Мальчик как мальчик
– Слушай, – сказал я тогда. – У тебя родители есть?
– Мама. В Костомукше.
– Она за тебя платит?
– Я на бесплатном.
– Удивительно. Ты совсем не умеешь играть.
– А я и не хочу у них учиться.
– Вот бы это слышал ваш проректор по учебной работе. Прямо сейчас.
– Никто сюда не придет. Здесь ремонт. Мы ключ на охране попросили.
Где-то высоко хлопнула дверь. Я поднял голову: рыжий Макс глядел на нас сверху с недоумением, переходившим в отчаяние. В такой дурацкой ситуации я давно не оказывался – с тех пор, как… ну, в общем, с тех же девятнадцати.
А тебе все было пофигу.
– Макс, – окликнул ты своего друга. – Я не смогу закончить. Я ногу подвернул.
Глупый Рон шмыгнул носом. Отступил, ни говоря ни слова, и скрылся из виду.
И тогда ты просто перелез обратно. И встал рядом.
– Я хочу учиться у тебя, – сказал ты тихо.
Вот дерьмо. Ты и вправду ничего не боялся. И уж точно не боялся моралиста внутри меня. Взрослого. Тридцатишестилетнего.
Я не знал, что ответить. А пока я не знал, ты облизнулся и проговорил, загадочно улыбаясь:
– А еще… Только ты не думай… у нас с Машкой ничего. Ты ей тоже очень понравился. Хочешь, я вас познакомлю? Она совсем… как это… без комплексов… она…
Тут я сказал тебе несколько фраз, которые ты, должно быть, запомнил надолго. Или не запомнил. Скорее нет, чем да. Но мне было все равно. Я послал тебя подальше и ушел, не оглядываясь.
* * *На следующий день я смог наконец заняться делами. Отдал кое-какие распоряжения ребятам в Москве. Съездил в продюсерскую контору. Договорился о гастролях в «Балтийском Доме».
Мы привозили в Питер «Коллекционера» Фаулза. Я не восторгался этой историей. Герой-маньяк был неудачником, а я не люблю работать с неудачниками. Похитить девушку и спрятать в подвале своего дома – подумаешь, невидаль! Каждый второй русский интеллектуал мечтает о том же. Хорошо еще, что у русских интеллектуалов редко бывает свой дом. Одно не вытекает из другого. Два этих факта существуют параллельно.
Правда, название спектакля мне нравилось. Оно было темным. Оно провоцировало. В свое время оно породило тысячи подражаний и в театре, и в жизни. По крайней мере, сегодня о каждой престижной профессии уже написан свой роман, остались только непрестижные, вроде концертных администраторов. Об этом мы болтали с приятелями из продюсерской конторы, глушили кофе и смеялись.
Афиши висели в их офисе на каждой стене.
– Светка будет играть? – поинтересовались мои приятели.
– Нет, – сказал я.
Светка была моей женой. Впрочем, мы старались не надоедать друг другу и уже давно жили свободно. Роли в «Коллекционере» у нее не было. Собственно, на роль жертвы годилась любая студентка второго курса. Такую я и пригласил. Но это была отдельная забавная тема, и моему приятелю рановато было знать об этом.
Потом мы пошли пожрать в ресторан. Мы не так уж часто виделись.
В полседьмого стало понемножку темнеть, и снова полил дождь. Такси – белый «солярис» – ждал меня у выхода. Я назвал адрес и умолк. Город казался до странности серым и унылым. Почему не выкрасить все «солярисы» желтым, думал я. Все как-то веселее.
Минут через сорок мы добрались до скучного спального Купчино, и я вышел под холодный ливень, разом промочив ноги.
– Ч-черт, – сказал я.
Ты сидел под козырьком на крыльце, там, где дверь на черную лестницу, на бетонном парапете. В белых кедах, как в первый раз. Увидав меня, соскочил вниз. И спустился по ступенькам навстречу.
