Блуждающие души
Тем не менее Ань не могла удержаться от любопытства – ведь это открывало дверь не столько в прошлое, сколько в будущее. Все эти годы ей удавалось отлично справляться со своим подростковым периодом. Но ее все еще что-то глодало, и эточто-то нарастало по мере того, как исчезали другие боли, а особенно когда дети покинули семейное гнездо и у нее наконец появилось время для себя, чтобы отдышаться. Ань открыла компьютер, глубоко вздохнула и набрала в строке поисковика имя – Нам Фан. Нам Фанов было много, и она не была уверена, что сможет узнать его по фотографии, и даже не была уверена, жив ли он вообще, не говоря уже о том, есть ли у него страничка в «Фейсбуке». Осознав это, она решила воспользоваться «Гуглом» и набрала «Нам Фан Нью-Хейвен», а затем «Нам Фан Нью-Хейвен Сон Лам» – деревня недалеко от Вунгтхэма, где, как ей сказали, когда-то жил ее дядя.
Она сама не знала, чего именно хочет. Помимо чистого любопытства, было желание простить, посмотреть на своего дядю – пусть даже только на фотографии – и сказать: «Это не ваша вина». Или, возможно, это был способ простить себя: возможно, ей хотелось узнать про жизнь родни в Нью-Хейвене и уверить саму себя, что, произнеся «У нас никого нет» в иммиграционном офисе в Кайтаке, она не обрекла своих братьев на гибель, а скорее благословила их на лучшую из возможных жизней. Она часто думала о том, как бы все сложилось, если бы они уехали в Америку. Они бы не повстречали Дука и Ба. Она бы не познакомилась с Томом. У нее не было бы ни Уилла, ни Лили, ни Джейн. Она знала, что Минь до сих пор таит обиду, так как убежден, что в Штатах был бы счастливее. «Может быть, сейчас я бы владел целой ресторанной империей!» – полувсерьез бросил он сестре и Тханю в прошлом году на праздновании тета. «Чужая трава всегда зеленее, – ответил Тхань, пожимая плечами. – Кто знает, может, у всех нас все было бы хуже».
Ань находила в этой неизвестности какое-то утешение. Их жизнь могла сложиться бесконечным числом способов, и они были обязаны своими судьбами попутному ветру и статуе Будды, добрым незнакомцам и удаче, большой удаче. Каждое мгновение, каждое решение и действие привели их сюда, в Лондон, и она была рада этому.
* * *Изучая результаты поиска, она наткнулась на нечто неожиданное: форум для вьетнамских «людей в лодках», для тех, кто разыскивает давно потерянных родственников. Сайт был примитивным, с простым интерфейсом, он давно не обновлялся, но содержал в себе множество страниц таких же, как она, людей со всего Вьетнама, от севера до юга, разбросанных по всему миру – Австралии, Германии и Канаде, ищущих своих теток, племянников или двоюродных братьев. Она откинулась на спинку стула, ошеломленная, пыталась переварить все это. Ее переполняло чувство единения, она понимала, что не одинока в своем желании. Она читала дискуссию за дискуссией, прокручивая все ниже и ниже, наконец добралась до Вунгтхэма и Сон Лам и увидела, что человек по имени Тхак Фан разместил в 2014 году длинную запись, которая начиналась так:
Мой отец Нам Фан, моя мать Тхи Нгок Фан, мой брат и я покинули Сон Лам в 1975 году, за несколько месяцев до падения Сайгона. После двух месяцев в лагере для беженцев Кайтак в Гонконге нас переселили в Нью-Хейвен, США…
Ань прокрутила вниз до конца записи с подробным описанием их жизни в Америке, жизни, в которой семейство Фан открыло один из первых маникюрных салонов в Коннектикуте и смогло отправить своих сыновей в колледж изучать медицину и право. Внутри нее все обрушилось. Это была жизнь, предназначенная для нее, жизнь, которая носила ее фамилию. Она прокрутила до самого низа и прочитала:
У моего отца был брат, Хут Фан. Он жил в Вунгтхэме со своей женой и семью детьми. В 1978 году они должны были присоединиться к нам в Нью-Хейвене, но им это не удалось. На следующий год мой отец связался с Кайтаком, где ему сообщили, что тела брата и других членов его семьи были найдены и захоронены. Трое детей остались в живых. Моему отцу передали контактные данные лагеря в Великобритании, куда их переселили, но ему было слишком стыдно звонить. Я думаю, он винил себя в смерти брата и его семьи. К тому времени, когда он решился связаться с ними, спустя несколько лет, лагеря уже не существовало, и от дальнейших поисков он отказался. Мне и моему брату он рассказал об этом только в 2009 году – незадолго до своей смерти. Он не помнил имен, за исключением имени своего брата. Если кто-нибудь был знаком с семьями в Вунгтхэме в 1960–70-х годах, у которых есть хоть какое-либо сходство с вышеописанной, пожалуйста, свяжитесь с нами.
Ань с дрожью в голосе позвала Джейн. Та, как обычно, сидела в своей комнате в наушниках и не услышала ее. Ань крикнула снова, но дочь опять не ответила. Тогда Ань решительно поднялась по лестнице и с открытым ноутбуком в руках ворвалась в комнату Джейн. «Мама, нужно стучаться!» В ответ Ань попросила: «Можешь помочь написать сообщение?»
На рождественских каникулах я прочитала «Илиаду». Это одна из тех книг, которые были в моем списке еще до того, как я начала читать всерьез, – наряду с «Улиссом», «В поисках утраченного времени» и «Бесконечной шуткой»; одна из тех книг, которые я уже много раз брала в руки, просматривала плотно занятые текстом страницы с мыслью: «Нет, не подходящий момент», – после чего возвращала том обратно на полку, так и не осилив. Но в этот раз я оставила книгу в руках и принялась читать.
История начинается на девятом году Троянской войны. Ахиллес после ссоры с Агамемноном, командующим ахейской армией, покидает поле боя. В результате греческая армия разбита троянцами, она несет большие потери, но Ахиллес отказывается сражаться, его гордость задета. Когда троянский предводитель Гектор убивает его самого верного спутника и тайного возлюбленного – Патрокла, Ахиллес обезумевает от горя. Он снова вступает в бой и начинает рубить всех подряд, заваливая течение реки Скамандр телами троянцев, чем вызывает гнев богов. Наконец, он добирается до Гектора и совершает свою месть. «Я заклинаю тебя твоей жизнью, твоими родителями – не отдавай мое тело на растерзание псам у ахейских кораблей, – обращается Гектор с предсмертной просьбой. – Отправь мое тело домой, чтобы троянцы и жены их могли похоронить меня, соблюдая необходимые погребальные обряды».
Меня поразило, что не гордость, не честь, не жажда войны заставили Ахилла вернуться к битве – это сделало горе. Я вспомнила истории, которые мама рассказывала мне и Лили на ночь – о своем дедушке, который воевал с французами в Индокитае. Когда мама была маленькой, дедушка говорил ей, что всю войну уворачивался от выстрелов, вместо того чтобы их совершать. Единственный раз, когда он открыл огонь с желанием убить, – это когда его ближайший товарищ с пулей в легких упал на поле боя головой вперед, как подбитая птица. Мой прадед держал его на руках, пока тот умирал и его рот наполнялся кровью. «В тот день он убил десять солдат, – сказала мама. – Хотя я не знаю, правда ли это. Он был тот еще выдумщик».
Когда выстрелы утихли, мой дед оттащил тело в лагерь и похоронил своего друга на ближайшем поле.
После убийства Гектора Ахиллес продолжает скорбеть, плача вместе с ахейцами и отказываясь мыться, пока не похоронит Патрокла. В ночь после погребального пиршества к нему приходит призрак друга с просьбой поскорее похоронить его, чтобы душа могла попасть в Царство мертвых. «Похороните меня скорее – дайте мне пройти через врата Аида, – говорит призрак. – Они не подпускают меня, души и тени сгоревших, бездыханных мертвецов не позволяют пересечь реку, смешаться с ними… Из-за них мне приходится скитаться, всеми оставленному и потерянному в Доме смерти с его вратами, в которые может войти всякий».
На следующий же день Ахиллес хоронит Патрокла, соорудив погребальный костер длиной в тридцать метров, на котором сжигает тело близкого друга вместе с жертвенными собаками, овцами, жеребцами и двенадцатью троянскими воинами, также принесенными в жертву.
Есть еще одна история, которую мне поведала мама: в подростковом возрасте я страдала от сильных приступов сонного паралича. В непроницаемой темноте ночи мои глаза открывались, я лежала на кровати в сознании, но не могла пошевелиться. Я видела совершенно четко, как в мою комнату входит темная фигура. Скрипела дверь, раздавался звук приближающихся шагов мужчины, его руки скользили по моему одеялу. Я тряслась всем телом, которое было как будто бы парализовано, и не сомневалась, что все это происходит в действительности. Но, как и во всех кошмарах, я просыпалась от толчка прямо в тот момент, когда его руки почти дотягивались до меня. «Это всего лишь мертвые приходят поздороваться, – объяснила мама однажды утром, после того как я поделилась переживаниями своей ночи. – Во Вьетнаме мы называем этоma đè[25]. Возможно, это кто-то из твоих дядей, теть, бабушек и дедушек». Я с недоверием посмотрела на нее. «Тебе не стоит их бояться», – добавила она, поцеловав меня в лоб.
Гнев скорбящего Ахиллеса не утихает после похорон Патрокла. Он оскорбляет память Гектора и совершает надругательство над его телом, таская его вокруг могилы друга, поднимая пыль. Он отказывает Гектору в его последнем желании.
Однажды в детстве я взяла лонган с алтаря во время нашей церемонии в честь предков еще до того, как благовония успели догореть. «Не делай этого, Джейн! – сказал мне дядя, но фрукт уже был у меня в руках: кожура наполовину содрана, течет сок. – Ты что, хочешь оскорбить предков?» Дядя произнес это без желчи в голосе, скорее в панике, чем со злостью, но мне все равно стало совестно. Я прошептала «прости», поспешила в свою комнату и разрыдалась от стыда. Я не хотела никого обидеть, не хотела опорочить. Мама пришла ко мне, когда я лежала на кровати с мокрой от слез подушкой, и рассказала мне еще одну историю. «Мы с младшими сестрами делали то же самое в Вунгтхэме, – сказала она, гладя меня по волосам. – Мы по очереди воровали личи, стоя на цыпочках и стараясь никому не попасться. Уверена, они не рассердятся на тебя».
Наконец, на двенадцатый день после смерти Гектора, с помощью богов его отец Приам, царь Трои, совершает рискованное путешествие в лагерь ахейцев. Он отправляется просить Ахилла вернуть ему тело сына, чтобы достойно похоронить его. «Вспомни своего родителя, – воззвал к Ахиллесу Приам в попытке вызвать сочувствие. – Он так же стар, как и я, он на мучительном пороге старости». Ахиллес, представив себе собственного отца, сдается и объявляет двенадцатидневное перемирие, чтобы дать троянцам время подготовить похороны.
Когда я дочитала «Илиаду», был уже первый час ночи, и все спали, кроме нас с мамой, единственных полуночниц в нашей семье. Спустившись на кухню, я обнаружила маму с кружкой чая и кроссвордом. Услышав шаги, она подняла голову:
– О, ты еще не спишь?
Я налила себе стакан воды.
– Как раз дочитывала книгу, – сказала я, сделав глоток.
Мы молчали, скрип ручки сливался с ночными звуками. Мне было интересно, что именно не дает маме спать все эти ночи. Мне было интересно, снятся ли ей кошмары, посещают ли духи. Может быть, ей, как Приаму, не дают покоя похороны ее семьи, вернее, их отсутствие.
– Почему ты так поздно ложишься спать? – наконец-то спросила я.
Она оторвала взгляд от бумаги, посмотрела на меня, а затем снова опустила глаза.
– Не знаю, – ответила она, пожав плечами. – Я всегда так делала.
Этот ответ породил еще больше вопросов. Мне хотелось узнать больше. Хотелось копнуть поглубже и отыскать причину, точнее, все причины, но вместо этого я просто кивнула, боясь, что моя навязчивость рассердит ее. Помыв свой стакан, я поставила его обратно на полку.
– Спокойной ночи, мама, – бросила я, покидая комнату и свои мысли, и закрыла за собой дверь.
32
Июнь 2019 – Хошимин, Вьетнам
Ань наблюдала, как гробы медленно заносят в кремационную камеру: сначала ее родители, затем Дао, Май, Вэн и последним – Хоанг, чей гробик был размером с обувную коробку. Прах ее младшего брата с трудом можно было разглядеть в пластиковом пакете, который передал им работник. Ань гадала, что из этого было его крошечными ручками, а что – коротенькими ножками и пальчиками на них. Ее поражали собственные мысли: они напоминали скорее констатацию фактов, чем печаль. Прах выглядел так, что она не могла полностью осознать, чтó именно держит в руках.
