Париж никогда тебя не оставит
– Я знаю. Но это заставило меня задуматься еще кое о чем.
Шарлотт ждала.
– Если я еврейка, значит, я должна быть еврейкой.
– С этим трудно поспорить, – сказала Шарлотт после непродолжительного молчания.
Виви немного над этим поразмыслила.
– Жалко, что я почти ничего не помню о лагере.
– Я рада, что ты не помнишь.
– У меня даже картинки в голове не осталось.
– Ты была слишком маленькой. И потом, мы пробыли там совсем недолго, пока лагерь не освободили.
– Но как ты жила до этого? То есть они же специально искали евреев – как же они не вычислили нас раньше?
– У нас были поддельные документы. Иногда приходилось скрываться. Немцы были не так расторопны, как им казалось. А о французских жандармах и говорить нечего. Другими словами, нам повезло.
– Тетя Ханна говорит, именно так об этом рассказывают ее пациенты из тех, кто выжил. Еще они говорят, что никогда нельзя было знать, кому можно доверять. Старый друг мог на тебя настучать, а незнакомец – рискнуть ради тебя жизнью.
– Ну да, полагаю, это так, – ответила Шарлотт.
– Люди, которые нам помогли…
– Виви! Это все в прошлом. С этим покончено. – Шарлотт взяла в руки страницу из театрального раздела. – Знаю, ты считаешь, что «Питер Пэн» – это чересчур инфантильно…
– Я уже слишком стара, чтобы сидеть в зале и кричать вместе со всеми: «Я верю!» – чтобы не гас какой-то дурацкий свет на сцене.
– Согласна. Но, может, тебе хотелось бы сходить на каникулах на что-нибудь еще? Говорят, что «Фэнни» – это довольно забавно. Можно пойти на утренник в субботу – или даже вечером, если на каникулах. Да куда угодно можно пойти – в разумных пределах, конечно.
– В еврейскую церковь.
– Что?
– Я хочу пойти в еврейскую церковь. В синагогу, – поправилась она. – Я вот что хочу сказать… Если я еврейка, должна же я хоть что-то об этом знать. Можно мы сходим посмотреть, на что это похоже? Всего разок?
– Знаю я, на что это похоже.
– А я думала, что не знаешь. Я думала, понадобился Гитлер, чтобы сделать тебя еврейкой.
– Так об этом-то я и говорю. Религия – опасная штука.
– Так и я тоже об этом. Если люди будут относиться ко мне определенным образом, потому что я еврейка, мне нужно знать почему.
– У нетерпимости логика отсутствует. Так же, как она отсутствует в религиозных традициях и ритуалах. И это касается любой религии. Думаешь, будь ты католичкой, то дюжина прочитанных «Радуйся, Мария» очистила бы тебе душу?
– Вот ты всегда так делаешь.
– Делаю что?
– Я спрашиваю, каково это – быть еврейкой, а ты рассказываешь мне какую-нибудь историю о том, как ходила к исповеди со своей подругой Бетт или как все остальные девочки, с которыми ты играла, получили новые белые платьица ко дню своего первого причастия.
– Я выросла в католической стране. Большинство моих друзей были католиками, кроме одной еврейской девочки. Я просто пытаюсь тебе сказать, что не доверяю ни одной из религий. И твой отец был согласен со мной. Мы оба были атеистами. Мне кажется, мы с ним о религии вообще никогда не разговаривали, кроме как о том, сколько вреда она принесла. И его бы не порадовало – не больше, чем меня, – то религиозное пробуждение, которое ты, кажется, сейчас переживаешь.
Она знала, что играет нечестно, но в этих обстоятельствах просто не видела иного выхода. И ее уловка сработала. Виви взяла в руки газету и принялась листать театральный раздел.
Пять
Шарлотт не могла понять, как это произошло. Уж конечно, письмо, которое она даже не прочла, не могло повлиять на ее жизнь, тем не менее все теперь шло не так, как надо. И все же что-то прорвало ту преграду, которую она возвела между прошлым и настоящим.
