Мамона ещё несколько секунд провожал Камиллу взглядом.
«Сколько же фальши… но зачем?». Он подумал, что больше не хочет общаться с Камиллой… но не успел окончательно обдумать своё решение, потому что вспомнил про автобус и про то, что врать надо до конца и с уверенностью в движениях, мимике и голосе…
6
03:24PM
Мамона очень хотел узнать где сейчас Камилла. Конечно, он не был готов отдать за это всё что у него есть… он испытывал к Камилле помимо любви ещё одно странное чувство, которому до сих пор не мог дать название.
Он уже неоднократно видел сходство Камиллы с мамой.
«Эти глаза…»; «…Это тело…».
Последнее, ему пришло в голову только что… пусть он и видел маму голой, но это было один раз, со спины и то, это было случайно!.. Тело Камиллы же, он видел вплотную и чувствовал его…
Теперь, Мамона задумался ещё больше.
Он почему-то был уверен, что знал тело мамы так же хорошо, как и тело Камиллы… «…но каким нахуй образом?!!». С Камиллой, ответ был простой – они часто занимались сексом. С мамой, было сложнее. Даже мысленно представив секс с ней, в голове Гиганта возникали десятки неточностей в размере бёдер, груди, гладкости кожи, комплекции, ощущений…
Он громко выругался… но мысли этим, он не отогнал.
Представление о том, как он занимается сексом с матерью было довольно ярким и Мамона соврал бы с три короба если бы сказал, что никогда не представлял это ранее. Мама выглядела моложе своих лет и не была обделена природой вообще нигде… Немаловажную роль играл также тот факт, что мама почти всегда ходила без лифчика, в футболке и шортах.
«Великолепный сюжет для порно в жанре «Инцест» и «Милфы» но блять, это не смешно!!!».
Мамона перестал сопротивляться, так как в мыслях сейчас происходило самое интересное. Он представлял, как делит кровать с мамой и Камиллой…
«Ну хватит уже!»
…как слышит их стоны…
«Хватит думать об этом мать твою!!!»
…они просят его не останавливаться….
«ЗАТКНИСЬ НАХРЕН!!!»
…Кадр поменялся, теперь он занимается сексом с мамой на кресле. Она сверху…
«ПОЖАЛУЙСТА ХВАТИТ!!!»
…четвёртый размер груди и возбуждающая улыбка матери приближают его к окончанию соития…
«Да чтоб тебя, сука…».
Он вцепился в простыни, сопротивляясь желанию подрочить.
– Oh yeah son, I like it so much, I like it so much… *громкий стон*.
«МАМА МАТЬ ТВОЮ, ОТКУДА ТЫ ЗНАЕШЬ АНГЛИЙСКИЙ?!!»
…теперь он подхватывает стон матери и переходя на рёв кончает внутрь…
«СУКА НУ НЕЕЕЕЕЕЕТ!!!»
Мама удивлённо и наигранно смотрит на сына…
– Шалунишка, оплодотворил мамочку и лежит довольный…
«НЕТ-НЕТ-НЕТ НЕ НАДО!!!»
…Она встаёт и проводит ладонью по промежности…
«НЕЕЕ-ЕЕЕЕ-ЕЕЕЕЕЕТ!!!»
…она слизывает сперму с пальцев и оставив кончик одного на губах, игриво подмигивает сыну…
…Этот самый сын почти взлетел над кроватью и завопил во всю глотку:
– НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!!!!!
Одеяло вспорхнуло и упало сначала в конец кровати, затем на пол. Гигант знал, что после продолжительного целибата, у него начинается ломка, а после сопротивления эротическим фантазиям, подкашиваются ноги и слегка трясутся руки… но сейчас он чувствовал, как всё его тело горит. Горит от злости и возбуждения.
Самовоспроизводящееся порно поменяло партнёршу. Теперь вместо мамы, на члене благ земных, прыгала Камилла.
Хуманизация термина из Евангелие, видел эту сцену скомкано, так как она в отличии от первой была на самом деле… оно помнит её подтянутое тело, грудь второго размера и лицо – прямо как у ма… – во время оргазма…
Гигант ударил себя по лицу отчего, глаза в секунду намокли.
В динамике играла «African Night Flight» от Дэвида Боуи.
Мамона повернулся на звук… Он всё ещё чувствовал, что его член просится в добрые руки из тряпочного плена.