Вся семья вместе с Томом, детьми и братьями прилетела вчера вечером. Ань вышла из самолета, и у нее тут же закружилась голова от жары и влажности – они были неожиданными, словно объятия старого приятеля, которого она больше не узнавала.
Их двоюродный брат, Тхак, организовал перевозку тел из Гонконга в Хошимин. Они поддерживали регулярный контакт в течение последних трех лет, с того момента как Ань с помощью Джейн откликнулась на его сообщение на форуме. «Привет, Тхак, – писала она. – Кажется, что я и мои братья – это именно та семья, которую ты ищешь». Сначала братья были против. «А что, если он мошенник?» – спросил Минь, а Тхань добавил: «А что, если сумасшедший?» Но он оказался не мошенником и не сумасшедшим, а их двоюродным братом с американским акцентом, обожавшим бейсбол и старые машины, как и его отец. Год спустя Тхак с братом и матерью приехали навестить их в Лондоне, и они все плакали, когда обнимались и брали друг друга за руки, словно проверяя, настоящие ли они. Их американские кузены удивлялись росту Уилла, саду Ань и их окружению. Джейн показала им Биг-Бен и Британский музей. «Кстати, здесь все краденое», – бросила она, когда они проходили мимо Розеттского камня.
Во время той поездки Тхак заговорил о захоронении.
– Мы можем это устроить; надеюсь, ты знаешь, – сказал он за ужином. – Найдем им достойное место упокоения. Наши бывшие соседи организовали это для своих родителей. – Ань и ее братья переглянулись. Они обсуждали это, но только между собой, и всегда находились причины, чтобы повременить – беременность Ань или напряженный период работы у одного из братьев.
– Мы точно хотим вернуться туда? – спросил Минь. – Мы уехали не на самой лучшей ноте.
Ань и Тхань молчали, глядя в свои тарелки или чашки с чаем, не понимая, соглашаться или нет. Но Тхак дал толчок, в котором они так нуждались:
– Вы будете жалеть, если не сделаете этого. Я свяжусь с кладбищем в Кайтаке и постараюсь все организовать. – Что он и сделал.
* * *Теперь Ань не терпелось расправиться с этим, поскорей все закончить. Вовсе не из-за своей нетерпеливости, а потому что это было бремя, которое она несла более сорока лет, и чем ближе был финиш, тем невыносимее оно становилось. Гробы один за другим исчезали в печи, и она, держа Лили за руку, ощущала, как они уносят с собой тяжелый груз. Получив прах родных, она почувствовала себя легкой и обновленной. Том положил руку ей на плечо и поцеловал в макушку. Он жестом попросил детей и Тхака выйти с ним из комнаты, и Уилл, прежде чем это сделать, обнял мать. В помещении крематория остались Ань, Минь и Тхань. Оставшись наедине, они залились смехом, горячие слезы обжигали щеки, неописуемые слезы – не печали и не радости. Они вышли из здания с пластиковыми пакетами в руках. Прах был белее и светлее снега. Солнечные лучи ослепляли, шумные улицы Хошимина звенели в ушах, мотоциклы и велосипеды почти прикасались к ним, разносился запах супа фо и бун ча[26], а выхлопные газы били в ноздри.
– Ну вот и все, – сказала Ань. – Теперь они дома.
* * *Ань никогда не была в Хошимине, и само название этого города казалось ей чужим. Для нее он по-прежнему был Сайгоном. Всю оставшуюся неделю она вместе со своей семьей изображала из себя туристку – посетила рынок Бинь Тай и храм Као Дай, но обошла стороной Военный музей и тоннели Кути, предпочитая изучать улицы, местные рынки и магазины.
– Мам, можно я сошью себе на заказ аозай? – спросила Джейн, когда они проходили мимо портновской мастерской.
– Хорошо. Лили, ты тоже можешь – сказала она. – Наденете их на свадьбу, – добавила она очень тихо, но Джейн все-таки услышала эти слова и с раздражением повернулась к матери.
Ань обнаружила, что ей сложно приспособиться к жаре, что от влажной погоды ее тошнит и кружится голова, да еще и смена часовых поясов сказывалась. Местные жители легко определяли, что она и ее братья не местные: с годами в их вьетнамский язык проникли нотки английского. На второй день, когда она вместе с дочерьми покупала бань бео[27] у уличной торговки, та поинтересовалась, откуда они родом.
– Вунгтхэм, – ответила Ань. – Но сейчас мы живем в Лондоне, в Англии.
Женщина улыбнулась и сказала:
– Значит, вы бросили свою страну. – В ее голосе не было ни горечи, ни злобы, а только констатация факта, который не подлежал обсуждению.
Ань не нашлась что ответить: эти слова словно бы ударили ее обухом по голове. Она лишь улыбнулась в ответ и из чувства вины протянула продавщице еще 20 000 донгов, сказав, чтобы та оставила сдачу себе. На вопрос Лили, о чем они говорили с той женщиной, Ань ответила:
– Да ничего особенного, она просто спросила, откуда мы приехали, и сказала, что ты очень красивая.
Ань все виделось иначе: она – жертва, а ее семья – обделенная, брошенная своей страной, точнее, всем миром. Она не задумывалась о том, что роли могут поменяться местами, что другие люди станут воспринимать это иначе – считать, что она сбежала из своей страны на Запад и вернулась сорок лет спустя с семьей и богатством, показной кучей донгов в сумочке, с кожей, отвыкшей от местного климата. На мгновение ей стало стыдно за то, что она отвернулась от земли, которая ее породила, стыдно за то, что она чувствует себя чужой и что с ней обращаются как с чужой. Уличные торговцы ходили за ней и Томом по пятам, пытаясь продать им свежие кокосы или шляпы нонла[28], не делая разницы между ней и другими туристами. Пожалуй, с Ань они вели себя даже более настойчиво, используя ее знание вьетнамского в качестве оружия, рассказывая душераздирающие истории о сыновьях, которых они пытались пристроить в колледж. И как любой другой турист, она сдавалась и соглашалась на уговоры, покупая больше шляп, свежих кокосов и манго, чем могла унести, – чувство вины толкало ее к тратам.
На следующее утро, когда солнце едва поднялось над горизонтом, ее семья и Тхак спали, а она ела суп фо на завтрак в отеле со своими братьями. Они будто снова очутились в Кайтаке: опустив головы, мальчики ели рисовую кашу в светлой столовой перед уроками, Ань сидела напротив них, и Тхань жевал с открытым ртом. Он созванивался по «Фэйстайм» со своими детьми и женой, в Лондоне было время обеда[29].
– Я соскучился, – признался он, нежно улыбаясь в экран.
У Миня было то же отсутствующее выражение лица, как в подростковом возрасте, и Ань винила в этом ранний подъем и смену часовых поясов.
Изменилось все и ничего. Братья по-прежнему были ее бременем и ее гордостью, и она по-прежнему стремилась защитить их. Как и прежде, она старалась скрыть от них свои переживания, только теперь братья были старше, мудрее и могли уловить, если ее что-то беспокоит: взгляд становился пустым, пальцы судорожно теребили скатерть.
– Что случилось? – спросил Тхань, отложив в сторону телефон.
Ань рассказала им об уличной торговке, пытаясь перевести все в шутку, как будто это было пустяком.
– Она просто завидует, – сказал Минь, пожав плечами. – Мы никоим образом не бросали свою страну. У нас не было выбора, Ань. – Эти слова удивили ее. Она всегда считала, что он больше всех возражал против плана, что принимал отца за идиота, который посадил их в лодку. Видимо, на ее лице отразилось замешательство, потому что Минь продолжил:
– Знаешь, почему Дук и Ба приехали одни в Великобританию? Потому что представители власти однажды ночью ворвались в их дом и забрали его родителей в исправительный лагерь. Дуку удалось остаться в живых только потому, что он был достаточно маленьким, чтобы спрятаться в шкафу на кухне. А Ба пощадили, потому что она была пожилой, – с пренебрежением бросил он. – Якобы из уважения к ней. – Он сделал глоток супа, пережевывая лапшу. – Неужели вы не понимаете? Правительство наседало на любую семью, которую хоть как-то подозревало в сопротивлении коммунизму. А Вунгтхэм – недалеко от юга, и им было отлично известно, что у нас есть родня в Соединенных Штатах: все эти письма от Нама и преподавательская деятельность отца… Мы наверняка были среди первых в их списке.
Конечно, Ань знала это. Она помнила разговоры шепотом, исчезновение соседей, отстраненное и нервное поведение родителей. Не паранойя отца привела план в действие, а реальное положение дел. Это было не дезертирство, а отчаянная попытка выжить.
– Мы ничего не бросали, – сказал Тхань. – Мы делали только то, что должны были делать, чтобы остаться в живых.
После стольких лет пришел черед брата защищать ее. Чувство стыда никогда не покидало Ань, но в основном она гордилась тем, что они выжили, что им удалось создать себе жизнь из ничего. Да, они не стали докторами, инженерами или миллионерами, и какая-то часть ее души всегда будет желать достижения этих высот. Но они взобрались на гору, преодолев немыслимые препятствия и избежав гибели, и, оглядываясь назад, Ань понимала, что это был действительно головокружительный подъем.
* * *Они так и не решили, как поступить с прахом. Думали о том, чтобы развеять его, вернуться в Вунгтхэм и сделать это там. Но ни Ань, ни ее братья не испытывали никакого желания возвращаться в родную деревню – место, о котором они так часто вспоминали в юности. Оказалось, что они тосковали не по ней, а скорее по жизни, которую могли бы там прожить. Теперь в Вунгтхэме их ждал лишь призрак той жизни, детства и войны. Поэтому они не отправились туда и не развеяли там прах: Вунгтхэм больше не был их домом. Дом был там, где они были вместе, живая семья, оставшиеся в живых. Они поместили прах в шесть урн, две большие, красные, с золочеными украшениями – для родителей, и маленькие деревянные для братьев и сестер. В аэропорту они попрощались с Тхаком: он возвращался в Нью-Хейвен, пообещав поддерживать связь и навестить их на Рождество.
– О, чуть не забыл, – сказал он. – У меня есть для вас подарок. – Он достал толстый конверт из ручной клади и протянул его Ань. – Я нашел это в старом офисе моего отца. Думаю, он их там прятал, но они по праву принадлежат вам.
В конверте была дюжина фотографий ее семьи: свадьба отца и матери, играющие вместе кузены, братья и сестры, семейные ужины и праздники. Ань внимательно разглядывала каждую фотографию, пока не дошла до самой последней в стопке. Перед ней был снимок, на котором вся семья сидела на диване во время их последнего совместного тета, – та самая фотография, которую Тхань в гневе разорвал так много лет назад.
– Твой отец всегда присылал нам фотографии, мы тогда еще были маленькими. Он очень гордился вами.
Ань с трудом выдавила из себя «спасибо», слишком переполненная эмоциями, чтобы хоть что-то сказать. Вместо этого она еще раз обняла Тхака и прижала фотографии к груди, стараясь не намочить их слезами. В самолете она показала их своим детям.
– Это ваши бабушки, дедушки, тети и дяди, – объяснила она. Уилл взял первую фотографию, на которой Май и Вэн держались за руки.
– Они похожи на Лили и Джейн, – заметил он.
– А ты похож на него, – сказала Лили, показывая Уиллу фото маленького мальчика в синем аозае, слегка великоватом ему, со строгим и одновременном застенчивым выражением лица, в левой руке мешок с шариками, за спиной – баньяновое дерево.
– Это Дао, – сказала Ань. – Здесь ему, наверное, лет пять или шесть.
* * *Ань, Тхань и Минь везли прах в ручной клади до самого Хитроу, где было решено, что они по очереди будут передавать его друг другу. Минь взял урны первым, так как был старшим мужчиной в семье. Ань не могла не надеяться, что это повлияет на него, ограничит потребление алкоголя и все остальное, чего ему не следовало делать.
– Ты будешь заботиться о них, но не забывай, что и они теперь заботятся о тебе, – сказала она Миню, веря, что он поймет смысл этих слов, но он лишь рассеянно кивнул, не вникая в них.
Они попрощались у стоянки такси: Ань села в машину с детьми, а Том, Тхань и Минь отправились вместе на поезде.
– До скорого, – сказал Тхань. – Я привезу к вам детей, пока не кончились каникулы.
И вот теперь вся семья была в Лондоне, потому что Лондон был там, где были они, там, где они, был дом.
33
Дао
Меня охватила паника, когда я наблюдал, как они раскапывают мою могилу, но папа все объяснил.
Нас держали в коробках, и наши тела впервые полетели на самолете.
Странно наблюдать, как твое тело движется, но без тебя,
Словно видео с задержкой звука.
Но, увидев свой гроб, я осознал глубоко, как никогда,