях речи здесь не шло. Существующие же в стране проблемы – между городом и деревней, между столицей и провинцией – не связаны с географическими частями и едины для разных регионов.
О русской деревне речь еще впереди, в отдельной главе. А вот провинция как своеобразное русское явление заслуживает особого внимания. Понятие «провинция», заимствованное из французского языка, было использовано в петровскую эпоху в системе административного деления. К концу XVIII в. провинции были упразднены. А слово осталось и прочно вошло в русский язык и русскую жизнь. С XIX в. оно стало воплощением противопоставления столичной и нестоличной жизни. Противоречие между центром (вернее центрами, т. к. статус столичности имели и Петербург, и Москва) и остальной Россией стало проявляться гораздо раньше, по мере расширения территории государства и расползания его частей. Это не противопоставление город – деревня, это другая проблема, а большой город – небольшой город, столица – нестоличный город. Надо сразу оговориться, что речь идет о явлении русской культуры, а не политики или экономики. Основой проблемы является фактор, если можно так сказать, психологический, связанный не столько с реальной действительностью, сколько с проблемой восприятия и самовосприятия.
Своеобразное отношение к провинции и провинциальной жизни нашло свое отражение в языке. Посмотрим, какие определения применительно к России дают основные словари русского языка.
Словарь В. И. Даля:
Провинция – губерния, область, округ; уезд. Жить в провинции, не в столице, в губернии, уезде.
Провинциал – живущий не в столице, житель губернии, уезда, захолустья.
Словарь Ушакова:
Провинция – местность, находящаяся вдалеке от столицы или крупных культурных центров, вообще – территория страны в отличие от столиц.
Словарь Ожегова:
Провинция. 1. В нек-рых странах: область, административно-территориальная единица. 2. Местность, территория страны, удаленная от крупных центров.
Провинциал. 1. Житель провинции (во 2 знач.; устар.). 2. перен. Человек провинциальных нравов.
Провинциальный. 1. см. провинция. 2. перен. Отсталый, наивный и простоватый.
В первом и втором случаях все определение исходит из антитезы столице. При этом у Даля есть намек на столичное превосходство, выраженный в слове «захолустье» применительно к провинции. В наиболее позднем из словарей, составленном в эпоху «развитого социализма», когда считалось, что большинство общественных противоречий в нашей стране устранено, из определения исчезает противопоставление столице. Значение же понятия «провинциал» и «провинциальный» вообще становится устаревшим или переносным. А вот набор приводимых во всех словах выражений и словосочетаний во времена Даля довольно нейтральный («провинциальный секретарь») к XX в. приобрел ярко выраженный негативный подтекст, став синонимом отсталости, косности, пошлости: «провинциальные взгляды, манеры», «провинциальные нравы», «провинциальность», «провинциализм».
Столичный город (города), как большой магнит, притягивал россиян. Огромная страна всегда жила со смутным чувством, что все самое лучшее собрано именно в главном центре. И в значительной мере это и правда соответствовало действительности.
В России контраст между столичными городами – Москвой и Петербургом – и провинцией выражен очень ярко. Присущая предшествующей истории России централизация государственной власти и экономики привела к тому, что основные ценности – материальные, культурные, духовные – оказались сосредоточенными в столицах. Самое главное, что в центральных городах оказался более высоким не только материальный, но общеобразовательный и духовный уровень общества. Государство всеми силами старалось загладить это различие. В самых разных удаленных уголках России открывались театры, и очень хорошие, выделялись средства на развитие университетов и библиотек, создавались музеи.
Но проблема все равно сохранялась. Прежде всего в сознании людей, по-прежнему считавших, что в столице находится все самое лучшее. Переезд в Москву (или Петербург) всегда был заветной мечтой многих россиян, этого желали родители своим детям, это виделось вершиной карьеры и пределом благополучия. В последние годы подобной «обетованной землей» стали Европа и Америка, но и сегодня Москва по-прежнему желанный город для многих. В России сейчас есть некоторая обида – распространено представление о том, что Москва выкачивает деньги из страны, живет богато и благополучно, в то время как вся Россия бедствует. Это не совсем справедливо. Контраст между бедностью и богатством сегодня есть в самых разных уголках страны, Москва не является исключением.
Во всех странах Европы люди всегда стекались в столичные города «на ловлю счастья и чинов». Считалось, что там легче сделать карьеру, разбогатеть, выбиться в люди. Яркое свидетельство – литература. Д’Артаньян-младший отправляется в долгий путь в Париж и добивается там успеха. Тем же путем следуют герои и других писателей: Стендаля – в Париж, Диккенса – в Лондон и т. д. Да и сами авторы чаще всего добиваются признания только после переезда в столицу. Отличие от России заключалось в том, что, сделав карьеру, разбогатев, жители других стран стремились уехать из суетливого города в провинцию, на заслуженный покой. В России же столица был центром притяжения для всех – богатых и бедных, карьеристов и лентяев, разночинцев и аристократов.
Русский человек считал для себя традиционным «скучать в провинции». Своеобразными «певцами» русской провинции стали Гоголь и Чехов. В повести «Моя жизнь», имеющей подзаголовок «рассказ провинциала», Чехов дает развернутую картину жизни провинциального города. Герой признается в любви к своему городу, но любит он зелень деревьев, яркое утро, колокольный звон, а ненавидит людей, живущих в нем. «И как жили эти люди, стыдно сказать! – сетует чеховский герой. – Ни сада, ни театра, ни порядочного оркестра; городская и клубная библиотеки посещались только евреями-подростками, так что журналы и новые книги по месяцам лежали неразрезанными; богатые и интеллигентные спали в душных, тесных спальнях, на деревянных кроватях с клопами, детей держали в отвратительно грязных помещениях, называемых детскими, а слуги, даже старые и почтенные, спали в кухне на полу и укрывались лохмотьями. В скоромные дни в домах пахло борщом, а в постные – осетриной, жаренной на подсолнечном масле. Ели невкусно, пили нездоровую воду».
Небольшие города всегда привлекали русского человека своей близостью к природе, покоем, неспешностью, но отталкивали нравами, бытом, укладом. И сегодня это противоречие сохраняется. С одной стороны, многие, в том числе и жители столиц, считают, что небольшие русские города в большей степени сохранили национальный дух, чем космополитичные столицы. С другой – не утратили своего значения и две гениальные формулы, созданные русской литературой и выражающие проблему русской провинции. Это чеховское – молитва или завывание трех сестер: «В Москву! в Москву! в Москву!»; и гоголевское – мечта провинциала: скажите там, в столице, пусть знают, что «живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский. Так и скажите: живет Петр Иванович Бобчинский».
Интересно, что другое противопоставление, город – деревня, романтизировало последнюю. Деревня и провинция никогда не были синонимичны. Провинция ассоциировалась с обывательщиной, никчемностью отношений, убогостью нравов, жалким подражанием столичной жизни. Деревня – с умиротворением, чистотой и свежестью нравов, человечностью отношений.
Известный общественный деятель и агроном А. Т. Болотов писал из своего поместья, в котором он поселился, выйдя в отставку в 1762 г.: «Никаких отменно важных и особливых происшествий не случилось со мною во все продолжение сего времени; но оно протекало в мире, тишине и во всех удовольствиях, какие только может доставлять уединенная, простая и невинная сельская жизнь мыслящему и чувствительное сердце имеющему человеку»80.
Князь В. П. Мещерский (1839–1914), публицист, прозаик, издатель газеты-журнала «Гражданин», внук Карамзина, камергер Александра II, друг Александра III; его имя часто сопровождалось ярлыком «реакционный». Мещерский всю сознательную жизнь прожил в столице, но вспоминал об имении отца: «Во мне было сознание ясное и светлое, что наша деревня была именно раем, по совершенному отсутствию зла и по изобилию самых светлых и, так сказать, сладких душевных впечатлений; там царила какая-то чудная гармония в людях и во всех проявлениях жизни, и ее следы в душе были так глубоки, так сознательны, что остались живыми на всю жизнь»81.
Граф Вронский, персонаж романа Л. Н. Толстого, – богатый аристократ, военный:
– Я люблю деревню, – сказал Вронский, замечая и делая вид, что не замечает тона Левина.