Моралист внутри меня уверенно подбирал слова. Беда в том, что все они были слишком театральны. А я очень не любил казаться неискренним. В таких случаях молчание бывает золотом. Наверно, в этом и был настоящий смысл «качаловской паузы».
– Здравствуй, – сказал я просто.
– У меня украли телефон, – сказал ты. Конечно, соврал.
– С чего ты взял, что я сюда приеду? – спросил я. – Я вообще собирался в Москву. Мог бы поехать прямо в аэропорт.
– А я со своими поругался, – ответил ты невпопад. – Скажи, я правда ничего не умею?
– Врать умеешь.
Ты вытер нос и покачнулся. ОЯ видел, что ты замерз. А еще от тебя пахло пивом. Выпил для смелости.
Интересно, куда ты ходил отливать, подумал я. На лестницу, где мусоропровод? Я бы на твоем месте так и сделал.
Может быть, именно поэтому я послал внутреннего моралиста на хрен. Зато мне в голову пришла одна мысль.
– Играешь в бильярд? – спросил я.
– Ага, – отозвался ты охотно.
– Тогда пошли. Тут рядом.
Невдалеке торговый центр светился неоновой рекламой. Осторожно ступая по лужам, я вспоминал, сколько раз доверял выбор важных решений дурацкому жребию. Получалось, что много. Тебе не нужно было знать об этом… хотя почему бы и нет, подумал я. Почему бы и нет.
И предупредил:
– Играем на желания. Понял?
* * *Пирамидка раскатилась с цирковой элегантностью. Так акробаты рассыпаются по разным углам арены, закончив номер. И рассыпают белозубые улыбки в публику.
Оглядев зеленую арену, я приложился и примерился. Б-буц, – раздался двойной удар. Шар скрылся в лузе.
– Мяч в сетке, – пробормотал ты.
Я повторил. Потом, честно говоря, нарочно промазал. Мне хотелось посмотреть, как играешь ты.
Б-буц, – шар проследовал в угол и исчез. Зачет, подумал я.
Первую партию я выиграл все равно. Нарисовал на доске красным мелом длинную уверенную черточку. Мы договорились играть до пяти. Достаточно, чтобы задать тебе несколько вопросов.
– Скажи мне, Митя, – сказал я. – Только не ври, мне надоело. Кем ты мечтал стать, когда тебе было лет десять?
– Кем мечтал стать? – ты слегка смутился. – Я всегда хотел быть актером. Ну, или в фильмах сниматься. Или в цирке иллюзионистом. Мне тогда все равно было.
Ты помолчал.
– Ну, и еще притворяться любил. Мама говорила – постоянно кривляешься. А я не кривлялся. Я просто представлял себя кем-нибудь. Один раз классе в третьем всем объявил, что я волшебник, – ты хихикнул самодовольно. – Девчонок заколдовал, чтобы они разделись. Интересно было. И ведь все поверили.
Вот оно что, – подумал я. Как всё похоже. Правда, я в его возрасте был скромнее. Я объявил себя всего лишь супердоктором. Устроил медосмотр. Зато с тем же результатом… что уж я там понял в свои-то десять, напрочь забыл, вот обидно…
– Волшебник, значит, – я прицелился и положил шар куда хотел. – Иллюзионист. Ладно. А в бога ты веришь?
– Не знаю, – сказал ты. – С этим всё туманно… может, и есть там кто-нибудь. Может, он нас и вправду создал и в нас типа играет?
Я усмехнулся.
– Или мы в него? – добавил ты, подумав.
Потом мы обменивались ударами, болтая о всякой ерунде. Вторую партию я тоже выиграл – подозрительно просто. А третью проиграл, хотя и старался изо всех сил. Похоже, у тебя стало получаться.
– Хорошо, – сказал я наконец. – Говоришь, с богом все туманно. Ну, а в божью милость ты веришь?
– Верю. А как же. Есть люди талантливые. Есть бездарные. Смотришь – и сразу видно.
