Боже, как это не в тему, утомительно. Мама так играла с ней десятилетней, когда приходилось уезжать надолго, и дочь оставалась с отцом. Родительница думала, что для Алексы это было ударом, но та с удовольствием общалась с папой в то время.
– Оранжевый, – наугад бросила девушка.
Она подошла к окну, ведомая желанием чистого глотка воздуха после искусственного сиропа маминых речей. Чуть отодвинув створку, она упоенно вдохнула уличную атмосферу, прикрыв глаза.
– Почти угадала! – Чуть ли не повизгивала от восторга мама. – Цвет называется ржавый, но он ближе к медному, что-то между коричневой и красной охрой.
Щебет мамы, вдруг начавшей различать официальные названия цветов красок, больно бил по ушам, и Алекса, поморщившись, чуть отодвинула трубку от уха.
– Вот здорово, мам! А что это? – Скучно продолжала она, задумчиво поглаживая пальцем крупные бусины занавесок, красиво блестевшие в пасмурном свете дня.
– Сюрприз! – Воскликнула мать, и тут же сменила игривый тон деловым: – Ой, детка, мне пора бежать! Я очень рада, что ты мне позвонила. Я тебе еще наберу из гостиницы вечером.
– Конечно, мам, беги! Как жаль, что у тебя дела.
Последнюю фразу Алекса произнесла слабо и отрешенно, потому что от увиденного в окне пол снова поехал из-под ее ног, но за последние несколько дней она уже привыкла жить с эффектом эскалатора. Видение ударило ей в сердце волной трепета: в гараж въехал «Мини Купер» с Дениэлом за рулем.
Ее Дениэлом!
14
До звонка дочери она уже начала верить своим бичующим внутренним демонам, считавшим, что Мелани в воскресенье перегнула палку. Где-то на задворках ее уверенного в себе ума стала скрести коготками в кроваво-красном маникюре стерва, имя которой – Совесть. Оливер был прав, она переборщила.
Как переборщила однажды Офелия, поставив крест на общении с ней, со своей родной дочерью. Как переборщила та же Офелия, отвергнув Эмму, свою старшую дочь и сестру Мелани, за то, что та удумала забеременеть от бармена, который, к слову, являлся тогда ее гражданским мужем. После этого ни мать, ни Мелани ничего не слышали об исчезнувшем члене семьи по сей день. Эмма пыталась достучаться до сестры на похоронах брата, Нила, но той было семнадцать, что она могла сделать?
И вот сама Мелани, обещавшая быть идеальной матерью для своих детей, ступает в ту же коричневую кучу, настолько свеженаваленную, что от нее идет пар и характерный запах. И делает то же самое, что ее мать однажды – вытирает испачканную обувь белым счастьем своей дочери.
Захотелось бросить Парижские контракты и встречи ко всем чертям и взять билет домой, чтобы прижать к сердцу ту, ради которой столько всего было пережито в жизни. Алекса для нее, несмотря на то, что иногда была гвоздем в стуле, все же являлась огромным стимулом к личностному росту.
Она хотела лучшей доли для своей дочери, лучшей жизни, безбедной и счастливой. Чтобы не ходить по соседям, пока учатся старшие дети, и не просить взаймы денег на хлеб, как приходилось делать Мелани. Чтобы не носить в школьный зал кроссовки отца, потому что семья могла себе позволить только одну пару спортивной обуви на всех, и размер ее должен был отвечать потребностям самого крупного из тех, кто собирался ее носить. Чтобы не смущаться своего положения, когда мальчик из обеспеченной семьи проявит к ней интерес, а ведь он обязательно проявит!
Мелани обещала, что она никогда не будет говорить своей дочери таких страшных вещей, от которых сжимается сердце и хочется бежать, куда глаза глядят. Что та «некрасивая», «глупая», «ничего не добьется» и «никому не нужна».
Она еще помнила, как мать третировала выбор ее жениха. Мелани ненавидела ее всем сердцем за то, что Офелия не могла просто за нее порадоваться, просто улыбнуться. Зато прекрасно ставила палки в колеса их с Оливером отношений, заставляла краснеть перед мальчиком и стыдиться своего счастья с ним, потому что сама была несчастной по своей же инициативе, но «ради детей».
И вот она поняла, что провалила свой же экзамен.
Мелани Траст… Нет, Мелани Портер – не справилась. Эта большая деревянная табличка с крупными буквами висела у нее на груди, а сама она четырехлетняя стояла с красными рождественскими бантами перед елкой под взглядами десятков глаз друзей матери, забыв стих, который она учила несколько месяцев. Она сжалась от стыда и беспомощности под уничтожающим и полным ненависти взглядом матери, не готовая к такому позору. Единственным желанием у нее было умереть прямо сейчас, чтобы не быть таким никчемным посмешищем для мамы.
Звонок Алексы выдернул ее рывком из воспоминаний, и те улетучились, словно дым от задутой спички. Стараясь хоть как-то сгладить ужас от собственных открытий, она снова устроила цирк, только на этот раз перед Алексой.
Мелани выдохнула. Она оказалась на грани нервного срыва от той сценки, которая вышла не по возрасту ее дочери. Давно нужно было придумать что-то новое, но у нее не было душевных сил на это, слишком многое свалилось на бедную голову ювелирного дизайнера за последнее время.
