У Лаки

– Возвращайтесь в кафе, – сказал Ахилл. – Здесь ваше место.

– Нет. Мы вас не простим. И это изменится очень нескоро. Я пришел только потому, что мне надо забрать кое-какие вещи.

– Бери, что хочешь. Возьми сигарет. Я не помешаю.

Бывшая спальня Лаки и Валии располагалась ближе всех к генератору. Когда-то Лаки находил его гул приятным, ассоциировал с крепким сном счастливый жизни. Единственной проблемой «Ахиллиона» был Ахилл. Он разрушил их дом. Он сделал кафе гадким.

Лаки собрал одежду, которую оставила Валия. Ту, что она просила, включая несколько вещей, которые ему никогда не нравились, – шляпку а-ля пастушка Бо Пип и фиолетовый кардиган, который Валия иногда носила по вечерам после закрытия. А ей, в свою очередь, не нравились ботинки Лаки. Твердила, мол, их нужно поменять. Но из-за костлявых ступней и синдрома Хаглунда Лаки совершенно не хотелось разнашивать новую обувь. Без настоящего дома, без особых денег, Лаки находил утешение в бытовых мыслях, в обычных мелких разногласиях между мужем и женой, в нескольких вещах, которые ему не нравились и которые были мерилом их хорошего брака.

Кто-то завозился с задней калиткой. Она представляла собой лист катаного железа, прибитый к раме, цепь, замок, петли. И эти детали издавали характерные звуки при прикосновении.

Лаки выглянул на веранду:

– Ахилл, вы тут?

Он пересек двор, вышел за забор и прошел по дорожке. Снова позвал тестя. С кем это старик встречался? С каких пор у Ахилла появились друзья? Переулок заканчивался большой рытвиной. Улица выглядела темной и безлюдной, как проселочная дорога маленького городка. Ночной воздух казался заряженным. Лаки выбрал направление наугад. Пройдя два квартала, он нашел Ахилла перед овощным магазином. Тесть поливал крыльцо и ступеньки бензином.

– Ты что, крышей, на хер, тронулся?! – зашипел Лаки.

Ахилл планировал заманить посетителей обратно, спалив овощной магазин. Расчет был в том, что, лишившись источника продуктов, местные жители начнут снова стекаться ужинать в «Ахиллион», и мистер Аспройеракас любезно простит им предательство. Рядом с овощной лавкой никто не жил, поэтому Ахилл мог сжечь хоть все здание без жертв. Он никак не мог оставить все как есть. Только не так.

– Ты поможешь разжечь или как? – спросил Ахилл.

Лаки поднял канистру и качнул головой, показывая, что надо уходить. Ахилл сощурился. Бензин тек по тротуару вокруг ног Ахилла, стекал с подоконников и выложенных плиткой ступенек входа. Лаки обхватил тестя за плечи, намереваясь увести от лавки. Когда тот попытался вырваться, Лаки сжал старику основание шеи, нагнул его и потащил по улице.

– Я пытаюсь избавиться от проклятия! – возмутился Ахилл, когда они вернулись на кухню кафе. – Овощная лавка – наша проблема, конкурент!

– Проблема – это то, что вы выплескиваете разочарование через насилие. Решение – это что я успел вовремя и не дать вам опять облажаться. Вы понимаете, что я оставил Америку, чтобы стать частью вашей семьи?

– Да, ты покинул свою большую страну. Но ты женился на Валии, а она много красивее тебя. Послушай сюда: у той лавки я пытался помочь всем нам. Если бы я ее сжег, пока ты тут пакуешь вещи, то у меня было бы, как они это называют, алиби. Понимаешь? Думаешь, я дурак? Я увидел шанс и воспользовался!

– Я думаю, вы сошли с ума, Ахилл.

– Я пытаюсь защитить дело своей семьи! Я делаю всё, что в моих силах, чтобы улучшить наше положение. Та канистра с бензином была нашим ответом. И вообще – где она?