«Нет, я вынесу!..» – повторял он себе, приводя в порядок дыхание.
«…Она сверху…»; «…Игривая улыбка…»; «…Стоны…»; «…Её пальцы в твоей сперме…».
Мамона с размаху стукнул подушку, едва не скользнув кулаком по прикроватной тумбочке.
– ПОХУЙ!!! – воскликнул он и полез в трусы.
7
04:09AM
Гигант хотел блевать и смеяться одновременно. При лучшем раскладе эти два желания могли слиться воедино и устроить ему весёлую ночку… Однако сейчас, он горько плакал. Плакал не потому что не смог удержаться перед фантазиями о сексе с мамой, – во время мастурбации перед глазами мелькало её бледное лицо, перед её последним выстрелом, – он плакал, потому что был истощён.
Если после секса он лежал в обнимку с партнёршей – последние три месяца это была она, – то сейчас, он мог обнять разве что подушку, которая была всё ещё обижена на него, после того шквала ударов, без объяснения причины…
Истощение носило больше ментальный характер. Оно буквально отрезало Гиганту желание взаимодействовать с внешним и своим, внутреннем миром. Сейчас он смотрел мокрыми глазами в белый потолок и видел в нём океан молока, пахнущего смегмой и по консистенции напоминавшего гной. Маленькие лужицы, от стекающих слёз, ассоциировались с купанием во фритюре, а сбивчивое истеричное дыхание с побегом от стаи бешеных собак…
В динамике теперь играл альбом «Reinventing the Steel» группы Pantera. Пусть и отдалённо, но это радовало. Гиганту нисколько не нравилась перспектива плакать под «Low»; “Heroes” или «Station to Station», не говоря уже об альбомах Tin Machine.
…Руки дёргались, а ноги налились холодным сиропом, растекающемся по всему телу, иногда провоцируя судороги. Если бы пять лет назад Гиганту сказали, что после дрочки – неважно на кого, – он будет чувствовать себя так, будто прячется под кроватью от всех брошенных «BKA23» сил на его поимку, он бы смог неплохо накачать пресс от смеха…
Но сейчас живот надрывал кто-то другой. Тот, кто наблюдает за ним – а Гигант знал, что за ним кто-то или что-то наблюдает, – и жалеет, что не заключил с ним спор: «После дрочки ты будешь думать, что у тебя лихорадка.».
Играла «It Makes the Disappear».
…Мамона облизнул губы и почувствовал на языке безвкусие… и медь. Безвкусие напомнило ему несколько эпизодов из детства, когда он съедал столовую ложку барсучьего жира, после чего запивал это крепким чёрным чаем и из-за всех сил старался не рыгать и случайно не срыгнуть то, что проглотил. В один из таких эпизодов он всё-таки рыгнул и сдержал самый сильный напор рвоты в своей жизни…
Медный привкус был понятен, но от того не менее странен. Либо Гигант прокусил губу, либо она треснула от сухости… «…но медь на вкус была слишком… сладкой?..».
Мамона сглотнул и посмотрел на часы. Какое счастье что сегодня ему никуда не надо, и он может валяться в кровати… ещё двое суток…
Он вспомнил её и фритюрное масло снова начало растекаться по затылку и впитываться в простыни. Мамона чувствовал, что она ему сейчас необходима, но написать ей просто не было сил. Частично, он чувствовал себя обузой, что ещё больше усиливало нежелание открыть мессенджер…
Сколько бы она не говорила ему, что всегда рада ему и обузой он не является, он не верил. Это его бесило… и одновременно тешило одну из гнилых составляющих его личности, а именно, жалость к себе.
Он «унаследовал» это от папы. Тот любил сделать что-то само собой разумеющееся и несколько лет восхвалять себя, одновременно повторяя: «Я слишком много сил потратил на то, чтобы приготовить курицу, поэтому ещё как минимум три года я не притронусь к свиным рёбрышкам!» или «Что значит купи машину? Я девяносто дней назад купил микроволновку, вам что мало?!..».
…Мамона поцарапал себе грудь, и только тогда, немного успокоился…
8
Мартовское утро обещало быть холодным. По окнам стекали капли ночного дождика… Внезапно, Мамона ощутил прилив сил. Он не успел подумать, что это мог быть короткий приступ эйфории, как уже натягивал на себя спортивные штаны и кофту с изображением «Op under Fjeldet toner en Lur24» на голое тело.
Телефон разразился короткой вибрацией, но Гигант не обратил на это ни малейшего внимания. Он чувствовал, что ему жизненно необходимо выбежать на улицу и дойти до большого луга, располагавшегося вдоль южной части посёлка…
Он чувствовал себя христианином, заставшим пришествие Иисуса, пусть и не веря в него. Определённо, будь он верующим, он бы восхвалил Господа… или его сына… или их обоих.
Телефон снова завибрировал. На этот раз, Мамона подошёл к нему, но не захотел узнать, кто ему пишет на E-Mail или в Telegram.
«Просто уведомления из соц. сетей.» – молнией пролетела мысль.
Он зашёл в Spotify и нажал на EP «Kénôse» группы Deathspell Omega.
Теперь он не сомневался, что неожиданный прилив жизненных сил, это не эйфория, а внезапно прорвавшаяся плотина, из которой, с оглушающими всплесками и грохотом, высвободился серотонин и дофамин…
Мамона вытащил из верхнего ящика прикроватной тумбочки Bluetooth-наушники и забросил их в карман штанов вместе с телефоном.
Фил Ансельмо говорил что-то о любви и губах, но Мамона не слушал.
Он спешил.
9
04:13AM
Мамона стоял у двери, словно ожидал свистка и команды «Марш!», так же, как и в тот майский день, когда он внезапно – в первую очередь для Камиллы и инструктора Кёхлер, – проиграл заплыв и остановился в пяти метрах от финиша. Тогда его решимость граничила с возможностью познакомиться с девушкой, на чьём выбритом затылке красовалась тату прекрасной розы, переливающаяся тёмными тонами и создающая контраст яркости и черноты. Разумеется, он не планировал проигрывать. Он просто хотел подразнить её, но уже на старте понял, что работать поршнями придётся в полную силу…
Сейчас же, он чувствовал, как поршни тихо находятся на своей прежней позиции и дожидаются прилива… Прилива эйфории.
Это была не та эйфория, которую Мамона ощущал после периода сильной апатии на пару с подавленном настроением, которое, в свою очередь, стабильно корректировало весь жизненный распорядок по собственному желанию, не руководствуясь логикой или чем-то, имеющим обоснование в принципе. Тогда главенство брали чувства, сопровождаемые альбомом «CALIGULA», исполнительницы Lingua Ignota.
Сейчас было так же. Только Гигант знал, что совершит поступок, достойный как минимум похвалы и как максимум ремиссии. Думать об исцелении было равносильно тому, чтобы верить во «всемогущего Бога» или в то, что обидчикам воздастся…
Он прикусил губу и начал открывать замки. В голове было чисто как в коробке, до краёв наполненной чернотой… Эта чернота совмещала в себе сладость сна и боль внезапного пробуждения. В итоге выходило нечто такое, от чего в носоглотке становилось холодно, а в груди высвобождалось пространство под проглоченные слёзы…
Замки щёлкнули в последний раз. Мамона навалился на ручку и открыл дверь, выпадая во двор.
Вымощенная серым кирпичом дворовая площадка, почернела от начинающегося дождя. Внутри Гиганта горела уверенность, что моросящий дождь сейчас, станет ливнем позже…
Гигант толкнул дверь и услышал громкий стук, будто на скреплённую в несколько слоёв паутину из жести, упала массивная корова… Он обернулся и прошипел пару ласковых в адрес двери.
Замок каким-то образом вывернулся в обратную сторону, и теперь ригели стукались о дверную коробку, не давая двери закрыться.
Мамона на несколько секунд замешкал. Ему слышался, где-то в дали, мужской голос, который пел что-то на французском. Ещё ему по-прежнему казалось, что за ним следят… но не прямо, а откуда-то издалека.
«Большой Брат смотрит на тебя» – пусть фраза, зачастую, использовалась в другом ключе, Мамона часто повторял её про себя, когда его настигала мания преследования…
Дверь медленно раскачивалась вперёд-назад. …Гигант достал ключ и провернул замок влево, после чего, ригели пропали из виду.
Выдохнув, будто совершив что-то спасшее мир, Мамона снова навалился на дверь как магнит. Дверь не закрылась, хотя не было видно ничего, что могло ей в этом помешать… Мамона вспылил и стукнул дверь ногой. Та, рассекая воздух захлопнулась, с неприятным треском.