Когда она только приехала в Америку, то обнаружила, что жизнь здесь гораздо проще, чем то, к чему она себя готовила, но при этом идет вразрез со всяким здравым смыслом. Она просто не могла привыкнуть к тому, что люди спешат по тротуару уверенным, размашистым шагом или же беспечно фланируют, будто у них нет на свете забот, вместо того чтобы пробираться по стенке, опустив плечи, спрятав глаза, и переходить на другую сторону улицы, избегая встречи с человеком в форме, а то и прятаться в подворотне, а потом дергаться от страха, когда солдат подходит к ним, чтобы спросить дорогу, потому что он с тем же успехом может решить их арестовать, или просто поиздеваться, или еще чего похуже. Ее поражало отсутствие знаков, запрещающих ей пересекать вот эту улицу или заходить вот в тот район; поражало количество автомобилей, роящихся на авеню, ловко маневрирующих на перекрестках; поражали фонари, превращавшие ночь в день. Париж был таким темным – и так долго. Но труднее всего было привыкнуть к изобилию. Она уплывала из мира, до сих пор страдавшего под гнетом голода, измученного дефицитом, погрязшего в нищете. Она прибыла в бурлящую оптимизмом страну, исполненную решимости возместить себе потерянное время. Люди поглощали стейки и виски, сливочное масло и сахар. Они строили себе дома, покупали кухонную технику, автомобили, одежду, ездили в отпуск. Постепенно она привыкла к этому новому миру с его избыточностью, и удивление угасло. Иногда по утрам она открывала глаза с ощущением, будто просыпается в новый, солнечный день после долгого, мучительного кошмара. Но теперь тень кошмара снова легла не только на ее ночи, но и на дни. Теперь кошмар становился ощутимее, чем реальный мир вокруг.
Однажды, когда она стояла перед витриной в лавке мясника, у нее так закружилась голова от обилия стейков, вырезки, отбивных, потрохов, что она заказала дюжину бараньих отбивных.
– Гостей к ужину ждете, миссис Форэ? – спросил мясник, заворачивая отбивные в плотную вощеную бумагу.
Она была слишком смущена и не стала объяснять, что просто забыла на минуту, где находится, а дома потратила четверть часа на то, чтобы разобрать морозилку и втиснуть туда отбивные. На выходе из сабвея на Восемьдесят шестой улице, на границе Йорквилла, она случайно услышала немецкую речь – и замерла на месте, за ней даже образовалась небольшая пробка. Пустячная статья в какой-то газетенке о «Клубе моржей Кони-Айленда», который устраивал заплывы каждое воскресенье с ноября по апрель, отправила ее прямиком вниз по кроличьей норе.
* * *Поначалу они с Симон смеются над ними вместе со всеми остальными парижанами. Надо же им над чем-то смеяться, когда они едут на своих велосипедах под огромными нацистскими флагами, которые хлещут, словно бичи, на ветру; под плакатами, которые говорят им, что в их поражении виноваты англичане и евреи; во тьме, которая нависает над городом даже в самые яркие солнечные дни. Да и как не посмеяться над этими мальчиками-переростками в шортах или даже в одном нижнем белье, когда они стройными рядами маршируют к прудам или спортивным площадкам, где предаются буйным играм на свежем воздухе, – они плещутся, вопят и всячески демонстрируют свою неукротимую бодрость и пышущие здоровьем тела. Их обнаженные торсы летом блестят от пота, а осенью светятся, точно мрамор, в прохладном сумеречном воздухе. При каждом движении у них на ногах и руках перекатываются мышцы. Когда после своих упражнений они отдыхают под взглядами французов на скамьях и газонах – и, что хуже всего, на национальных памятниках, – они с ребяческой гордостью выставляют напоказ свою эрекцию. Только посмотрите на нас – кажется, говорят они, – только посмотрите на наши подтянутые, прекрасные, налитые жизнью тела. Посмотрите, на что они способны. Не то что вы, сломленные, разбитые французы. И постепенно народ начинает смотреть. Кто-то из женщин откровенно пялится, кто-то отводит глаза со страхом и злостью – не на эти тела, а не себя. Мужчины тоже смотрят – кто с гневом, кто с завистью, а кто исподтишка, жадно, с вожделением. И постепенно смех перерастает в ужас. Даже те, кто рискует жизнью, борясь с ними, не свободны от соблазна секса, опасности, смерти, смешавшихся в один эротический и гибельный коктейль. Однажды, будучи на задании от той организации, к которой она присоединилась, – она работает курьером – Симон оказывается в вагоне поезда в купе, где полно немецких офицеров. Вместо того чтобы перейти в другой вагон, она остается и всю дорогу флиртует с ними. Случилось это еще до того, как вышел указ насчет звезд на одежде. «Здорово я придумала? – спрашивает она, вернувшись, у Шарлотт. – Спрятаться вот так, на виду?» «Придумано, конечно, неплохо, но только ли в этом тут было дело?» – думает, но не говорит вслух Шарлотт. Она и сама тратит немало сил на борьбу с соблазном.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Цитата – парафраз точного текста Гиллеля, который звучит так: «Не отделяйся от общества, ибо все мы одно, не суди ближнего, пока не будешь на его месте». – Здесь и далее примеч. перев.