Ты снова закатил довольно трудный шар. И улыбнулся, откинув волосы со лба. Божья милость, подумал я. Голос. И чувство ритма. И вот это движение пальцами. Мелочь. Кроме хорошего оператора на крупном плане, никто и не подхватит. Но такое год репетируй, не выучишь.
И еще подумал: я тебе этого не скажу. Обойдешься.
Мой ответный удар был не так уж хорош.
– А как по-твоему, – спросил я, – чем бездарный актер отличается от талантливого?
– Ну, это как раз легко, – сказал ты. – Просто один лузер, а другой нет. Это во всём так.
– Хорошо. Теперь слушай: если десять режиссеров подряд говорят тебе, что ты бездарный, ты в это поверишь?
– Я лучше у тебя спрошу, – отвечал ты серьезно. – Нельзя же верить всем подряд.
– Правильно понимаешь, – заметил я. – Тогда идем дальше. Вот ты вырос. Ты играешь в труппе. На постоянку. И у тебя нормальные антрепризы, заметь. Но если девять из десяти твоих ролей будут глупыми и скучными – неужели тебе не надоест этим заниматься?
И я уверенно загнал шар в лузу.
– Подумаешь, – сказал ты. – Девять из десяти тёлок скучные, ну и что?
Я взял мелок. Долго тер наконечник. Щелкнул мимо и подождал, пока ты сделаешь то же.
– Так, – сказал я. – Ладно. Зайдем с другого конца. Итак, девять из десяти ролей скучные. А чтобы получить одну реальную, тебе придется лечь в постель со спонсором проекта. Ну, например, есть такие ребята из Госдумы. По культурной части.
– По культурной, – заржал ты тихонько.
– А ты думал. Причем они настолько культурные, что не каждый из них захочет по-простому… примерно в половине случаев тебе придется самому… напрягаться… пока они расслабляются… понимаешь меня? Это тебе не девчонок на сцене тискать. Это совсем другой театр.
– Дерьмо какое. Что, правда – в половине случаев?
– Это Москва, юноша.
– Ну… тогда вопрос в цене вопроса, – сказал ты, прикусив губу. – Будто я не понимаю. Какая разница, кто… кого… куда.
С этими словами ты ритмично помахал кием в воздухе. Примерился. И засадил резаным точно в угол.
Я думал, ты хотя бы покраснеешь. Хрен там был.
– Профессиональный ответ, – проговорил я.
– Думаешь, мне не предлагали? – спросил ты негромко. – Я уже на третьем курсе. В курсе всего, ха-ха… И думаешь, я один такой? Про Макса – рассказать?
Я вздохнул. Четвертую партию я слил довольно бездарно. На доске появились четыре красные черточки: 11:11.
– Играем последнюю, – напомнил ты.
Кивнув, я ударил по шару: б-буц. Я никак не мог принять решение. Похоже, я напрасно затеял эту идиотскую лотерею. Я видел тебя насквозь, вместе со всеми твоими желаниями. Ты не был лузером, и у тебя был талант. И ты все превосходно понимал. А даже если чего и не понимал… может, и к лучшему. Излишнее знание редко приносит радость.
– И что же? – спросил я вдруг. – Часто ты соглашался?
Мне не пришлось уточнять вопрос. Ты попробовал закатить шар в лузу, но рука дрогнула. С размаху ты едва не вспорол сукно, как в старинном шоу Бенни Хилла. Это был единственный уморительный момент, который я у него видел. Я чуть не засмеялся. Но поднял глаза – и замолчал. Твои губы дрожали от злости.
– Соглашался? – повторил ты. – Соглашался? Вот ты спрашивал, мать за меня платит или нет? Так вот нет. Никто за меня не платит. Никто никому ничего. Только иногда бывают дополнительные занятия. Натурщиками в студии. Танцорами в клубах. С продолжением, понимаешь? В ваше время такого не было? Нет? Какой ты счастливый. У нас не так. Мне когда жрать нечего было, мне Макс пельмени приносил… он питерский, ему проще… Ты спрашиваешь, я соглашался? Никогда я не соглашался. Если ты так хочешь знать. Ни разу.
Ты побледнел, как привидение. Как тогда, под лучом прожектора. Швырнул кий на сукно и присел на столик. Раскрошил мел в руке.
– Митька, – сказал я.
– Всё, я проиграл, – откликнулся ты. – Пиво за мой счет.
– Ты нормально играешь, – сказал я.
– Не переигрываю? Вот спасибо.
У тебя выступили слезы на глазах. Слезы вызвать нетрудно, знал я. Надо просто хорошенько себя пожалеть. Выглядеть счастливым на сцене даже труднее. Да, я это знал. Я вообще много чего знал об актерском мастерстве. Чего я о нем не знал, того и знать не надо.
Только я не знал, что делать сейчас. Или хотя бы сказать. Качаловская пауза затянулась.
– Митька, – сказал я. – Не обижайся.
– Я? Я не обижаюсь. Я просто зря пришел. Зря надеялся. На божью милость, ага.
– Нет никакой божьей милости, – возразил я. – Ты уж извини. Это все обман. А правда в том, что… ты самый перспективный актер из тех, что я видел за последнее время. А я видел многих. Понял? Обычно я никому этого не говорю. Ты первый.
Ты утер слезы пальцем. Палец был вымазан красным мелом. Получилось забавно.
– Посмотри на себя, – сказал я.
Послушно ты подошел к зеркалу. Улыбнулся.
– Переведешься на заочное, – сказал я. – Поедешь в Москву. Я возьму тебя на стажировку. Будешь делать то, что я скажу. Начнешь устраивать самодеятельность – выгоню.
Ты кивнул. Взял со стола салфетку. Стер с доски, как в школе. И осколком мела нацарапал:
ты супер
– Только розовых соплей не надо, – сказал я. – Мы, кстати, еще не доиграли.
Снова кивнув, ты полез в карман. Достал телефон («Вот врун», – подумал я в который раз). Приблизился, встал рядом, вытянул руку. Лампочка вспыхнула. На фотке наши лица казались похожими – если бы не твои лохматые волосы и не красный мел, по-индейски размазанный по щекам.
Потом ты прислал мне эту фотку. Я не стал ее удалять. Она довольно смешная, если не знать того, что произойдет потом.
Глава 2. Мастер-класс
В Москве я собирался делать один занятный мэш-ап, с легкой руки Светки. Именно она откопала где-то идею – наполовину гениальную, наполовину дурацкую, как обычно. У меня даже сохранился лист бумаги, на котором она написала красным маркером название пьесы:
«MYSTERY МАРГАРИТА»
Ни о чем, но с претензией – в самый раз для околокультурной богемы, решил я. Чтобы позлить Светку, наморщил лоб и пощелкал пальцами:
– Где-то я это уже видел. «Маргарита»… Такие синие пакеты с молоком… еще козочка на упаковке нарисована… Нет?
– Сам козел, – обиделась жена.
– Но ведь это реликт, – вздохнул я. – Последние поклонницы Булгакова впали в маразм еще в прошлом веке. Молодым он скучен. Или ты переделаешь его в хоррор?
– Нет. Скорей уж в офисный триллер. Главный герой должен вызывать сочувствие. Он должен быть одним из нас. Мастер – это просто его никнейм. Ну, представь: в дневную смену он работает сетевым троллем. Вяло воюет с дерьмоблогерами. А по ночам пишет роман для вечности. И утешает себя тем, что…
– Да понятно, – оборвал я ее. – Опять эти либеральные фиги в кармане.
– Тогда это такие фиги, которые уже больше похожи на гранаты. В финале они должны рвануть.
– Ты так и напишешь в заявке на грант? – уточнил я.
– Прекрати. Напишем то же, что всегда. Помнишь наших «Криков»? Местечково-мистический триллер! Бабель в декорациях Мунка! В Минкульте проскочило как по маслу.
– В последний раз, – пообещал я. – В последний раз я ведусь на твои провокации.
И ведь, что называется, как в воду глядел.
Светкина тема обещала быть достаточно благонадежной, чтобы не отпугнуть возможных спонсоров. В ней в равных мерах были замиксованы самодержавие, народность и легкая эротика. К тому же мы хорошенько порезали оригинальный текст. Тяжбы с издательским монстром нам были не нужны.
Итак, герой пьесы – тот самый парень с фабрики – продал душу дьяволу в обмен на писательскую славу и тиражи. Правильнее было бы говорить о кредите: теперь автор обязан был всю жизнь сочинять адски злобные детективы по заказу инвестора (общим числом 666, – добавила Светка, посмеиваясь).
Работа началась; вышли уж из печати и «Черный Спецназ», и «Дьяволиада», и какие-то «Чертовы Яйца», и совсем уж трэшевый «Сучий Потрох». Но сложность была в том, что – по прихоти или по душевному зову – в свободное от основных занятий время наш мастер писал совсем другой роман. И вот он-то, этот роман, заказчика отнюдь не устроил.
Что и не мудрено. Ведь писатель начертил в нем линию жизни не кого-нибудь, а самого Иисуса Христа. Ну, мастера с конкурирующей фабрики.
Хуже того: Иисус вышел из-под пера совсем как живой. Милый, добрый и вызывающий абсолютное доверие, как Друг Семьи из ролика «тайда».
Кредитор был в ярости. И тут же нагрянул с масштабной проверкой.
Такого наезда старая жирная Москва еще не видала. Отрезанные монорельсом головы – это был только старт апокалипсиса, который должны были расписать в подробностях приглашенные Светкой специалисты. События громоздились одно на другое, сюжетные линии переплетались и пересекались, и сценарий распухал, как история болезни тяжелого шизофреника. Я уже верил, что в конце все это бомбанет не по-детски.
Просмотрев синопсис, я даже не стал особо докапываться до мелочей. Светкин коммерческий гений не подвергался сомнению. Но у меня была еще одна причина для лояльности. Я думал о тебе.
– Ладно, – сказал я. – Допустим. Но кто же у нас будет Маргарита?
Я мог бы догадаться и сам. Светка приготовила эту роль для себя. Волшебная таинственная Маргарита была возлюбленной главгера. Что не мешало ей метаться туда-сюда между Мастером и Заказчиком. Это была «женщина дьявольской красоты» (вот прямо так и было написано в заявке). Ох, Светка, Светка, – думал я.
Воплощенное зло по имени W. играл мой старый друг, Савелий Рогозинский. Роль писателя отдали Юре Киму. Тот даже огорчился слегка.
– Мастерская роль, – уговаривал я. – В ней и не надо развития. Зато драматизма сколько. Доктор Фауст… и его Маргарита, мятущаяся душа… понимаешь?
– Вот и взялись бы сами, Сергей Владимирович, – уныло сказал мне Юра. – Тряхнули бы стариной.
– Не дождетесь, – отрезал я.
Вот еще – играть любовника собственной жены.
А еще нам нужен был Бездомный Поэт. Мальчишка романтической внешности – проходная фигура, как считала Светка. Я так не думал. Я отсматривал студентов и плевался. Так никого и не выбрал. Наконец все же поругался с женой и уехал в Питер к подруге.
Дальше ты знаешь.
* * *– Ты знаешь, кто такой Иван Бездомный? – спросил я, не оборачиваясь.
– Режиссер? – услышал я досрочный ответ. – А, не, тот Дыховичный.
Петрович, наш водитель, двусмысленно шмыгнул носом. Коротко глянул в зеркальце. Потом – на меня.
Тут и я обернулся. Ты развалился на белом кожаном сиденье, будто всю жизнь там прожил. Только что не дрочил там, наглец. Поглядел на меня ясными глазами и улыбнулся:
– Ах, да, конечно. Это герой Мастера-Маргарина?
– Двоечник, – сказал я.
– Неправда. Я помню. С этого Ивана всё и начинается. Они говорят с Берлиозом на скамейке. А потом ему голову отрезают.
– Кому отрезают? – ухмыльнулся Петрович.
Ты потер нос и начал вдохновенно:
– С него действительно всё начинается. Как с дяди честных правил в «Онегине», помнишь? Я еще подумал, когда в детстве читал: это всегда неспроста. Значит, фигура важная. Я подумал: ага, не зря там этот поэт. И не зря он Бездомный. Он ведь тоже про Иисуса Христа написал поэму, да? Только Берлиозу не понравилось? Он ведь тоже Мастер, только еще молодой. Разве нет?
Я кивнул. И опять ты врешь, решил я. Ты это только сейчас на ходу сочинил. А я о том же самом думаю уже с месяц.
– Прочитаешь сценарий внимательно, – велел я. – От корки до корки. Скажешь впечатления. Роль там маленькая, особо заморачиваться не придется. И на себя одеяло тянуть не нужно.
– Я правда буду играть?
– Посмотрим. Может быть. Если честно, мне просто надоело на кастинги ходить. У нас бюджет выделен, а поэта все нет.
– Поэт Бездомный, – проговорил ты, ясно артикулируя. – Так а почему он все-таки бездомный?
– Долго объяснять, – сказал я. – Кстати, я тебе комнату снял, а не квартиру. Со старичком в комплекте, с хозяином. Будешь все же под присмотром. И слушайся старичка, он полковник в отставке. Понял?
– Настоящий полковник?
– Полковник КГБ, – сочинил я тоже на ходу. – Молодежь курировал. Только он про это вспоминать не любит. Сразу впадает в бешенство.
Ты притих.
Сказать по правде, старичок был светкиным дядей. Если и не самых честных правил, то хотя бы малопьющим. Когда-то он служил помрежем в театре на Таганке. Изобразить ветерана-особиста ему не составляло труда.
«Кайен» катился по Каширке, туман висел над асфальтом. Смешно было на тебя смотреть, когда Петрович встретил нас прямо на пандусе в «Домодедово». Белый «порш», все дела. Ты же не знал, что он примерно твоих лет, и под арками проглядывает ржавчина. У тебя даже рот открылся. А водителю ты и вовсе не нашелся, что сказать. Сказал «ой, спасибо», когда тот подхватил твою сумку.
А сейчас успокоился. В Москве ты не пропадешь, решил я.
И обернулся снова:
– Жить будешь на улице Сергея Эйзенштейна. Понял? Метро «ВДНХ».
– Улица Эйзенштейна? Режиссера?
– Именно. На монорельсе сможешь кататься.
– Ничего себе, – сказал ты. – Спасибо.
Я промолчал.
Я уже думал, что я скажу Светке, когда мы встретимся. Для начала нам нужно было помириться, но с этим проблем обычно не возникало. Проблема могла возникнуть с тем подарком, что я вез ей.
Подарок сидел на заднем сиденье. С любопытством следил за сменой декораций. Щурился, фиксировал.
За окном тянулись стены и заборы. Рекламные щиты всплывали в утренней дымке. Москва открывалась, как супермаркет после переучета.
Да, кстати, подумал я. Надо упаковать подарок получше.
* * *Потеряв босяцкий вид, ты не приобрел никакого другого. Озирался, рассматривая новые джинсы. Поднимал воротник черного пиджака: получалось что-то вроде камзола. Ты явно не знал, как носят всё это брэндовое дерьмо.
– Попробуйте вот бордовую сорочку, – предложила девушка-менеджер. Ничего не поделаешь: она принимала тебя за мальчика на содержании. Скрестив руки на груди, я перевел взгляд на нее. И только тут она опомнилась.
– Извините, – пролепетала она.
Ты взглянул на меня и слегка покраснел.
Это вопрос времени, знал я. Ты привыкнешь. Я же привык. Это всего лишь театр. Просто на дверях костюмерной в этот раз оказалась табличка Tru Trussardi – и то лишь потому, что тебе понравилось первое слово.
– На сегодня достаточно, – сказал я. – У нас встреча через час. Старую одежду положите в пакет.
– И кеды? – уточнила девушка.
Через полчаса мы вдвоем пили кофе в нашем офисе. Когда вошла Светка, я виновато улыбнулся. Не удержался.
– Так вот за чем ты ездил, – протянула она.
Когда-то давно Светка была просто умной и насмешливой, как многие девчонки из интеллигентных московских семей. Это я сделал ее циничной стервой. Сделал и сам испугался.
– Поговорим после, – сказал я. – Репетиции пора начинать.
– Ты уверен?
Светка оглядывала тебя и только что не морщилась. Ты же бледнел на глазах. Я знал, в чем тут дело. Ты не соврал мне: ты имел мало опыта со взрослыми тетками. Да еще с такими, как моя Светка.
В настоящих бриллиантах на гладкой шее.
– А что он может? – спросила Светка.
– Не спеши, – посоветовал я. – Вы сначала познакомьтесь.
Ты привстал и пожал светкину руку. «Митя», – пискнул тихонько. Лучше бы вообще молчал.
– Дмитрий Меньшиков, – досказал я за тебя. – Даже псевдоним не нужен.
– И правда, как поэтично, – усмехнулась Светка. – Может, прочтете нам что-нибудь, Дмитрий? Поэтическое, а? Вы же у нас Поэт Бездомный. А не хрен собачий.
Ты вздрогнул.
Тогда я сделал вот что: поднялся на ноги, пригладил светкины волосы и улыбнулся. Такой прием всегда ее обезоруживал. Удивительно, но Светка до сих пор любила меня. Это была разновидность импринтинга. А может, привычка свыше (именно так я и понимал грустную фразу Пушкина). Мы до сих пор думали, что всегда можем вернуться друг к другу. Пусть это и было иллюзией.
Успокоив Светку, я поглядел на тебя.
Ты уже умел понимать мой взгляд. И успокоился тоже.
– Я могу прочитать стихи, – сказал ты. – Хотите?
Светка пожала плечами. Ты встал и отодвинул кресло. Легко откинул прядь со лба (Светка прищурилась). Приложил палец к переносице, будто вспоминал текст. Провел ладошкой по лицу и неуловимо изменился – стал совершенно питерским интеллигентным мальчиком, каким никогда и не был.
И начал читать – небыстро и негромко:
Я должен быть всегда один.Держись подальше от меня.Пригревшись на моей груди,спит ядовитая змея.Она проснется как-нибудь,как только станет потемней.Она прикажет мне уснуть,чтобы убить меня во сне.Я следил за тобой с сомнением. Ты читал нараспев, и стихи звучали в моей голове, накладываясь на неясную мелодию. У тебя было безупречное чувство ритма. Слова можно было не слушать, но я делал над собой усилие:
Всю ночь по улице моейнеслышно бродит белый волк,и в тусклом свете фонарейя мог бы разглядеть его.И воет ветер за окном,сова уселась на карниз,и я сходил бы за вином,да вот боюсь спускаться вниз.Да, очень по-питерски, подумал я. Как-то слишком знакомо. Я вспомнил юность. Друга-однокурсника в студии на Владимирском. Горели свечи, и кто-то уже пошел за вином в магазин на углу. Мы были последним поколением, которое застало ночную торговлю бухлом.
В моей квартире есть скелет,он спрятан глубоко в шкафу.Ему всего шестнадцать лет,порой мы курим с ним траву.Вот если б я тебя имел,то посадил бы в этот шкафи доставал, когда хотел,и безусловно был бы прав.Здесь Светка еле заметно улыбнулась. Ты же опустил голову, и твои глаза блеснули из-под челки: