Преступный сюжет в русской литературе
Как это ни покажется странным, но к таким же, как и Лев Толстой, выводам о неэффективности безразмерных репрессий, о том, что бесконечные смертные казни не способны предупредить революционные проявления террористического характера, в конце концов вынуждено было прийти и правительство. Последнее можно назвать обучением на своих ошибках. Вначале основным методом борьбы с революционными выступлениями правительство избрало репрессии, используя для этого войска. Внесудебная расправа путем расстрела участников как рабочего, так и крестьянского движения стала обычным явлением.
Вместе с тем правительство пыталось придать этой борьбе внешне законный характер, в связи с чем оно учредило военно-полевые суды. Эти суды с правом вынесения ими смертной казны были учреждены Положением Совета министров, утвержденным царем 19 августа 1906 г. «для суждения лиц гражданского ведомства в местностях, объявленных на военном положении… с применением в подлежащих случаях наказания по законам военного времени, когда учинение ими преступного деяния является настолько очевидным, что нет надобности в его расследовании». Военно-полевые суды учреждались в составе председателя и четырех членов от войск или флота, т. е. исключительно из строевых офицеров, по общему правилу не сведущих в правах и законах и по роду занятий ничего не имеющих с судопроизводством. При этом в состав военно-полевых судов не допускались юристы-специалисты, даже в лице офицеров военно-судебного ведомства. В военно-полевых судах не предполагалось наличие ни обвинителя, ни защитника, которые были бы способны оказать хоть какое-то содействие суду в установлении фактической и юридической стороны дела. Разбирательство дела в этих судах производилось при закрытых дверях, по правилам, установленным для полевых судов военного времени, и должно было быть закончено в течение двух суток. Приговор немедленно вступал в законную силу и не позже, чем через сутки приводился в исполнение. Компетенция военно-полевых судов была весьма обширной. По буквальному смыслу Положения от 19 августа 1906 г. на рассмотрение этих судов могло быть передано всякое преступное деяние[112].
На практике это привело к безграничному произволу местных властей и самому что ни на есть расширительному толкованию указанного Положения о военных судах. Совет министров вынужден был разъяснить, что военно-полевым судам могут быть передаваемы только лица: а) учинившие убийства, разбой, грабеж и нападение на часового или военный караул, а также вооруженное сопротивление властям и нападение на чинов войск и полиции и на всех вообще должностных лиц и б) изобличение в противозаконном изготовлении, приобретении, хранении, ношении и сбыте взрывчатых веществ и снарядов.
Существуют данные исследования профессора Фалеева (инициалы неизвестны), составившего список лиц, прошедших через военно-полевые суды со времени введения этих судов и до 1 февраля 1907 г. В этом списке значилось 950 казненных, правда, автор (Фалеев) допускал наличие в нем некоторого числа осужденных не военно-полевыми судами, а военно-окружными судами[113]. Наконец, есть данные о числе казненных военно-полевыми судами, опубликованные в 1907 г. в официальной российской прессе, в соответствии с которыми за восемь месяцев были приговорены к смерти 1102 человека. М. Гернет считал, что и здесь были учтены не только осужденные военно-полевыми судами, но и военно-окружными судами[114].
Однако кровавый беспредел практики военно-полевых судов не только не уменьшал террористическую деятельность революционных элементов, но даже провоцировал их на новые террористические «подвиги». Наиболее рьяным поборником смертных приговоров без проводимого следствия был варшавский генерал-губернатор Скалон (в одной лишь Варшаве было казнено 59 человек). Однако и он в своем докладе министру внутренних дел ставил вопрос: «Достигает ли теперь смертная казнь желаемой цели, т. е. устрашения революционеров?» – и сам же отрицательно отвечал на него: смертная казнь в настоящее время революционеров больше не устрашает. Она – источник все большей ожесточенности боевых организаций, а в результате – убийства чинов полиции. Тщетность применения жесточайших мер стали понимать и в правительственных верхах. Так, к середине 1906 г. это стало ясно даже Министру юстиции Муравьеву, одному из инициаторов вынесения смертных приговоров военно-полевыми судами лишь по материалам дознания. 7 июня 1906 г. он был вынужден обратиться к Министру внутренних дел П. А. Столыпину с предложением о необходимости вернуться к законному порядку при рассмотрении дел в военных судах, в частности, возражал против отказа производить по таким делам предварительное следствие, ограничиваясь актами полицейского дознания. Однако Столыпин не шел ни на какие уступки, оправдывая передачу военным судам дел без предварительного следствия «чрезвычайными обстоятельствами преступных посягательств, учиненных на почве политического движения». Следует отметить, что даже военный министр Редигер выступал за сокращение деятельности военно-полевых судов в расправе с обвиняемыми – гражданскими лицами (напоминая о том, что такая рекомендация в ноябре 1905 г. поступала от самого царя), правда, свою позицию он обосновывал слишком увеличившейся нагрузкой военно-окружных судов по «изготовлению и предписанию смертных приговоров»[115].
Вот как об этом вспоминал один из наиболее эффективных по своей деятельности глав российского правительства С. Ю. Витте:
«Тогда Столыпин прямо изменил несколько параграфов военного и морского законодательства через военные и адмиралтейские советы так, что в сущности военные и полевые суды, им введенные, сохранились в неприкосновенности. И начали казнить направо и налево, прямо по усмотрению администрации; смертную казнь превратили в убийство правительственными властями. Казнят через пять, шесть лет после совершения преступления, казнят и за политическое убийство и за ограбление винной лавки на 5 руб., женщин и мужчин, взрослых и несовершеннолетних, и эта вакханалия смертных казней существует и поныне»[116].
Неэффективность по сути дела «правительственного террора», применяемого к участникам революционного движения, подвигла группу депутатов Государственной Думы второго созыва – 44 членов фракции Народной Свободы внести 9 марта 1907 г. в предусмотренном законом порядке проект закона «Об отмене военно-полевых судов». Свое предложение законодатели объясняли целым рядом заслуживающих внимания доводов. Они справедливо указывали на то, что судебные ошибки вполне возможны и естественны в военно-полевых судах ввиду непрофессионального состава судей и полного отсутствия в их производстве элементарнейших гарантий справедливости и правосудия. Более того, по их мнению, недолгая, но ужасная по своим последствиям практика военно-полевых судов дала примеры многочисленных ошибочных приговоров, когда этими судами были осуждены и казнены невиновные. И это при том, что в основном указанные суды приговаривали преимущественно именно к смертной казни, т. е. к наказанию непоправимому. Депутаты указывали, что даже при явной, а чаще всего мнимой очевидности фактической стороны дела является необходимым правильное разрешение целого ряда юридических вопросов, влияющих на ответственность и наказуемость: вопросы квалификации преступного деяния, соучастии, вменяемости и т. п., разрешение которых требует основательных юридических познаний и судебного опыта, которыми, разумеется, не обладают строевые офицеры как члены военно-полевых судов.
Авторы законопроекта указывали на то, что создатели Положения от 19 августа 1906 г. нисколько не были озабочены интересами правосудия, им был безразличен вопрос о возможности осуждения военно-полевыми судами невиновных, а руководствовались исключительно целью устрашения населения путем самого широкого применения смертной казни. По мнению разработчиков законопроекта, военно-полевые суды не удовлетворяли элементарнейшим требованиям правосудия, находятся в полном противоречии с народным правосознанием и началами гражданской свободы. Между тем широкое применение смертной казни на практике (по нескольку человек в день) стало обычным ежедневным явлением: за полгода существования этих судов казнено больше людей, чем за целое столетие. К смертной казни стали привыкать, и она фактически потеряла свое превентивное значение.
«Результатами деятельности военно-полевых судов были сотни трупов казненных и усиление недоверия к правительству в массах населения, но цель учреждения военно-полевых судов совершенно не была достигнута ввиду полной негодности употребляемого для ее достижения средства. Военно-полевые суды не устрашали тех, кого должны были устрашать, чему служит доказательством ряд крупных экспроприаций и целый ряд террористических актов против высших должностных лиц, уже после действия военно-полевых судов в течение нескольких месяцев. Скорее ежедневные казни ожесточили нравы населения и низвели правовую обеспеченность от всякого рода насилий до небывалого у нас прежде минимума»[117].
Дума приняла указанный законопроект, но в Государственном совете он не получил одобрения, однако, как бы то ни было, 20 апреля 1907 г. система военно-полевых судов была отменена, и следовательно, «голос» великого писателя был услышан верховной властью.
Последующие события показали, что правительственный террор лишь «загнал» социальные проблемы, вызывавшие революционный терроризм, вглубь народной жизни и до отказа сжал пружину народного гнева. С началом Первой мировой войны пружина эта начала свое обратное сокрушающее действие, что вылилось в конечном счете в Октябрьскую революцию, Гражданскую войну, красный и белый террор, масштабы которого нельзя даже и сравнивать с террором революции 1905 г.
Лев Толстой о безнравственности как основном признаке преступления
Из художественных произведений его уголовно-правовые взгляды больше всего выразились в романе «Воскресение», драмах «Живой труп» и «Власть тьмы», повестях «Крейцерова соната», «Фальшивый купон» и др. Каждый писатель (даже из признанных великих), криминальный мотив использует по-своему. Для одних это возможность показать, до каких пределов («низин») способно осуществиться падение человека, совершившего преступление. Причем писатели выбирают обычно преступление самое тяжкое, и автор в этом случае вместе с читателем решает задачу определения того, как нормальный человек мог дойти до такого. Как любимый сын и брат у Достоевского оказался способен совершить жестокое убийство (топором!) двух старушек? Совсем по-иному эта проблема решается Толстым. Во-первых, поражает частота (если не постоянство) обращения великого писателя к использованию криминального сюжета. Он так или иначе вписывается в канву едва ли не всех его художественных произведений, в том числе и самых великих и потому известных. Даже в «Войне и мире» – этом необъятном по географически-историческому пространству романе, на котором решаются важнейшие поистине мировые проблемы бытия, писатель находит место для изображения такого «мелкого» преступления, как кража (случай с пропажей кошелька Денисова интендантом Теляниным).
В «Анне Карениной» это… Неужели даже там? В этом самом «любовном» романе Толстого, до сих пор трогающем сердца жителей всех стран света, издающемся едва ли не на всех основных языках и экранизируемом даже в современной Европе? Да, да и да. И в нем, разумеется, едва ли не скороговоркой, но тем не менее находится место для упоминания и о краже муки у мельника (линия Левина), и о взяточничестве (линия Стивы Облонского), и описания отставного солдата – вора и пьяницы, которого никто за это не брал в работники (линия Катавасова) и побоев, нанесенных братом Левина Николаем.
В «Воскресении» в основу сюжета положена история Катюши Масловой, подвергшейся необоснованному осуждению судом присяжных по обвинению в убийстве клиента-купца и завладении его деньгами. В действительности к убийству она не имела никакого отношения. Клиент буквально замучил ее своими требованиями и грубым обращением с ней (даже избивал). И она по совету коридорных служителей гостиницы, где все это происходило (Бочковой и Картинкина), всыпала купцу в вино принесенные ей этими коридорными «сонные» порошки, чтобы тот успокоился и уснул. Однако, как показала экспертиза трупа, это было ядовитое вещество, от которого тот умер. К завладению деньгами Маслова также не имела отношения (косвенные улики падали на коридорных).
Интрига же романа заключается в том, что главный его герой князь Неклюдов, присяжный заседатель по делу Масловой, узнал в подсудимой когда-то соблазненную девушку, жестоко брошенную на произвол судьбы, что впоследствии и привело ту к занятию проституцией. Неправосудный же приговор был вынесен присяжными по ошибке и недоразумению. В опросном листе при ответе на вопрос о том, что Маслова виновна, они забыли указать «но без намерения лишить жизни», в результате чего она и была приговорена к четырем годам каторжных работ. В принципе роман посвящен несправедливости современного писателю российского судопроизводства. Сюжетом романа послужило реальное дело Розалии Онни, о котором писатель узнал от известного судебного деятеля А. Ф. Кони (автор называл его «коневской повестью»). В ходе работы над романом Толстой консультировался как с ним, так и с председателем Московского окружного суда Н. В. Давыдовым. С последним писатель неоднократно встречался в Туле и Ясной Поляне (тот часто гостил там), посещал в Туле заместителя окружного суда и острог. Чтобы быть максимально достоверным в изображении судопроизводства, Толстой даже попросил Давыдова написать для романа текст обвинительного заключения по делу Катюши Масловой и сформулировать вопросы суда к присяжным заседателям.
В хрестоматийном рассказе Льва Толстого «После бала» повествуется о жесточайшем наказании солдата за побег:
«…я мельком увидел между рядов спину наказываемого. Это было что-то такое пестрое, мокрое, красное, неестественное, что я не поверил, чтобы это было тело человека… Вдруг полковник остановился и быстро приблизился к одному из солдат.
– Я тебе покажу, – услыхал я его гневный голос. – Будешь мазать? Будешь?
И я видел, как он своей сильной рукой в замшевой перчатке бил по лицу испуганного малодушного, слабосильного солдата за то, что он недостаточно сильно опустил свою палку на красную спину татарина».
В «Крейцеровой сонате» Толстой правдоподобно отразил содержание одного из таких значимых для судопроизводства обстоятельств убийства (в особенности для защиты), как внезапно возникшее у преступника сильное душевное волнение (аффект), и его роли в мотивации совершенного преступления и для назначения наказания. Так, наличие при этом у убийцы сознания писатель хорошо выразил словами героя повести Позднышева:
«Когда люди говорят, что они в припадке бешенства не помнят того, что они делают, – это вздор, неправда. Я все помнил и ни на секунду не переставал помнить. Чем сильнее я разводил сам в себе пары своего бешенства, тем ярче разгорался во мне свет сознания, при котором я не мог не видеть всего того, что я делал. Всякую секунду я знал, что я делаю. Не могу сказать, чтобы я знал вперед, что я буду делать, но в ту секунду, как я делал, даже, кажется, несколько вперед, я знал, что я делаю, как будто для того, чтобы возможно было раскаяться, чтобы я мог себе сказать, что я мог остановиться».
В драме (из народной жизни) «Власть тьмы» Никита под нажимом матери и сожительницы совершает жестокое по исполнению убийство младенца, родившегося от его связи с падчерицей (мотив – избежать ее огласки, в том числе и скрыть от сватов жениха роженицы). Но психика его не выдерживает.
«– Не зарывай, живой он. Разве не слышишь? Живой! Во… пищит. Во, внятно…
– Да где ж пищать-то? Ведь ты его в блин расплющил. Всю головку раздребезжил.
– Что ж это? (затыкает уши). Все пищит! Решился я своей жизни. Решился!» [И он, взяв всю вину на себя, отдался «в руки правосудия» (уряднику).]
«На погребце доской ребеночка ее задушил. Сидел на нем… душил… а в нем косточки хрустели (плачет). И закопал в землю. Я сделал, один я!»
Пьеса была основана на материалах уголовного дела в отношении крестьянина Ефрема Колоскова, с которым писатель при содействии Н. В. Давыдова дважды беседовал в тюрьме.
Совсем по-иному криминальный мотив звучит в повести Толстого «Фальшивый купон», над которой писатель работал с большими перерывами много лет (1886–1904). Произведение посвящено не какому-то одному, как это обычно принято в художественной литературе, пусть даже и являвшемуся для читателя привлекающим того по сюжету произведения преступлению (романтического характера, как например, у Лермонтова в «Маскараде», или детективно-интригующего, либо социального значимого будоражившего общество события – последнее отчетливо проглядывается в «Бесах» Достоевского). Нет, в «Фальшивом купоне» автор в художественной форме описывает целый «букет» самых разнообразных преступлений, особенностью которых является то, что одно совершенное преступление порождает второе, это второе – третье и т. д. Остановимся лишь на первых.
Митя, 15-летний гимназист, не смог вернуть 6 рублей, взятых им взаймы у своего товарища. Надеялся, что отец поймет его и даст эти деньги. Тот, однако, в грубой форме отказал ему в этом. Митя по-пытался одолжить эти деньги также у гимназиста Махина, который был несколько старше Мити, но уже более искушенный в житейских делах (удачно играл в карты, «знал женщин») Махин подсказал ему выход из положения: нарисовать на имеющемся у него купоне стоимостью 2 рубля 50 копеек перед двойкой единицу, и тогда купон будет стоить уже 12 рублей 50 копеек, и сбыть его при покупке какой-нибудь вещи. Он же не только подсказал, как это можно сделать, но и помог осуществить задуманное. В магазине фотографических принадлежностей по его предложению Митя купил для товарища рамочку для фотографии и расплатился фальшивым купоном. Буквально через час после этого, вернувшись домой, муж, продавший фотографическую рамку и принявший в качестве платежа купон, Евгений Михайлович, хозяин магазина, стал считать выручку:
«– Ах, дура косолапая! Вот дура-то, – закричал он на свою жену, увидев купон и тотчас же заметив подделку. – И зачем брать купон.
– Да ты сам, Женя, брал при мне, и именно двенадцатирублевые, – сказала жена, сконфуженная, огорченная и готовая плакать. – Я и сама не знаю, как они меня обморочили, – говорила она, – гимназисты. Красивый молодой человек, казался такой комильфотный…»
В тот же вечер муж сказал:
«– А знаешь, я купон-то спустил.
– Неужели?
– Да, мужику за дрова».
Мужик (Иван Миронов) «сначала замялся брать купон, но Евгений Михайлович так убедил его и казался таким важным барином, что он согласился взять».
Миронов в трактире разговорился с сидевшим с ним за одним столом дворником и показал ему имевшиеся у него деньги с купоном. Тот сообщил ему, что такие деньги (купоны) бывают и фальшивые и посоветовал сбыть купон здесь же при оплате в трактире. Миронов так и сделал, отдав их половому и велев принести сдачу. Но вместо сдачи подошел приказчик и сказал:
«– Деньги ваши не годятся, – сказал он, показывая купон, но не отдавая его.
– Деньги хорошие, мне барин дал.
– То-то что не хорошие, а поддельные».
Миронов пытался вернуть купон, но прислуга вызвала городового, и тот отвел купонодержателя в участок. После допроса в полицию был вызван хозяин магазина фотографических принадлежностей (Миронов запомнил и улицу, и дом), но Евгений Михайлович заявил, что продавец дров обманывает и что никакие дрова он у того не покупал. Перед дачей показаний он уговорил дворника Василия за пять рублей подтвердить в полиции его слова, что тот и сделал. Миронов же решил с помощью адвоката добиться справедливости в суде. Однако там все повторилось, как в полиции: хозяин магазина все отрицал, а дворник, получив за свое лжесвидетельство еще 10 рублей, подтвердил правоту Евгения Михайловича.
Счастья, однако, эти деньги Василию не принесли.
«Василий уже третий год ушел из деревни и жил в городе… с каждым годом Василий все больше и больше забывал деревенский закон и осваивался с городскими порядками… И он все больше и больше уверялся, что деревенские живут без понятия, как звери лесные, здесь же – настоящие люди… До дела с купоном Василий все не верил, что у господ нет никакого закона насчет того, как жить. Ему все казалось, что он не знает их закона, а закон есть. Но последнее дело с купоном и, главное, его фальшивая присяга, от которой, несмотря на его страх, ничего худого не вышло, а, напротив, вышло еще десять рублей, он совсем уверился, что нет никаких законов и надо жить в свое удовольствие. Так он и жил… Сначала он пользовался только на покупках жильцов, но этого было мало для всех его расходов, и он, где мог, стал таскать деньги и ценные вещи из квартир жильцов и украл кошелек Евгения Михайловича. Евгений Михайлович уличил его, но не стал подавать в суд, а расчел его…
Место нашлось дешевое к лавочнику в дворники. Василий поступил, но на другой же месяц попался в краже мешка. Хозяин не стал жаловаться, а побил Василия и прогнал».
Василий же стал все больше и больше думать о том, как «сразу захватить побольше денег»… «и не пошел домой, очень тошно ему было думать о мужиках, грубой жизни, – а вернулся назад в город с пьющими солдатиками, которые вместе с ним караулили сад. В городе он решил ночью взломать и ограбить ту лавку, у хозяина которой он жил и который прибил его и прогнал без расчета. Он знал все ходы и где были деньги, солдатика приставил караулить, а сам взломал окно со двора, пролез и вынес все деньги. Дело было сделано искусно, и следов никаких не нашли. Денег вынул триста семьдесят рублей. Сто рублей Василий дал товарищу, а с остальными уехал в другой город и там кутил с товарищами и товарками».
Иван Миронов после неудачных попыток вернуть деньги за всученный ему хозяином магазина фотографических принадлежностей фальшивый купон стал наводчиком для конокрадов-цыган. Однажды был разоблачен потерпевшим крестьянином и одним из них, Степаном, во время коллективного самосуда был убит. Убийцу осудили на год тюрьмы. Отбыв наказание, он остановился на ночлег у знакомого ему хозяина постоялого двора. Ночью Степан топором убил хозяина, его жену, забрал из конторки деньги и ушел.
Изменилась и жизнь владельца похищенных с помощью наводчика Василия лошадей Петра Николаевича. «Тот изменился к народу, и народ изменился к нему», а проще говоря, вступил в войну с ним. Он не давал никакого «спуску» нарушителям закона со стороны крестьян (одного за кражу меха «засунул в острог», другого «собственноручно избил за то, что тот не свернул с дороги и не снял шапку»). Кончилось все это опять-таки трагически. Весной мужики, как это было всегда, «выпустили скотину на барские луга». По приказанию Петра Николаевича работники загнали скотину в отсутствие мужиков на барский двор (мужики в это время были на пахоте). Вернувшись, крестьяне стали требовать, чтобы Петр Николаевич вернул скотину. Тот, уверенный в своей правде, считал, что с помощью взятого им для разговора ружья он справится с мужиками и поступит по закону. В ходе конфликта ружье, однако, как-то «само собой» выстрелило и убило одного из крестьян. «Сделалась крутая свалка, и Петра Николаевича смяли. И через пять минут изуродованное тело его стащили в овраг. Над убийцами назначили военный суд, и двоих приговорили к повешению».
На этом цепь преступлений, изображенных в повести, не заканчивается. Далее идет спекуляция богатыми крестьянами с землями, арендуемыми ими у помещиков. Против таких явно корыстных сделок выступил один из новых членов «общества перекупщиков» земли – портной. Он стал проповедовать праведную жизнь, отказаться от всякого скверного поведения (пить, курить, сквернословить). Последователей среди крестьян нашлось много, и те, увлекшись законом (не церковным, а непосредственно по Евангелию), перестали даже ходить в церковь и снесли попу иконы. Губернское епархиальное руководство (архиерей) испугалось и для возвращения «заблудших» в лоно церкви прислало туда подкованного в религиозной теории священника. Портной призвал односельчан смириться. Однако один из них (Чуев) сказал, «что если так терпеть, они всех перебьют и, захватив кочергу, вышел на улицу. Православные бросились на него.
«– Ну-ка, по закону Моисея, – крикнул он и стал бить православных и вышиб одному глаз, остальные выскочили из избы и вернулись по домам. Чуева судили и за совращение, и за богохульство приговорили к ссылке».
Ну а дальше? Дальше цепь преступлений продолжается. Новая героиня повести красивая девушка Турчанинова увлеклась идеей революционного переустройства мира (на социалистический лад). К тому же возмутило то, что ее любимый Тюрин был арестован за пропаганду социалистического учения крестьянам (поводом был неправосудный, по мнению революционеров, суд над убийцами Петра Николаевича). Она пыталась добиться с ним свидания, но оно происходило «через две решетки». Девушка пыталась жаловаться и просила свидания в другой обстановке. Дело дошло до министра, но все окончилось также безуспешно. Пыталась застрелить его из револьвера, но промахнулась. Была задержана и помещена в дом предварительного заключения.