– Кажется, – сказал Лаки, – мы оставили ее у магазина.

Пару мгновений назад он чувствовал себя полностью разумным и дееспособным. Теперь – нет.

– Я возвращаюсь, – заявил Ахилл.

– Вы не вернетесь, и я тоже, – отрезал Лаки. – Кто-нибудь нас увидит. Идите спать, мистер. Вы выглядите ужасно, господи прости.

– М-да?

Позже, когда Ахилл уснул, Лаки одолжил «кафе на колесах» и вернулся в отель в Паддингтоне. Там он разбудил Валию и подробно описал произошедшее перед овощной лавкой.

– Мы должны избавиться от отца, – сказала Валия. – Это наш шанс отобрать у него кафе. Идеально. Шанс вернуть Пенелопу.

– Уверена?

– Я хочу, чтобы отец страдал за то, что сделал с Пенни. Надо выгнать его из кафе. Это любовь всей его жизни, и мы ее отнимем. Отправим его куда подальше.

– И как, черт возьми, мы это сделаем? – спросил Лаки.

– Я знаю верный способ.

– И мы станем управлять кафе?

– Попробуем с годик, – сказала Валия.

– Меня устроит.

– Утром мы вернемся в «Ахиллион» и приступим к работе как обычно: я за стойкой, ты на кухне. Пригласим полицию на обед за счет заведения. Ты меня слушаешь?

Следующим утром в кафе Валия сказала Ахиллу – он тем временем тайком вознес хвалу отцу Нектарию и Господу Богу за то, что они вернули его дочь домой, – что ему нельзя выходить из жилых помещений на случай, если кто-то его видел прошлой ночью у овощной лавки и заявил в полицию. Она напомнила Ахиллу, что бросить там канистру с бензином – ужасная ошибка. Задерни шторы в дальних комнатах, советовала Валия. Не шуми.

В полдень она нашла Ахилла, который любовался своим оливковым деревом, и убедила спрятаться, потому что приехала полиция и один патрульный попросился в туалет, вероятно, желая осмотреться. Проверить, на месте ли владелец.

Выглядывая из-за сарая, чувствуя, как что-то холодное будто вонзается ему в позвоночник, Ахилл наблюдал, как констебль входит в уборную, а затем выходит и на обратном пути останавливается под виноградными лозами завязать шнурки на ботинках.

Некоторое время спустя Валия снова вышла и увидела, что отец сидит, прислонившись спиной к сараю. Солнце било Ахиллу в лицо, глаза были закрыты. Есть в его облике, подумалось Валии, что-то беспомощное. Он страдает. Он наголову разбит. А она может протянуть руку и вырвать его душу из груди.

– Что вы сказали полиции? – спросил Ахилл. – Они знают, что на той неделе я поколотил каких-то пьяниц?

– Лаки от них избавился.

– Вот же счастливчик, хорош.

– А они сказали, что прошлой ночью кто-то облил овощную лавку бензином. До сих пор запах стоит, видимо. И канистру нашли.

– Запах скоро выветрится. Не о чем волноваться.

Несколько часов спустя Валия выбежала на заднюю веранду, где Ахилл, лежа на матрасе, рассматривал свои четки. Разочарованный – слишком дешевые на вид.

– Полиция вернулась после ужина, – сообщила Валия.

– Опять! Что они знают? Что говорят?

– Хотели видеть тебя. Я сказала им, что ты в Квинсленде.

– Умница.

– Тебе надо уехать, – проговорила Валия. – У нас есть деньги на билет, вот.

Она бросила на колени отцу конверт:

– Сегодня же. Я помогу собрать вещи. Билл Пападаматис живет в Брисбене. Он даст тебе работу.

– Слишком далеко! И это мой дом. «Ахиллион».

– Понятно же, полиция подозревает, что ты пытался поджечь тот магазин. А если они вернутся с ордером на обыск?