Один доктор Фергусон, давивший на нее фактом отсутствия записей в карте Алексы, чего стоил! Оливер категорически запретил вывозить дочь в клинику, опасаясь спровоцировать приступы, и от этого Мелани ужасно страдала, оказавшись между двух огней.
– Положение крайне серьезное, о чем мистер Траст, вероятно, не догадывается, – давил на нее звонкий голос лечащего врача.
– Решение моего мужа приоритетно в нашем доме, – не терпящим пререканий тоном заявила ему Мелани по окончании осени, и Фергусон больше не звонил, вот уже четвертый месяц.
«Хоть я в корне и не согласна с этим решением», – едва не добавила она, но тогда доктор насел бы на ее мозг еще активней, узрев брешь.
Ситуация сложилась тогда гнусная, потому что он был их семейным доктором, а значит и остальных членов семьи он курировать перестал.
Сейчас, вспоминая Бенедикта Фергусона, Мелани жалела, что не могла больше звонить врачу с консультацией, потому что в ее голову пришла мысль, что дерзость Алексы могла быть продиктована элементарным взрослением. То есть, девочка не собиралась уйти из дома, принимать героин и начать раннюю половую жизнь в свои неполные семнадцать лет, просто она прощупывала границы, установленные родителями. Что в этом плохого?
Но что-то подсказывало Мелани, что причиной сегодняшнего холода в речи дочери была не воскресная ссора с ней. Все гораздо серьезней, ведь не зря голос девушки был загробным, и это с учетом того, что прошла уже без малого неделя с того дня.
А еще Алекса сильно выросла. Платье цвета жухлой листвы, которое мать купила ей в подарок, было всего на размер меньше, чем носила сама Мелани. То есть, дочь приобрела очертания полноценной женщины. Вероятно, еще и это пугало родительницу наравне с остальными событиями.
Внезапно она решила позвонить Оливеру, отчаянно нуждаясь в его поддержке.
– Привет, Мел! Как ты? – Попытался согреть ее теплом добрый голос мужа.
– Привет! Все хорошо, Молли на стенде, я в номере, – отчиталась супруга. – Мне звонила Алекса. Я…
Она запнулась за очередной эмоциональный порог и вдруг расплакалась от перенапряжения, измученная собственными мыслями.
– Что случилось? Вы снова поссорились? – Распереживался глава семьи.
– Нет. Я просто вела себя, как дура, Оливер! – Всхлипнула Мелани в трубку. – Будто ей двенадцать, а я обещала привезти ей из Парижа куклу. Просто кретинская ситуация!
– Уверен, что не все так плохо, – попытался он поддержать любимую, но тут откашлялся и заговорил очень серьезно. – Мелани, с Алексой что-то случилось. То есть, она в порядке, но я тоже не могу найти к ней подход, она будто в броне после воскресенья! Она общается так, будто находится на другой планете.
Женщина даже дышать перестала, как точно описал супруг ощущения от их недавнего разговора с дочерью. Колени изменили ей, и гостья Парижа осела на пол рядом с кроватью.
– Мел, ты здесь? – Уточнил он.
– Да. Я напугана, – созналась супруга, едва переводя дух.
– Алекса задает вопросы о жизни, о людях, спрашивает правильные вещи, Мелани, – продолжил супруг. – Скоро все закончится.
Женщина вдруг поняла, что трубка мобильного в ее руках отяжелела настолько, что почти прижала голову вместе с рукой к кровати. Она сидела на полу номера при полном параде, готовая, как она думала, спуститься к выставочному стенду, но оказалось, что подумала она плохо. Готовой она не была. Ватные ноги не могли даже приподнять ее от пола, не говоря о том, чтобы нести к выходу.
– Оливер, что же нам делать? – Проблеяла она той самой обреченной овцой, когда пугалась до дрожи маленького мохнатого хвостика.
Готовая принять любое указание мужа, даже самое сумасшедшее и абсурдное, потому что та паника, которая ей овладела, перекрыла кислород и отрезала возможности двигаться, Мелани совсем не была готова к тому, что услышала.
– Ждать, – обреченно вздохнул он.
15
Спустя секунду после разговора с матерью, слетая вниз через три ступеньки, едва вспоминая, что нужно дышать, едва успевая перехватывать на ходу перила, девушка бежала на улицу, совершенно не замечая ничего вокруг. Кровь пульсировала в висках, Алекса была сплошной пульс. Ей казалось, что даже кончики пальцев вибрировали, а сердце пыталось выпрыгнуть из груди, распираемое невероятным счастьем. Она выбежала через главный вход, завернула за угол и увидела его.
Водитель как раз выходил из гаража, упокоив под мышкой большую картонную коробку.
– Дениэл! – Крикнула девушка на бегу.
Приятель еле успел поставить ношу на дорожку, чтобы поймать ее в свои объятия. Едва не сшибив с ног, Алекса врезалась в него и обняла за талию крепко-крепко, одурев от своих эмоций. Она зарылась носом в его футболку где-то на уровне груди и наотрез не хотела отпускать от себя родное тело.