Грохот расплылся по посёлку, пародируя раскаты грома… Мамона не слышал небесного грохота, но вибрацию ощущал отчётливо, как и истошный вопль Кристин Хейтер.
Наконец, он выбежал со двора словно грабитель, не привлекающий к себе внимания и, выйдя на асфальт, начал разбегаться. К концу своей территории, он двигался уже в припрыжку. Мамона обожал так делать всё своё детство, отчасти потому, что никто из окружения так не умел и, ещё и потому, что это что-то активировало в нём. Что-то похожее на чувство резкой остановки при активации ручного тормоза.
Он «пропрыгал» шесть домов и уже приближался к перекрёстку. В голове, уже в жидком состоянии бултыхалась эйфория, стекая прямиком в грудь и разливаясь по грудной клетке как кровь. Мамона двигался вперёд и кротко посмеялся, представив лица внезапных прохожих, которые увидят надвигающийся на них, чёрный силуэт под два метра ростом…
Проскочив перекрёсток, Мамона захотел оглянуться, но списал ощущения «взгляда со стороны» на свою беспочвенную паранойю.
…Он совершенно забыл про свои Bluetooth-наушники. Мелодии сами играли в голове, сливаясь воедино. Ритм блэк-метал композиций смешивался с поп-музыкой, рэпом, индастриалом и классикой. Шлягеры сменяли этнические мотивы и подпитывали растекающуюся эйфорию, заставляя её светится точно фосфор. Короткий скрежет наждачной бумаги под ногами был частью всей этой анархкестры. Он не имел названия как жанр и описывался бы скорее, как «конкретная музыка» или сэмпл каких-нибудь «полевые фолк-записи».
Мамона добрался до дома откуда – как он понял и тут же забыл, – играл Жак Брель…
…Мотивы Lingua Ignota; Rotting Christ; Metallica; Behemoth; Queen; Caliban; Chelsea Grin; The Prodigy; Alice in Chains; Deathstars; и Heldmaschine, импульсами отдавались в конечности и наполняли их жизнью. Предвкушение чего-то грандиозного сливалось с засевшими мелодиями и доводило эйфорию до предела.
Мамона за долю секунды пересёк просёлочную дорогу, которая вела прямиком в лес, в восточной стороне и в город в западной, и, шаркнув ногой о землю полетел вниз, не сгибаясь… Приземление было безболезненным, что не отвлекало на раздумья «А не хрустнуло ли у меня ниже поясницы?..».
Кроссовки и концы штанин безнадёжно наполнились влагой. В некоторые короткие моменты, Гигант чувствовал, как в ногах раздаётся хлюпающий звук.
Теперь, под грудью охлаждались лёгкие. Холод на улице был далёким от мороза… всего шесть градусов тепла по шкале Цельсия. Всё пространство от глотки до, непосредственно, лёгких, медленно обрастало изнутри, застывающей жидкостью. Где-то больше, где-то меньше… Мамона хотел откашляться, но ноги уже перешли в режим «автомат». Поэтому, пришлось дожидаться конечной остановки…
Он остановился. Это далось ему нелегко, пусть тормозной путь и был всего пару метров. Из горла так и норовил выйти клубок воздуха, щекочущий гортань, но не подходящий под определение «отдышка» или «кашель». Чуть подгибаясь, Мамона осмотрелся.
«До восхода солнца ещё далеко…» – …но нынешнее освещение уже позволяло увидеть перед собой кусочек бездны, от которого веяло усыпляющим холодом.
10
Мамона прошёл небольшое расстояние влево и всмотрелся в темноту, что разлилась перед ним.
Бездна округлой формы выдавала в себе озеро. Капли изначально моросящего дождя стали более увесистыми, пусть и не перешли в полноценный дождь.
Мамона рухнул на колени и снова не почувствовал боли. Лишь короткий импульс ледяной волны в коленных чашечках.
Теперь вода виднелась отчётливо и… даже проглядывалось дно. Гиганту было не очень интересно, воображает он себе это или реально видит на дне чей-то силуэт…
Лицо источало жар и принимало холод. С носа не текло и пусть это всё было как минимум неестественно, Мамона полез в карман куртки.
Достав нож в форме когтя, он медленно прокрутил его в руке и скинул с лезвия чехол… Сталь, выкрашенная в чёрный цвет, облитая таким же чёрным пластиком под место рукоятки, стала продолжением руки.
Мамона переложил нож в левую руку и в его голове сложился пазл. Он снова загордился собой и, не выпуская нож, начал закасывать рукав на правой руке.
Вместо набирающего силу дождя ему слышалось начало «Alan’s Psychedelic Breakfast». Все эти звуки воды, шагов и слова о тостах, варенье, кофе… звук спичек, вспыхивающего огня и гитары… он видел перед собой только темноту, нож… и, бледную руку.
Не вдаваясь в долгие и неуместные рассуждения, Гигант коснулся кожи кончиком ножа и через долю секунды, вогнал его ровно до туда, где начиналась полноценная плоть.
В мысленном проигрывании раздался свист чайника…
«…да, он всё делает правильно.».
…Мамона повёл лезвие к груди, зная, что у локтевого сгиба он разожмёт пальцы и выпустит коготь, а дальше, произойдёт то, что должно.
Снова ласкающий слух гитарная мелодия и звук как кто-то поедает хлопья и запивает это то ли кофе, то ли чаем. Звуки завтракающего стали идеальным сопровождением не менее идеального движения лезвия. Кровь ровно покидала руку, стекая по ладони, доходя до среднего пальца и падая в озеро бездны. Боль была на грани терпимой и блаженной.
Дойдя до локтевого сгиба, Мамона выпустил коготь из рук и не сомневался, что лезвие покинет руку так же легко, как ломтик хлеба покидают тостер…
Он увидел, как полностью чёрное лезвие падает в такую же чёрную пустоту под мелодию из песни и шум дождя, который он уже не слышал… он закатил глаза и вскинул голову, так дёшево пародируя страдальца и так искренне пародируя человека, переполненного блаженного удовольствия.
Постояв так около минуты, он почувствовал, как к затылку более интенсивно приливает холод, а капли крови перестают капать с пальца. Прямо как в песне… приближался финал.
Лёд с затылка разлился по всей спине. Гигант знал, что резко выпрямился, однако, он не почувствовал, что его тело дёрнулось…
Он открыл глаза и увидел темноту, отдельную от той из которой пришёл.
Мелодия всё не выходила из головы. Он рассматривал окружавший его мрак с искреннем умилением, подобно маленькому ребёнку… он всё чувствовал, как маленький ребёнок.
Звуки, окружавшие его, заползали в уши, словно маленькие пауки и щекотали голову изнутри. В темноте он видел очертания вещей, от которых помимо умиления он чувствовал то, от чего намеревался когда-нибудь избавиться… ностальгия.
11
Ностальгия была ядом и самым настоящим искушением оглянуться назад, забыть нынешние проблемы и любоваться тем, как раньше было хорошо. Ностальгия провоцировала стагнацию, от которой у Гиганта буквально болели кости и зубы.
В окружающем его мраке чувствовался душновато-сладкий запах – и частично, привкус, – ностальгии по прошлому. Далёкому детству, когда палитра ощущений ещё не потускнела и не сократилась только до чёрного и белого.
Палитра была первой проблемой.
Разнообразие красок провоцировало на разнообразные эмоции. Эмоции смешивались, и в конечном итоге выдавали то же, что получится если смешать все цвета в палитре – дерьмо.
Изначально, Гиганту нужен был лишь один цвет, для жизненной гармонии.
Его нынешнее ментальное здоровье регулировалось только его собственными суждениями и никаким психологам, психиатрам и психотерапевтам, не удалось должным образом восстановить его. Потеря частей себя и заранее выросшее разочарование в будущем, крепли в ментальной атмосфере как дым из труб заводов и, из подсознания, отравляли сознание, откуда уже начинали втекать в вены, артерии и капилляры, пачкая кровь, как бензин воду…
Он поднял голову.
Перед ним была радуга. Только в ней были чистые цвета, которыми можно было броско и не вдаваясь в мелочность, описать ощущения… Радуга отличалась от его последождевого аналога в реальном мире.
Первым цветом был жёлтый.
То, что Гигант мог видеть при рождении, теперь тускнело и больше походило на белые простыни, пропитанные светлой мочой.
Этот цвет был мёртв, – на что указывал запах, – пусть и означал жизнь.
Вторым цветом шёл оранжевый.
«Послевкусие рождения.».
Более насыщенный цвет всегда нравился Гиганту гораздо больше ослепляющего жёлтого… но теперь, оранжевый стал похож на волдырь, появляющийся после ожога.
Волдырь, внутри которого жидкость имеет свойство разъедать и окислять.
Теперь, по запаху становилось ясно, что тот, кто обоссал простынь, явно пил по одному стакану воды в день…
Третьим цветом шёл зелёный.
Зелёный цвет быстро заменял красный, из-за яркой вспышки, который нёс цвет крови.
Зелёный цвет зарождал беспокойство, обусловленное правильностью. Он был как человечек в светофоре, который пусть и даёт тебе разрешение на шаг, но в то же время не сохраняет твою жизнь от внезапных «Mercedes-Benz» или «BMW» за углом.
Зелёный цвет был ненадёжен и годился только для ложа, которое станет для него единственным смягчением падения, после потери крови.
Четвёртый цвет – синий.
Синий цвет был лаской для взглядов меланхолии и, как следствие, лаской для тех, кто меланхолией страдает.
Гигант с наваждением вглядывался в синий цвет, который, невзирая на покрывающую его темноту, контрастно наполнялся густотой, в то время как ранее явившееся цвета, бессмысленно блестели.
Синий цвет внушал спокойствие для одних, и беспокойство для других. Тех, кто смотрел на тех, кто видел в этом цвете спокойствие.
«Синий…» – сказал Гигант делая акцент на «B» и «U»25.
Постепенно, радуга начала меркнуть, резко скрыв неосмотренные цвета и, словно с ехидной жестокостью, скрыв проигнорированные цвета.
Синева, тем временем, благоухала холодом.
Гигант приблизился к ней – или она к нему, – и коснулся…
Как только он это сделал, веки закрыли глазные яблоки не удосужившись предупредить об этом своего носителя.
Через несколько секунд, они также самопроизвольно открыли их и Гигант увидел коридор.
Коридор, в котором он был бесконечное количество раз и, который покинул для того, чтобы вновь вернутся… Только, ментально.
12
Он бегло осмотрелся.
Всё было точно так же, как и… пять лет назад.
Те же стены, на которые липла темнота дождливых месяцев и морального застоя. Та же атмосфера холода, заполняющего носоглотку и кусающая носовую полость, не давая сделать полный вдох. Та же женщина, стоявшая в гостиной и смотрящая себе в ноги.
Гигант медленно подошёл к ней и, не замечая, как часть дома позади постепенно распадается, коснулся ногой кресла.
Женщина смотрела своими большими, светлыми глазами в колени, на которых лежали исцарапанные ладони. Её волосы, похоже, только-только высохли. Тёмно-синяя – от воды, – футболка становилась светлее.
Мамона коснулся её плеча и ожидая, что рука провалится в пустоту, ужаснулся, когда ощутил под пальцами ткань…
Женщина подняла глаза и улыбнулась. Улыбнулась искренней материнской улыбкой, от которой Гиганту хотелось кричать. Она погладила руку сына и, бросив взгляд за спину, проговорила:
– …я не справилась, так ещё и тебя подставила…
После этих слов, Мамона обернулся и увидел, как вместо коридора появляется та самая чёрная бездна, что является озером, в котором была его кровь…
Он снова посмотрел на женщину и, не чувствуя, что его лицо что-то выражает… разорвался изнутри.
На несколько мгновений всё перед глазами было синим. Изначально густой синий, стал переходить в тёмно-синий… На границе этих превращений, Мамона почувствовал, как его затылок ударяется о что-то твёрдое и холодное.
13
Он попытался открыть глаза, но не поимев успеха, начал ждать, когда веки распахнуться сами собой.
Как только он об этом подумал, его глаза открылись, и он увидел перед собой реальный мир…
Теперь, дождь достиг своей нормы и стал полноценным. Гиганту потребовалось пару секунд – которые длились вечность, – чтобы разглядеть лицо стоявшего перед ним… силуэта.
Он понял, что находится во сне и закричал во всю мощь своих охлаждённых лёгких… и не переставал кричать, одновременно, стараясь присмотреться.
«…похоже этот человек держал у уха телефон…».
Гигант умолк и, не успев понять, что вместе с криком, выплюнул свои последние силы, потерял сознание.