– Вряд ли полиция в этом городе пойдет так далеко. И что это вообще такое – ордер на обыск?

– Тебе надо уехать, – повторила Валия. – Или хочешь окончательно добить наше дело?

Ахилл отказался от последнего ужина в кафе и вместо этого потребовал Лаки на пару слов. Он говорил так, словно передавал собственность навсегда, как будто Лаки – молодое воплощение его «я», и Ахилл хотел, чтобы он извлек пользу из его опыта.

Может, Лаки стоит потратить выходное военное пособие? В кафе нужно поставить краны с газировкой, эта штуковина приманит клиентов сотнями. Ахилл сказал Лаки, что тот должен жертвовать деньги местной англиканской и католической церквям в равных долях. Делай все, что в твоих силах, для православных. Не обязательно посещать мессу, главное, давай деньги священникам, причем лично. А маристам, нечистым на руку, – никогда. Спрашивай священников про назначенные свадьбы и похороны и напоминай, что мы обслуживаем крупные мероприятия, говорил Ахилл. Мы занимались этим до войны, со временем эта услуга вернется. Не стесняйтесь писать семьям. Иногда семья невесты оплачивает банкет, иногда нет. У священника можно уточнить. И нам нужны собаки для охраны двора. У нас никогда не было собак, потому что я не люблю животных. Вот мое ружье. Достань музыкальный автомат.

И Ахилл спросил:

– Если я уеду в Брисбен, Пенни и Валии станет легче?

– Честно говоря, не знаю, – ответил Лаки.

Ахилл обошел свой дом в самый последний раз, почесывая голову кончиком карандаша. Хотелось дать Лаки еще пару-тройку советов.

Пейте больше, ходите в паб после обеда, заводите друзей; я в этом всем облажался.

Переулок за задним двором – вот и весь твой удел после смерти жены.

Никогда не знаешь, что ждет дальше. Никогда не знаешь, что сам будешь делать.

Оливковое дерево крепкое, выдержит висельника.

В кафе нужно добавить Америку – гамбургеры, мороженое и прочие американские блюда в меню.

Кое о чем Ахилл умолчал. Он подозревал, что никакая полиция его не ищет, но признавал свой крах. И был готов на изгнание, если это поможет дочерям его простить.

– Я вернусь через месяцев девять? – спросил Ахилл.

– Лучше через год, на всякий случай, – предложил Лаки.

– Ты прагматик, – сказал ему Ахилл. – Но и мечтатель. Не могу понять, как это уживается в одном человеке. И у меня есть просьба: я хочу остаться еще на день. Уеду в Брисбен завтра.

– Нет, сегодня, – настоял Лаки. – Вы не понимаете, что на кону. Полиция может вернуться с обыском кафе.

– А еще разрешаю сменить название. Может, нынешнее проклято? Назовите кафе «У Лаки», если захочется. Или «У Валии». Или «У Пенелопы», да, звучит хорошо.

По дороге на Центральный вокзал Ахилл покорно сидел в «кафе на колесах», сложившись пополам, чтобы его не было видно.

– Дело сделано, – сказал Лаки, когда Ахилл уехал.

– Повержен! – отозвалась Валия. – Теперь мы будем управлять кафе так, как нам нравится.

Но с клиентами продолжилась все та же история. Они обходили кафе стороной.

Лаки встал до рассвета, чтобы затопить печь. Он жег дрова из оливы и одежду тестя. Дымовой призрак Ахилла утекал наружу через трубу.

«Старик свалил!» – мысленно воскликнула Валия, открывая двери кафе.

На выходное пособие Лаки купил новые навесы – в оранжевую и белую полоску. Сделал на доске табличку и вывесил в витрине: «Новый владелец».

И вот однажды это случилось: посетители вернулись.

Каждое утро на тротуаре в ожидании открытия топтались двое-трое рабочих. Дети, прибегая после школы, запихивались сэндвичами из «Ахиллиона». Поток нарастал, до обеда успевали обслуживать сотню гостей, и среди них распространился слух, что Безумного Ахилла отправили в психиатрическую лечебницу. Поговаривали о расколе внутри клана Аспройеракас, как хорошая его часть противостояла плохой и победила. Кафе восстановилось.

Лаки Маллиоса донимали детишки. Бледные подростки толпились у кухонной двери и задавали вопросы, пока он скреб плиту и протирал все мокрой тряпкой, привязанной к ручке метлы. Его голос звучал ровно во время работы.

В.: А что вы делали на войне?

О.: Был поваром.

В.: Если Америка такая великая, то что ж вы не там?

О.: Моя жена родилась в Сиднее. Здесь ее дом.

В.: Почему мигранты приезжают в эту страну?

О.: Мигранты приезжают в поиске другой жизни. Новый дом их меняет, но и они меняют эту страну.

В.: А ваши сбросят еще одну атомную бомбу?

О.: Надеюсь, что нет. Боюсь, что да.

В.: Кем вы больше всего восхищаетесь в этом мире?

О.: Моей женой Валией.

С каждым днем Лаки становился все ближе и ближе к тому, каким он должен быть, чтобы запустить франшизу. Теперь, когда тесть убрался, Лаки дал волю собственному чутью. Он складывал бумаги «Ахиллиона» в картотечные шкафы, оплачивал налоговые долги, договаривался об лучших условиях с поставщиками. Местный совет, убежденный доводами Лаки, высадил вдоль пешеходной дорожки клены. Теперь перед кафе было приятно даже прогуливаться. По настоянию Валии Лаки купил механическую картофелечистку. Включаешь мотор, засыпаешь картофель в отверстие сверху, и через несколько секунд клубни вываливались чистенькие и блестящие, как яйца. Умиротворенный «Ахиллион» сиял.

Вот только Пенелопа пропала. Валия не нашла адрес, и они не знали, в Сиднее ли Пенни вообще. На учебе ее не видели уже несколько месяцев. Если бы могла, Валия бы написала сестре: «Ты должна вернуться домой! Ты и Лаки – вот все, что у меня есть! Ты должна продолжить учебу».

– Нам нужны краны для газировки, – сказала Валия однажды, нежась в ванне.

У них с Лаки сложилась привычка обсуждать рабочие вопросы именно так. Они менялись – кто-то в воде, кто-то на маленьком табурете рядом. Лаки первым примостился на табурет. На носу и на подбородке у него были хлебные крошки: Лаки готовил на ужин картофельный кефтедес.

– Сколько стоит? – спросил он.

– Мы все отобьем.

– А если твой отец вернется?

Валия перевернулась в ванне. Лаки неловко сглотнул, закашлялся.

– Демонтируем установку и заберем с собой, когда уедем.

Они купили краны для газировки, и две гладкие стальные ручки, торчащие из стойки, стали их любимыми предметами в кафе. На одной было выбито имя Лаки, на другой – Валии.

– Похоже на птицу в полете, – хмыкнул Лаки.

– Самое красивое, что у нас есть, – отозвалась Валия.

Потом она купила музыкальный автомат, который доставили и установили поздно вечером в пятницу. Усталые, они выкроили время для одной песни перед сном. «Лунная серенада» Гленна Миллера. Валия сделала особый заказ: никаких записей Бенни Гудмена. Парень, безусловно, одаренный, но ужасно неприятный.

Пришло письмо от Ахилла. Обратным адресом значилось кафе в Брисбене, где он жил и работал.

«Самая настоящая клоака, – писал Ахилл. – В Брисбене каждый день льет дождь. Причем такой, словно с неба падают ножки стульев».

Валия прочла письмо от отца без особого интереса или осуждения. Ахилл отчитывал дочь, что она ему не пишет, но предполагал поэтому, что дела в кафе пошли в гору. Он спрашивал – и, видимо, затеял все письмо ради этого вопроса, – наняли ли кого-то на его место.

И в конце:

Пожалуйста, скажи, что ты не сердишься и черная кошка, перебежавшая нам дорогу, исчезла.

Искренне твой,

Пенни вошла в «Ахиллион» с чемоданом в руке, с перекинутой через плечо сумочкой, устало понурившись. Неделю назад она узнала, что Ахилл переехал в Брисбен. Им сообщил об этом в Канберре водитель транспортной компании, друг Вальтера, живущий в Элрвуде, и он сделал это ужасно робко, явно подозревая, как может повлиять на Пенелопу известие, что ее отец в изгнании.

Пенелопа заявила Вальтеру, что они друг другу не подходят. Оставаться в Канберре для нее – забвение и неопределенность.

Она разжала пальцы, и чемодан глухо стукнул об пол. «Ахиллион» снова принадлежал Пенни. Она коснулась колокольчика на стойке.

Валия вышла из кухни с тарелками, но тут же сунула их в подсобку и бросилась обнимать и расцеловывать Пенелопу. Обычно сестры из «Ахиллиона» не были такими эмоциональными.

– Надеюсь, ты к нам насовсем, – сказала Валия.

Кафе было переполнено. Валия довольно вытерла руки фартуком; цель достигнута: «Ахиллион» свободен, сестра вернулась домой. Затем она подняла чемодан Пенни с книгами, обувью и пальто. Лаки поздоровался, но не рискнул обнять девушку: в каждой руке у него было по стейку на косточке, с запястий стекала кровь. Он выложил стейки на самую горячую часть плиты.

– Где Вальтер? – спросила Валия, когда они зашли в комнату Пенни.

– Расстались, – ответила Пенелопа.

– Что случилось?

– Не хочу об этом. Он хороший человек. Просто… ты не поймешь.

– Почему это я не пойму?

– Твоя история любви проста и совершенна. Ты встретила Лаки, и все. У меня все по-другому.

– Ну, хорошо, – не стала наседать Валия. – Но мы можем говорить про что угодно. Про Вальтера, отца, занятия или университет. Если нужны деньги – просто попроси.

– Деньги мне понадобятся.

Пенни легла в кровать. В общей сложности ее не было два месяца. Два наполненных бессмысленностью месяца. Первый пришелся на каникулы, второй – на начало семестра.

– Надо наверстать учебу, – сказала Валия.

– Надо перечитать кое-какие учебники, – отозвалась Пенелопа. – Вернусь к учебе на следующей неделе. А до этого хочу выспаться.

Уходя, Валия выключила свет. Пенелопа немного полежала, а потом заснула. Утром она написала в Сиднейский университет. Спрашивала, получили ли они предыдущее письмо и рекомендации. Найдется ли еще время для собеседования? Наверняка за всеми этими письмами кроется тонкое искусство, думала Пенни. Код, формула, понятная другим австралийцам. Наверняка она что-то упустила в первом письме, поэтому университет не ответил. В новом послании Пенелопа Аспройеракас множеством слов зашифровала следующее: она отвергла ожидания отца и мечтала стать ученым.

В одну июльскую среду газета «Сидней Морнинг Геральд» разоблачила мошенника, И. У. Асквита: он ложно утверждал, что обнаружил пьесу эллинистического периода. В ту пятницу Иэн потерял работу в Британском консульстве. Его обвинили в недобросовестном поведении. Верховный комиссар, как то было положено, приехал в Сидней и встретился с Иэном в кабинете.

– Какой позор, – сказал комиссар. – Так эта дурацкая пьеса – твоих рук дело.

– Глубоко сожалею, сэр, – проговорил Асквит.

– Мы такого не потерпим.

– Да, мне очень стыдно, – ответил Асквит. – И я осознаю, что для дипломата подобное недопустимо.

– Полагаю, да, в широком смысле вы были дипломатом.

Потерпев неудачу, Асквит столкнулся с фактами, которые ему удавалось игнорировать на протяжении всей авантюры: поддельная пьеса родилась из раны, которую ему нанесло университетское образование, неспособность стать настоящим знатоком античной литературы. А теперь он разрушил свою карьеру на государственной службе и превратил жизнь в череду обычных и неизбежных разочарований ранней самостоятельной жизни – неудовлетворенности учителями, разочарования в собственном таланте и в результатах образования. Все обиды – то, от чего он должен был отказаться, но не мог, что заставляло его чувствовать себя еще более жалким. Он сам допустил, чтобы пережитая неудача его искалечила.

В ответ Иэн Асквит, любитель алкоголя, начал много пить.

К трем дня следующей пятницы на столе Асквита в баре Чиппендейла стояло одиннадцать бутылок, в трех еще оставалось пиво. Он потянулся к бутылке, но нечаянно задел стакан, который откатился ему в ладонь. Это заинтересовало Асквита настолько, что он двигал стакан туда-сюда, пока следом в голову не пришло, как он выглядит в глазах официантки, которой и без того не понравился. Иэн представился и попытался объяснить, что он написал пьесу триметром и, ну, это долгая история. Его акцент почему-то заставлял девушку повторять за ним слова, в насмешку. Асквит потерял нить разговора: что говорил он, а что отвечали ему. Стало сложно понять, какое время показывают часы над дверью, и вообще многое становилось все труднее осмыслить.

Асквит утер губы платком. Сильно пьяным ему почти никогда не удавалось довести фразу до конца: едва до него самого доходила суть того, что он хотел сказать, он замолкал.

– Вы… – начал он.

– Видали мы здесь пьяниц-воображал, – подошла официантка.

Она вылила остатки из бутылок в один стакан и убрала пустые. Асквит осушил стакан и прокатил чертову посудину по столу – и дал соскользнуть на пол. А стакан не разбился. Асквит заглянул под стол в поисках своенравного стеклянного изделия, проверил у двери. Никаких стаканов.

В пабе было слишком темно.

– Я потратил столько времени впустую! – проорал Иэн в сторону бара.

Все вокруг его обсуждали.

– И мне правда нехорошо… – сказал Асквит.

В туалете паба он проскользнул в ближайшую кабинку, и защелка клацнула, как издевательский воздушный поцелуй.

Повсюду было сплошное дерьмо, в буквальном смысле. Словно расплескалось, словно его швыряли с высоты: на пол вокруг унитаза, на ободок, на стены. Твердое и жидкое, тут явно опорожнялись, и не раз. Нетвердо стоя на ногах, Асквит склонился над унитазом, и его вырвало. Основная часть даже попала по назначению. Он зажал нос, чтобы не чувствовать вонь, пока пытался отдышаться. Потом плакал, тихонько, чтобы никто не услышал. Асквит опустился на корточки. У него не получалось удерживать равновесие, сидя около обосранного унитаза. Одной рукой Асквит все-таки влез в эту гадость, пытаясь удержаться минуту-другую. Теперь плечо упиралось в грязную стену. Куртка, наверное, вся запачкалась.

В туалет никто не заходил, потому что там, в баре, они все наверняка знали, что с ним, это они его сюда загнали. Может, даже все это для него и приготовили. Асквит сполз на пол в таком страхе, какого еще никогда не испытывал, и просидел с полчаса. Его снова начало выворачивать в унитаз, на пол. Нельзя двигаться с места, пока желудок не опустел, а это случилось не сразу.

Внезапно Асквит поднялся и нашел силы выйти, бросив хороший серый блейзер. Официантка окликнула, Иэн был уверен, что услышал свое имя, когда упал на улице. Он трижды менял такси. Первый водитель вышвырнул его из машины метров через сто, когда почуял запах. Второй тоже быстро избавился от такого пассажира где-то у Уильям-стрит. Настойчиво двигаясь к цели, Асквит все же добрался домой. Единственный, кому он заплатил, был последний таксист, который высадил его на Гриннау-авеню, недалеко от его квартиры в Элизабет-Бей.

Одежда и обувь отправились прямиком в незажженный камин. К щеке присохло дерьмо, под воротничком будто что-то шевелилось. Выхватив вещи из камина, Иэн вышвырнул их на улицу, горящий от стыда, испуганный и уверенный, что в квартире с ним кто-то есть.

Потом Асквит взял ключи и вышел, как был, полностью голый, с бутылкой хереса, чтобы забрать кожаные туфли. Бутылку, закрытую, он держал в поднятой руке, на случай если кто-то нападет. Спасательная операция прошла успешно, туфли Асквит забрал, но остальную одежду бросил валяться.

Перед сном он вытащил все книги из шкафа и сложил стопками на полу рядом с кроватью. На следующее утро он с трудом мог сказать, зачем проделал подобное упражнение. Когда проснулся, он мало что соображал и чувствовал, как болит все тело. Он плохо помнил, как добрался домой, только обрывочные картинки. Однако подробности его мало интересовали, хватало факта, что он лег в постель.

Эпизод в туалете походил на падение с лошади.

– Время от времени каждый должен падать с лошади, – сказал себе Асквит в ванне. – Каждый день чуть-чуть падать. Многим бы полезно пройти то, что переживаю я.

Немного после, переходя дорогу за утренними газетами, он все отводил глаза. Если бы Асквит посмотрел прямо на собственную лучшую одежду, всю в дерьме, валяющуюся в сточной канаве, – он бы закричал. Вокруг, словно молекулы привидений, плавала цветочная пыльца.

В газетном киоске Асквит купил несколько пригородных изданий. Он больше не читал «Геральд», но не собирался отказываться от привычки читать новости только потому, что его объявили мошенником.

Измученный, Асквит вернулся домой и уселся рядом с пятиярусной этажеркой, на верхней полке которой стояли хлопушки, а на нижней – фарфоровые безделушки. В потолке зияли вентиляционные отверстия. Из окна залетали фруктовые мушки. В таблоиде, грязном, по его мнению, но актуальном, писали о штрафе в три фунта, наложенном на мистера Стратиса Симоса, владельца итальянской закусочной, за содержание кранов для газировки в недостаточной чистоте. Асквит не одобрял ни узколобую манеру изложения, ни задранные штрафы на краны, тогда как городские пабы находились в ужасном состоянии. Сидней вымрет без кафе. Статья воскресила воспоминание о женщине, которую он встречал во время войны. Валия Аспройеракас. Он не был уверен, фамилия Аспройеракас означала «белый ястреб» или «белый старик».

Может, Валия знала, что случилось с поддельным Бенни Гудменом. Может, его тоже погубили. Было бы очень справедливо.

Иена назвали в честь его однорукого дедушки, чей портрет висел в их семейном поместье в Бакингемшире, которое дед приобрел, выйдя на пенсию. Дедушка Иэн был крупным мужчиной с густой неровной бородой, которая никому из потомков не передалась. Он был солдатом, потом биржевым маклером в лондонской фирме, где продавал вечные облигации французам и австрийцам. Отец Асквита тоже работал с ценными бумагами, а еще продавал русские трехпроцентные акции. И так повелось, что у Асквита никогда не было ни малейшего интереса к фондовому рынку.

Старший брат Асквита, Филипп, банкир, унаследовал дедушкин дом недалеко от городка Джеррардс-Кросс. Бóльшую часть поместья составляли сосны, яблони и небольшой луг. Вечно влажную дорожку, соединявшую проезжую часть с домом, обрамлял заборчик из сложенного на сухую камня. Перед домом раскинулась небольшая лужайка, засаженная ольховником и ягодными кустами. За домом был огород, а за ним – семейное кладбище.