2
Коллаборационистка (фр.).
3
Здесь: шлюха; фашистская подстилка (фр.).
4
Стригаль (фр.).
5
Дороти Паркер (1893–1967) – американская писательница и поэтесса.
6
Легендарный нью-йоркский универсальный магазин, основанный в 1924 году.
7
Респектабельные улицы в Нью-Йорке.
8
Расхожее название старинных (по американским меркам) жилых нью-йоркских домов, в основном ленточной застройки.
9
Успешная фирма по производству гравюр, находившаяся в Нью-Йорке с 1835 по 1907 год. Большим успехом пользовались литографии с картин известных художников, отпечатанные в черно-белом варианте и раскрашенные от руки.
10
Роскошный универсальный магазин, основанный в 1865 году Бенджамином Олтменом.
11
Конкарно – город на северо-западе Франции.
12
После бошей (фр.).
13
Наивность (фр.).
14
Цитата из эссе «Во что я верю» (1938) английского писателя Эдварда Моргана Форстера.
15
Популярный магазин игрушек в Нью-Йорке, чуть ли не самый старый в США (основан в 1862 году).
16
Знаменитая сеть кондитерских. Нью-йоркская франшиза была открыта при отеле «Сент-Морис» рядом с Центральным парком в 1930-м, а в 1990-х закрылась вместе с отелем.
17
Коллекция Фрика – музей, частное собрание живописи, принадлежавшее американскому промышленнику Генри Клэю Фрику (1849–1919).
18
Музей современного искусства в Нью-Йорке.
19
Добрый вечер (фр.).
20
Здание, выстроенное в 1937 году на месте дворца Трокадеро, где размещались – и размещаются до сих пор – несколько парижских музеев.
21
Культовый парижский книжный, открытый в 1919 году американкой Сильвией Бич, видной фигурой в литературных кругах своего времени, и закрывшийся в 1941 году из-за Оккупации. В 1951 году открыт заново другим владельцем.
22
Гертруда Стайн (1784–1946) – американская писательница, законодательница мод в литературе, автор термина «потерянное поколение».
23
Алиса Бабетт Токлас (1877–1967) – американская писательница, подруга Гертруды Стайн.
24
Франсуаза Жило (р. 1921) – художница, муза Пикассо, с которым у нее были долгие, бурные отношения, закончившиеся не лучшим образом. Автор воспоминаний «Моя жизнь с Пикассо».
25
Лицей Кондорсе – один из четырех старейших лицеев Парижа.
26
Добрый день (фр.).
27
До свидания (фр.).
28
Библиотека Моргана (совр. Библиотека и музей Моргана) – основу коллекции этой нью-йоркской библиотеки и музея составило собрание американского банкира и финансиста Джона Пирпонта Моргана (1837–1913).
29
Альфред Дрейфус (1859–1935) – офицер французской армии, еврей по происхождению. Фигурант знаменитого «дела Дрейфуса» 1894 года. Был несправедливо обвинен в шпионаже в пользу Германии.
30
Бозар (от фр. Beaux-arts – «изящные искусства») – архитектурный стиль историзма, возникший в противовес распространившемуся в середине XIX века увлечению национальным Средневековьем (неоготика, неовизантизм, русский стиль); продолжил традиции итальянского Ренессанса и французского барокко.
31
«Шрафт’с» – сеть закусочных-кондитерских.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги