в котором стынь и школьная ограда,
столу, рефрижератору – в вину
он молча ставил печке степень хлада
(наждачным взором трогая налёт
прошедших лет, посулы дней рождений,
смертей и буден, дружеских бесед
и бабушкиных фраз), —
часам настенным,
по книжной полке, креслу, тумбе, враз,
кровати чуть касаясь неудобной
тебе, ты поднимал над нею глаз
и замыкал осмотр на взглядоловне.
И там, где мир сужался до зрачка,
ты видел отраженье отраженья,
в котором то же – комната, река,
ободранные локти и колени,
прорезанные буквы на санях,
рука отца, сжимающая вожжи
и годы, что заставили понять:
порог не там где дверь, а много позже
– где серебрянка сводит без труда
вселенные. Еще бы догадаться,
неплохо – невозможно ль и туда
войти и все равно вовне остаться.
Ночная почта
Побегу за пивом, да не успею.
Потому я терплю себя, что старею.
Потому я люблю тебя, что моею
стала через чужую боль.
Потому грущу этой ночью тихой,
что как в омуте в ней притаилось лихо.
Сердце топчется в рёбра слепой зайчихой,
будто скоро меня под ноль
постригут, и вот вам – пишите в почту.
И писали, да толку не вышло, впрочем.
На форзацах, запястьях писали. Строчек
не жалели – с такой сумой
я теперь хожу, что не поспеваю
в магазин к десяти.
И строка живая
вдруг взорвётся, почтовый мешок вскрывая
по полуночи прямо вдоль.
Алёне Карповой
Тихое время – ноябрьский закат.
Он застигает тебя в постели.
Липы, застыв, у хрущевки стоят.
Года закат и закат недели.
Двор для тебя превращается в мир,
мир, заключённый в окна провале.
Дети, собаки, витрины квартир —
