Блуждающие души

26

Ноябрь 1985 – Лондон

– Ну, как тебе эта? – Ань держала в руках серую блузку с огромным бантом из материала, похожего на шелк.

– Слишком мрачная, – ответила Биань. – Синяя мне нравится больше. Она выглядит профессиональнее.

Ань слушала подругу без возражений, так как та лучше разбиралась в моде, – поэтому вернула серую блузку обратно на вешалку. Они дошли до кассы C&A, где Ань передала продавщице синюю блузку на пуговицах и черную юбку-карандаш.

– Я уже больше двух лет не покупала себе ничего нового из одежды, – прошептала Ань подруге на ухо, чтобы больше никто не услышал. – В основном мне приходится донашивать старую одежду Миня.

У них с Биань был одинаковый размер обуви, и они договорились, что подруга одолжит ей пару бежевых туфель на каблуке: наряд и без того стал непозволительной тратой.

Они прошли по Льюишем-Хай-стрит до самого Кэтфорда. В городе уже начали украшать магазины к Рождеству, и мерцающие огни, елки и изображения снеговиков и Санта-Клаусов придавали их прогулке праздничное настроение.

– Сколько людей! – заметила Биань. – Все уже закупаются на Рождество.

Пока они шли и разговаривали, Ань успокоилась и на время забыла о предстоящем в понедельник собеседовании. После ссоры с Минем прошлой зимой она постепенно начала обдумывать разные варианты и решать, чем можно было бы заняться, помимо шитья блузок в сыром и холодном помещении. На самом деле она не исключительно по своей воле начала поиски новой деятельности. Медленно, но верно спрос на швей в Лондоне уменьшался. Все чаще и чаще компании переводили свой бизнес за границу – в Индию, Китай и даже во Вьетнам.

– Какая ирония! – сказала она Биань, когда они проходили мимо супермаркета «Сейнсберис». – Возможно, если бы мы остались во Вьетнаме, они бы взяли меня на работу.

Число ее коллег стремительно сокращалось, на фабрике с каждым днем становилось все тише. Первыми увольняли наименее эффективных, и Ань решила действовать, пока не настала ее очередь.

Начиная с лета почти все свое свободное время она тратила на программу подготовки для трудоустройства, которую предоставлял Совет по делам беженцев. Раз в месяц Ань ездила в их офис в Стратфорде, что всегда напоминало ей посещение кабинетов в Кайтаке и Соупли, откуда она выходила либо с безутешными, либо с отличными новостями. В Стратфорде ею занимался консультант по имени Джулиан, добрый человек с лысиной и длинной, неухоженной бородой.

– У меня хорошо получается выполнять чужие указания. И быть организованной, – сказала она ему во время их первой встречи. А потом нерешительно, со смущением в голосе добавила: – Раньше в школе у меня были хорошие оценки по математике, но я давно не занималась.

– Вот и отлично, – ответил он. – Гораздо легче обучить кого-то математике, чем научить следовать указаниям и быть организованным. – Джулиан с улыбкой откинулся на спинку стула. Именно он устроил для нее собеседование на должность секретаря в бухгалтерской фирме рядом с собором Святого Павла. Он был примерно одного возраста с ее отцом, каким она его видела в последний раз, и Ань задумалась, вела бы она похожие разговоры с отцом, если бы он остался жив, каким бы отцом он стал для этой взрослой женщины, в которую она превратилась.

– Мы можем обучить тебя навыкам, нужным для того, чтобы стать высоко востребованной на рынке труда, – улыбнулся Джулиан.

По вечерам Ань подсаживалась к Тханю за обеденный стол, где он усердно готовился к вступительным экзаменам – мешки под глазами становились все больше, но ничто не могло отвлечь его. Миня же либо не было дома, либо он спал. Домашние задания Ань состояли из упражнений по математике и английскому языку, которые могли пригодиться на работе. Теперь вместо фраз о погоде она учила такие слова, как «активы», «валовая прибыль» и «отчет о доходах и расходах», целый словарный запас, от которого можно было почувствовать себя невероятно серьезной, будущей бизнес-леди. Иногда Тхань помогал ей. «Как сказать “Tỷ lệ bách phân”?» – спрашивала она робким шепотом. «Процентное содержание», – отвечал он, не отрываясь от учебника.

Каждые вторые выходные Ань отправлялась на занятия в Совете по делам беженцев, где училась пользоваться факсом, вести бухгалтерский учет и правильно отвечать на телефонные звонки, стараясь говорить с английским акцентом и не делать ошибок. Она знала, что братья не возражают против ее частого отсутствия. Сначала Ань беспокоилась, что они не смогут позаботиться о себе или подумают, что сестра их бросает, как тогда, когда она оставила их у Ба в первый раз. «У вас есть номер Совета, если вдруг понадобится связаться со мной, ведь так? – переспрашивала она их снова и снова. – Без глупостей, пожалуйста». Но со временем Ань поняла, что братья уже достаточно взрослые, чтобы позаботиться о себе, и что они рады возможности свободно вздохнуть, ведь и она тоже рада этому. К ее возвращению стол был накрыт, ужин готов, часто это были остатки обеда, но все равно Ань находила что-то роскошное в том, чтобы приходить домой к тарелке с едой, разогретой для тебя кем-то другим.

– Как прошли занятия? – интересовался Минь. Ань заметила, что он радуется ее сосредоточенности на собственных делах, а не на его, и эти любезные вопросы были способом перенаправить внимание. Они так и не залечили раны от той ссоры в начале года, между ними сохранялась пропасть, а любезности были притворством, чтобы избежать новых ссор и шрамов.

– Хорошо, – отвечала Ань и рассказывала о том, чему научилась за этот день.

Два раза в неделю по вечерам занятия проходили в Академии Харриса в Стретеме. Там она садилась за маленькую деревянную парту, как будто снова очутившись в школе. Но вместо тетрадей и карандашей перед ней гордо возвышалась пишущая машинка, и на протяжении следующего часа Ань вместе с двадцатью другими женщинами упражнялась в печатании, и этот гул весь вечер звенел у нее в ушах. Как и с шитьем, поначалу ее беспокоила собственная медлительность. Долгие секунды уходили на поиск каждой клавиши, указательные пальцы зависали над машинкой, и печатание не совпадало с ритмом ее одногруппниц. Им выдавали текст, который предстояло набрать, – иногда отрывок из романа, иногда инструкцию к электроприбору, – и зачастую Ань не удавалось понять его смысл. Учительница, миссис Вулс, ходила между партами со строгим видом и смотрела не на лица учеников, а на их пальцы, и молча поправляла их, если это было нужно. К концу лета Ань могла печатать в одном темпе с другими людьми в комнате, звук ее печатания сливался с общим, пальцы больше не сводило судорогой. Несколько раз она даже замечала, как миссис Вулс одобрительно кивает в такт ее темпу, намек на улыбку скрывался в накрашенных красной помадой губах.

Ань поднялась в квартиру Биань, которую та делила с двумя женщинами с их предыдущего места работы на фабрике одежды в Хакни. Она пришла, чтобы одолжить бежевые туфли на каблуках и попрактиковаться в ходьбе под смех подруги над ее неуклюжестью. «Нужно всего лишь держать голову высоко! – наставляла Биань. – И ты научишься в два счета». Они обнялись на прощание, Биань пожелала Ань удачи на собеседовании: «Ты отлично справишься. Они будут полными дураками, если не возьмут тебя на работу». Домой Ань шла в одиночестве, кутаясь в пальто, так как дрожала то ли от холода, то ли от нервозности, то ли от того и другого одновременно.

Темнело, и пабы начали заполняться, пиво текло рекой по улицам Кэтфорда. Ань проходила мимо уличного торговца елками, и, следуя внезапному порыву, купила самое дешевое и маленькое, но тем не менее рождественское дерево. Пока она несла его домой, иголки кололи кожу и она спотыкалась на лестнице. Братья охнули, когда увидели ее на пороге квартиры 3Б.

– Настоящая? – спросил Тхань, забирая деревце у сестры. Запах хвои наполнил квартиру, и после долгого обсуждения было решено поставить елку у окна, слева от обеденного стола. Минь и Тхань отправились в ближайший магазин Армии спасения, откуда вернулись с елочными украшениями, и весь вечер наряжали дерево шарами и звездами, гирляндами и мишурой.

27

Дао

Ань начинает походить на Ма: такой же прямой нос и волнистые волосы. Тхань и Минь – настоящие взрослые, интересно, на кого из них я был бы больше похож: был бы я, как Тхань, выше отца и с прыщами по всему лицу?

Интересно, каким студентом я бы стал.

Серьезным и прилежным, как Дук,

или смешливым и болтливым, как Тхань,

Или никаким, как Минь.

Я кружу повсюду, как пчела, играя в свою любимую игру – представляю себя на их месте.

Представляю, что и я – настоящий лондонец, что я тоже жив.

Но иногда меня переполняют чувства от осознания, что этому нет конца.

Я всего лишь фантомная конечность

того, чем могла бы стать наша семья.

Ма потребовала, чтобы я прекратил эту игру и лучше возился вместо этого с Май и Вэн. Она сказала, что нам нужно дать Ань, Тханю и Миню немного пространства; что теперь, когда они повзрослели, нам нужно перестать так сильно заботиться о них.

И добавила, что я хмурый и безумный, а в ответ я отправился бродить в одиночку.

Отправился плавать в самых глубоких уголках Кораллового моря,

где киты и медузы,

морские звезды и дельфины

окружали меня.

Я задумался: одна и та же вода держала меня

и мою семью

на последнем вздохе.

И мне захотелось уйти.

Поэтому я вернулся в пустоту, к родителям, к Май, Вэн и Хоангу. Мы обнялись, и на секунду, клянусь, я почувствовал их кожу на своей, парфюм Ма ударил в ноздри, волосы Вэн кололи кожу.

На секунду я готов был поклясться, что я жив.

28

Март 1987 – Лондон

Цветы на вишневых деревьях готовились к торжественному появлению на улицах и парках Лондона, словно танцоры, ожидающие за кулисами, когда же поднимут занавес. Птицы – вяхири, воробьи, малиновки и сороки – пели и трепетали крыльями. Том предложил сходить на прогулку, после того как Ань призналась, что никогда не видела Букингемский дворец. «Можем встретиться у станции “Грин-парк” и пройти через сквер до самых ворот дворца, – объяснил он накануне по телефону. – Заодно посмотрим на смену караула».

С Томом Ань познакомилась в январе в бухгалтерской фирме, в которую устроилась. Со швейной фабрики она ушла больше года назад, но все еще скучала по своим друзьям, по вьетнамскому языку, по парням из китайского ресторана на Кингсленд-роуд. Ее новый офис находился на пятом этаже высокого белого здания в переулке рядом с Кэннон-стрит. Яркое освещение слепило, потолки были низкими, а маленькие рабочие столы теснились в крохотной комнате, где стоял запах сигарет и несвежего кофе. Будни проходили под непрекращающийся гул клавиш и факсов, хруст листов бумаги и трезвон телефонов. Но зато это была приличная работа, с пенсией, с фиксированными часами и хорошей зарплатой, – работа, где Ань была единственной азиаткой на всем этаже, если не считать бухгалтера-индийца, сидевшего в другом конце комнаты.

Том пришел к ним как аудитор – темный костюм и портфель подчеркивали его волосы и глаза, а долговязая фигура неловко смотрелась в тесной комнате – все обернулись к нему, а затем к ней. Взгляды коллег метались между ними, как бы говоря: «Еще один!» – хотя Ань видела, что он не вьетнамец, его кожа была намного бледнее, чем у нее. Ее начальник провел Тома в свой кабинет, а через десять минут вышел обратно, чтобы пригласить Ань присоединиться к ним. Он представил их друг другу и сказал, подмигнув:

– Ань покажет вам офис. Может, вы вместе пообедаете. – Оба сидели напротив него, уставившись на свои колени и стараясь не смотреть друг на друга.

В течение следующих нескольких дней Ань показывала Тому район вокруг собора Святого Павла, водила на обед в кафетерий и в местечко с сэндвичами на соседней улице. Она узнала, что он родом из Гонконга, но родился в Лондоне. Родители дали ему английское имя, чтобы закрепить «принадлежность» к Англии: об этом приходится вспоминать каждый раз, когда он с кем-то знакомится. Его отец был врачом в больнице Гая, и родители надеялись, что Том пойдет по его стопам, но он совсем не интересовался этой сферой.

– Я не переношу вида крови, – признался он, поморщившись. – Меня от нее передергивает. – Однако Тому с легкостью давалась математика, он слышал, что аудиторская деятельность хорошо оплачивается и обещает стабильность в нестабильной экономике, поэтому не раздумывая начал строить эту карьеру.

Все в офисе вдруг стали пытаться сосватать их, искали любые предлоги, чтобы они работали вместе, просили Ань показать Тому, как пользоваться принтером, или объяснить, где находится ближайшее почтовое отделение. Она понимала, что коллеги хотели как лучше, но устала от того, что они лезут не в свое дело, полагая, что раз Ань и Том азиаты, то им суждено быть вместе. Удивительное отсутствие воображения! На самом деле Ань была уверена, что, если бы не постоянное вмешательство коллег, они с Томом начали бы встречаться гораздо раньше. А так, лишь в свой последний день работы в фирме, когда аудиторская проверка была закончена, Том попросил Ань порекомендовать лучший вьетнамский ресторан в Лондоне. Услышав ответ – «Cây Xoài, в Пекхэме», – он тут же заявил: «Мы просто обязаны сходить туда вместе, в следующую субботу».

В тот день она вернулась в квартиру 3Б сияющей. Братья сразу же заметили в ней что-то странное, какую-то легкость, которой раньше не было.

– Чему это ты так улыбаешься? – поинтересовался Минь. Ему было уже двадцать два года, он работал на полную ставку в магазине «Теско» на соседней улице. С годами Минь немного отдалился от своих друзей, но все равно частенько возвращался домой поздно, бог знает откуда и от него разило бог знает чем, но Ань больше не пыталась узнать про эту сторону жизни брата, которую он держал в строгом секрете.

Тхань недавно начал встречаться с девушкой по имени Тху, которая, как выяснилось, выросла недалеко от Вунгтхэма. Они познакомились на одном из общественных мероприятий Вьетнамской Ассоциации и сразу же сблизились, вспоминая свои деревни, скучая по жаре и даже по тропическим ливням, по рисовым полям и мерцающему небу, на котором можно разглядеть все звезды и планеты, не затуманенные смогом. «Как будто наши души нашли друг друга», – сказал он в тот вечер, и Ань не могла не фыркнуть от такой банальной фразы, от того, что ее брат, к своему же собственному раздражению, влюбился.

Теперь Тхань мог отплатить сестре за то фырканье и, догадываясь, что дело здесь не обошлось без мужчины, спросил с усмешкой:

– Да, Ань, а чему этоты так радуешься?

Два месяца спустя Ань и Том прогуливались по центру Лондона, буквально в нескольких метрах от королевы. Ань делилась последними новостями из офиса – рассказывала о нелепых галстуках начальника и о горячих обедах новой соседки по столу, которые она ела, не отходя от рабочего места, и запах которых сохранялся в течение всего дня. В последние несколько лет Ань редко ходила на свидания: все свое внимание она сосредоточила на братьях и карьере, но ей хватало опыта общения, чтобы понять, что они с Томом достигли той вершины, когда простых разговоров уже недостаточно и ей нужно начать открывать душу. Этот этап всегда давался ей с трудом, потому что нужно было выставлять напоказ то, что хранилось глубоко внутри. Она рассказала Тому о своей семье, о Кайтаке и Соупли, но только вскользь, как будто это были давние события, о которых она не часто вспоминает. Она чувствовала, что Тому требуется больше, что он хочет проникнуть внутрь и узнать правду, найти недостающие кусочки головоломки, которые она раскрывала ему по чуть-чуть на протяжении последних двух месяцев.

– Как так получилось, что ты живешь в Лондоне уже семь лет и ни разу не видела Букингемский дворец? – спросил он, прерывая ее офисные истории. Ань не нашлась что ответить, как объяснить, что его Лондон отличается от ее Лондона, что она здесь гостья, которую с неохотой принимают правительство и граждане. Ей не место ни в Грин-парке, ни в Букингемском дворце. Она считала, что в таких местах ее должен сопровождать кто-то вроде него, живая виза, штамп в паспорте, оправдывающий ее присутствие. Но вместо этого она ответила:

– Время пролетело незаметно. Мы давно собирались сходить, но никак не подворачивался подходящий момент. – Они продолжили прогулку в полной тишине; Ань почувствовала на себе взгляд Тома и поняла, что такого ответа ему недостаточно.

– В Гонконге наша учительница английского языка сказала, что, как только мы доберемся до Англии, нам обязательно нужно посетить Букингемский дворец. Но иногда мне кажется, что мы все еще сюда не добрались. – Ань нарочно говорила двусмысленно, сама не понимая, о чем думает, чем хочет поделиться, а что скрыть. Хотя она свободно разговаривала по-английски, но все равно чувствовала, что между мыслями и словами существует пропасть, сломанный мост перевода.

– Что ты имеешь в виду? – его тон был не резким, а пытливым, в нем звучало искреннее любопытство.