– Но надеюсь, граф, что вы бы не согласились жить всегда в деревне, – сказала графиня Нордстон.
– Не знаю, я не пробовал подолгу. Я испытывал странное чувство, – продолжал он. – Я нигде так не скучал по деревне, русской деревне, с лаптями и мужиками, как прожив с матушкой зиму в Ницце. Ницца сама по себе скучна, вы знаете. Да и Неаполь, Сорренто хорошо только на короткое время. И именно там особенно живо вспоминается Россия, и именно деревня.
Люди, между которыми мало общего, воспринимают деревню как покой, как рай, как символ родины. Наконец, Пушкин в письме к жене (1834) тоскует о своем Болдино. Характерно, что Калуга, провинциальный город, для него еще хуже надоевшего Петербурга. Он пишет ей: «…да плюнуть на Петербург, да подать в отставку, да удрать в Болдино, да жить барином!
Ты разве думаешь, что свинский Петербург не гадок мне? что мне весело в нем жить между пасквилями и доносами?
Что ты мне пишешь о Калуге? Что тебе смотреть на нее? Калуга немного гаже Москвы, которая гораздо гаже Петербурга. Что же тебе там делать?»82
Вместе с тем, несмотря на романтический и даже несколько идеализированный образ деревни в русской культуре, она никогда не была тем, чем, например, для англичан. Как уже говорилось, там отъезд из столицы всегда означал богатство, достижение того уровня благополучия, когда можно себе позволить жить в поместье. Для России расставание со столицей это, как правило, было либо неудача в карьере, либо чудачество, либо ссылка. Тот же Пушкин, так любивший деревню, оказывался в ней в основном вынужденно. Ссылка в Михайловское, одно из чудесных воспоминаний его жизни, была насильной, в Болдино, ставшее символом творческого взлета небывалой высоты, он был вынужден задержаться из-за карантинов. Видимо, русского человека нередко приходится делать счастливым насильно.
Удивительное культурное единство России при ярковыраженном географическом многообразии – результат многовековой истории. Оно складывалось постепенно, по мере продвижения русского народа на юг, север и восток, и составляет важную отличительную особенность России как единого государственного объединения.
Власть и народ
Проблема особенностей организации, функционирования, эволюции и развития русского государства едва ли не одна из важнейших в русском мире. Широкая и всеобъемлющая, в самых разных аспектах – от законодательного до социально-политического, она составляет основу различных учебных курсов. Понятие государства очень широко, его единое общепринятое определение отсутствует, а те, которые существуют в науке, сильно зависят от политических и идеологических установок авторов. Толковый словарь русского языка Ожегова дает наиболее простой вариант: «Государство – основная политическая организация общества, осуществляющая его управление, охрану его экономической и социальной структуры». Нередко оно выступает синонимом еще более широкого понятия – «страна».
Ниже речь пойдет о некоторых отличительных чертах русской государственности (под которой подразумевается государственный строй или организация). Причем лишь о той ее части, которая связана с людьми, их представлениями, идеалами и вытекающими из этого национальными особенностями государственного строительства.
Началом русского государства принято считать 862 г. Именно эта дата содержится в русской летописи «Повесть временных лет». Летописание для России имело большое значение, и не случайно. Летописи (самая древняя известная сегодня относится к XI в.) представляют собой рассказ об исторических событиях, записанный по годам. Обычно каждый новый год начинался фразой «в лето» – отсюда и название «летопись». Изложению событий русской истории часто предшествовали рассказы из библейской, античной и византийской истории. Русская история таким образом вписывалась в контекст мировой, что было крайне важно для русского самосознания.
Все известные нам летописи, как правило, являются сводами, которые включают в себя предшествующие летописи, новые записи, а также другие материалы: сказания, легенды, поучения, договора, законодательные акты и пр. Летописание велось в основных крупных городах древнерусского государства, не прекратилось и в период разделения на княжества, а затем продолжилось в едином централизованном государстве. Крупнейшими центрами летописания являлись Киев, Владимир, Суздаль, Ростов, Переяславль, Новгород, Псков, Тверь, Москва. Сохранялась эта традиция очень долго, до XVII в., главным образом в виде местных летописей (из относящихся к позднему времени наиболее интересны Сибирские летописи).
В оригинальном виде самые древние летописи не сохранились. Они дошли в составе более поздних сводов, относящихся в основном к XV–XVI вв. Свои названия летописи получали по городам, в которых создавались (например, Новгородские, Суздальские), княжествам (Галицко-Волынская), составителям (Лаврентьевская – переписана в 1377 г. монахом Лаврентием), месту хранения (Ипатьевская – находилась в Ипатьевском монастыре в Костроме), имени владельца (Радзивилловская – по имени владельцев из рода Радзивиллов, знаменита тем, что богато иллюстрирована) и т. д. Многие летописи были утрачены уже в позднюю эпоху, например во время пожара Москвы в 1812 г.
«Повесть временных лет» – древнейший из известных сегодня летописных сводов, своеобразное ядро многих летописей. Ее полное название: «Се повести времяньных [прошлых] лет, откуда есть пошла руская земля, кто в Киеве нача первее княжити, и откуду руская земля стала есть». Составлена она была в XII в. и существовала в нескольких редакциях. В «Повести временных лет» упоминается ее первый автор – монах Киево-Печерского монастыря Нестор (эта редакция не сохранилась), завершивший работу к 1113 г. Потом в 1116 г. она была переработана монахом Выдубицкого монастыря Сильвестром, подвергалась и последующим доработкам. В основу же «Повести временных лет», скорее всего, были положены не дошедшие до нашего времени, еще более древние летописные своды.
Летописи являются важнейшими историческими источниками. Они не только сообщают о тех или иных событиях, но дают им оценку и сами по себе являются памятниками общественной мысли и культуры Древней Руси. Содержащаяся в них информация представляет первостепенный интерес для исследователя русского мира, она связана со всеми важнейшими проблемами русской жизни: государственной властью, общественным устройством, взаимоотношениями с окружающим миром. Написанные часто по заказу и под контролем тех или иных правителей, они, помимо официальной идеологии (что также важно), несут отпечаток личности летописца, отражают не только политику князей, но и важнейшие представления и идеалы, характерные для данного времени.
Именно «Повесть временных лет» чаще всего является и своеобразной метрикой для большинства исторических событий. Традиционно в исторической науке датой рождения города или государства принято считать его упоминание в достоверном письменном источнике. Это нередко приводит к сложным ситуациям, когда очевидно, что основание чего-либо произошло значительно раньше, чем об этом упомянул источник. Например, город Смоленск. Устюжский летописец под 863 г. сообщает, что варяжские князья Аскольд и Дир шли из Новгорода в Киев и, спускаясь по реке Днепр, увидели город Смоленск, к которому побоялись подойти, т. к. был «град велик и мног людьми»83. Именно 863 г., несмотря на очевидность того, что город к этому моменту уже существовал достаточно давно, является официальным годом «рождения» Смоленска.
А вот город Киев в свое время решили «состарить». В 1982 г. вся, тогда еще единая, страна торжественно отметила 1500-летие города. Археологические источники действительно указывают на то, что в конце V – начале VI в. на месте современного Киева находилось древней поселение. Рассказывается о легендарных основателях города Кие, Щеке, Хориве и в «Повести временных лет», правда без датировки. Первое же датированное упоминание относится к 860 г. Далее, согласно летописи, в 882 г. князь Олег с дружиной захватил Киев, и с этого момента он считается столицей древнерусского государства. Устроители торжеств совместили археологические данные и летописную дату и «сделали» годом рождения Киева 482 г. Конечно, в науке такая датировка неприемлема.
Схожая ситуация и с русским государством. Археологические свидетельства, туманные упоминания иностранцев, другие косвенные данные свидетельствуют о том, что русское государство могло сложиться раньше даты, упомянутой в летописи, но год все равно остается неизменным – 862. Хотя в XIX в. велись споры, не ошибся ли Нестор в своих датировках, но победила летописная версия. А весомым подтверждением этой даты стал памятник в Новгороде, поставленный в 1862 г. в честь празднования тысячелетия русского государства.
Так вот в «Повести временных лет» говорится о том, что однажды славянские племена собрались вместе и решили позвать князя, «который бы владел нами и судил по праву». Они отправились к варягам (так в древности на Руси называли норманнских воинов-викингов) и сказали им: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами». Так в Новгород пришел Рюрик с братьями Синеусом и Трувором и со своими дружинниками. Его преемник Олег позже занял Киев и сделал его столицей Руси.
Полный текст легенды таков: «В год 6370 (862). Изгнали варяг за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть, и не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом. И сказали себе: “Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву”. И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью, как другие называются шведы, а иные норманны и англы, а еще иные готландцы, – вот так и эти. Сказали руси чудь, словене, кривичи и весь: “Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами”. И избрались трое братьев со своими родами, и взяли с собой всю русь, и пришли, и сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой, Синеус, – на Белоозере, а третий, Трувор, – в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля»84.
Эта легенда породила множество споров, не смолкающих и по сей день. В XVIII в. к ней привлекли внимание немецкие историки, работавшие в Петербургской Академии наук, Г. З. Байер, Г. Ф. Миллер и А. Л. Шлёцер. Они создали концепцию, основывая ее на летописных сведениях, о якобы несамостоятельном характере славянских народов, которые нуждаются в сильной руке, наводящей среди них порядок. Государство оказывалось, таким образом, привнесенным славянским племенам извне, сами они получались неспособными к созданию подобной организации. Эта теория получила название «норманнской»85 (или «варяжской»). Надо напомнить, что Академия формировалась в годы немецкого засилья в России. В то время у власти стояло много представителей германской расы, и эта концепция как нельзя лучше соответствовала политической ситуации. Исследователь М. А. Алпатов называет ее своего рода «идейной бироновщиной»86 того времени. Но если с политической бироновщиной было покончено относительно быстро, то идейной была суждена долгая жизнь.
Тогда же раздались и возмущенные голоса против. Одним из самых первых яростных противников норманнской теории был великий русский ученый, основатель Московского университета М. В. Ломоносов. Не отрицая основание русского государства Рюриком, он настаивал на славянском происхождении этого первого русского правителя. Негодование великого ученого, подогреваемое, видимо, общеисторической ситуацией в России и его конфликтами в Академии наук, было столь велико, что он даже написал свою «Древнюю Российскую историю», в основном «вдохновленную» полемикой с норманнистами.
Спор по поводу так называемого «норманнского» вопроса растянулся почти на три столетия. Его долговечность уже сама по себе подчеркивает некоторые особенности развития русского государства: извечное противостояние и одновременно взаимодействие с Западом, необходимость четкого определения места и роли России в мировом контексте. Характерно, что Миллер и Шлёцер – «основоположники» норманнской теории – высоко ценили Россию и русскую историю, считали русский народ великим и его будущее еще более величественным. Миллер даже принял русское подданство, а Шлёцер считал годы, проведенные в России, лучшими в своей жизни. Более того, согласно концепции Шлёцера, вся история человечества, продвижения цивилизации в Европе, связана с завоеваниями, среди которых он выделял три волны: римскую, германскую и норманнскую. Только в случае с последней, причем в той части, где она коснулась России, возникла проблема.
Аргументы норманнистов, как правило, строились на прямом толковании летописи. Те же, кто отстаивали самобытность русской государственности, прибегали к самым разным доводам: что Рюрик был славянином, что эта легенда – поздняя вставка, что ранние страницы, сообщавшие об образовании русского государства, были изъяты из летописи. Обращают внимание на то, что долгое время Рюрик не упоминался ни в каких других древнерусских источниках как основатель династии. Лингвистический анализ имен братьев Рюрика дал повод некоторым ученым утверждать, что Синеус означает в переводе «свой род», а Трувор – «верная дружина», и получается, что Рюрик пришел на Русь не с братьями, а со своим родом и верной дружиной. Это поставило под сомнение все сообщение и позволило сделать вывод о том, что в летопись попал пересказ какого-нибудь скандинавского сказания, а летописец, не зная языка, все перепутал. Некоторые исследователи даже утверждали, что Рюрик был вовсе не человеком, а военным трофеем. Современные отечественные исследователи вообще стараются обходить этот вопрос стороной, подчеркивая, что если Рюрик и был, то к созданию русского государства он большого отношения не имел.