Ань не торопилась с ответом, потирая большие пальцы и кусая губы. Она думала о Мине, старшем сыне в семье, – от надежд, которые она и ее родители возлагали на него, не осталось и следа. Она думала о Тхане, который получил аттестат зрелости с отличием, но не стал поступать в университет, потому что для стипендии ему не хватило баллов. Вместо этого он устроился на работу в почтовое отделение страховой компании, неподалеку от ее офиса. В первый же рабочий день они вместе поехали на метро. Ехали молча, Тхань крепко держался за металлический поручень, ему пришлось узнать, что такое час пик. «По крайней мере, я сразу начну зарабатывать деньги, – объяснил он накануне за ужином, передвигая брокколи в тарелке. – Может, это и к лучшему. Глупо было надеяться, что я смогу стать астрономом». Он был разочарован и раздавлен, и Ань было больно видеть, как его невинность и наивность улетучиваются, пока он учится прагматизму и компромиссам.

– Мне кажется, что мы не достигли здесь того, чего хотели или о чем для нас мечтали родители, – принялась объяснять Ань. – Кажется, что… мы не можем делать все эти вещи, развлекаться как туристы, пока не достигнем этого.

Она снова подумала о том, во что они трое превратились, живя в квартире с одной спальней, где Миню приходилось ночевать на диване, свесив с него ноги. Их ужины, которые раньше были наполнены рассказами Тханя о школе и друзьях, теперь проходили в полном молчании: Тхань и Ань уставали после рабочего дня, Минь либо был под кайфом, либо отсутствовал. Их ежемесячные походы в китайский квартал случались все реже и реже, напоминая теперь скорее рутину, чем радостную прогулку. Временами их можно было принять скорее за соседей по квартире, чем за семью, – трое взрослых людей, живущих под одной крышей скорее по нужде, чем по желанию. Чтобы избежать взгляда Тома, Ань уставилась на пешеходную дорожку, по которой они шли через парк: от цветочной пыльцы у нее зачесались нос и глаза.

– Кажется, что эти вещи должны быть нашей наградой, а не обычным занятием, – продолжала она. – Эта сторона Лондона станет доступна нам, только если мыпо-настоящему доберемся сюда. Не раньше чем мы съедем с муниципальной квартиры, найдем достойную работу и тому подобное.

Она почувствовала, что Том прощупывает почву, тщательно подбирает слова, как матадор перед быком, пытаясь понять, какая она на самом деле, чего следует избегать и что говорить. Она не привыкла, чтобы мужчины продолжали расспрашивать ее. Обычно они отступали именно в этот момент, так как чувствовали ее сомнения и дистанцию, которую она прокладывала между ними. Они махали белым флагом и шли своей дорогой. Но в этот раз Ань обнаружила, что в ней тлеет надежда: Том будет бороться и не сдастся.

– Я уверен, что твои родители просто хотели, чтобы вы все были счастливы и держались вместе, ведь так? Посмотри на себя: ты работаешь в крупной компании, прилично зарабатываешь. Ты добилась большего успеха, чем многие люди, которые родом отсюда и у которых был хороший старт.

– Наверное, ты прав, – сказала она. Перед ней пробежал мальчик, бросился на руки матери, которая радостно подняла его высоко в воздух. Ань продолжила: – Ноони не добрались сюда. И иногда я просто… не чувствую, что я, Тхань или Минь имеем право бродить по Лондону, делая все эти приятные вещи, которых они не смогли сделать.

– Конечно, имеете. Вы настрадались на всю жизнь вперед. Вы можете делать здесь все, что захотите. У вас такие же права, как и у всех остальных, – сказал Том.

Они продолжали прогулку. Птицы все еще щебетали в деревьях, пчелы кружились, собирая нектар с цветов, растущих по краям тропинки, жужжание было едва различимо: оно смешивалось с гулом детей, игравших на лужайке неподалеку.

– Но они мертвы. Почти вся моя семья мертва. – Ань была взволнована, истинность этого факта – ранее не озвученная – зашевелилась и вырвалась наружу. – Мне кажется неправильным наслаждаться жизнью, когда они похоронены в каком-то неизвестном месте в Гонконге.

Том нахмурился. Ее охватило беспокойство, что она сказала слишком много, что правда чересчур тяжела и отпугнет его. Несколько секунд он не двигался, и у нее промелькнула мысль: «Вот и все. Сейчас он скажет, что ему пора». Но Том сказал другое:

– Ты ведь знаешь, что не виновата в этом?

Ань откинула волосы с лица. В этот момент она почувствовала, что он видит ее насквозь; что понимает ее страхи, горе и вину, что он видит Май и Вэн, Дао и Хоанга, засевших в каждом уголке ее головы – превратившихся в вечную утрату, которая одновременно окутывала и управляла ею.

Ань вцепилась в его руку и пошла дальше, молча, не глядя на него, а только двигаясь вперед.

Часть III