Пещеры тысячи будд

Страх страхом, однако осторожности и благоразумия он никому не прибавил: ситуация была настолько напряженной, что война между двумя государствами казалась неизбежной.

В один из дней ранней весны, когда солнце начало пригревать плодородные равнины вокруг города, Синдэ обратился к чиновнику из гарнизона за разрешением на пребывание в Лянчжоу. Зимой он уже столковался с уйгурскими купцами – те обещали взять его с собой. Через три дня после подачи прошения чиновник сообщил, что просьба отклонена, однако Синдэ просто необходимо было попасть в Лянчжоу, поэтому он решил рискнуть и втайне войти туда с одним из уйгурских караванов.

В Лянчжоу давно обосновался маленький ханьский клан Чжэбу, противостоявший туфаням. В крепостных стенах образовалось своего рода крошечное государство. В самом городе и вне его проживало около пятисот ханьских семей, вместе с другими племенами работавших на земле. Город располагался в восточной части области, название которой переводилось как «Западный край», – это был крупный торговый путь. Говорили, что нигде в мире нет такого количества животных, как в Лянчжоу. С древних времен город славился своими чистокровными лошадьми. Из-за этого среди местного населения и соседних племен часто вспыхивали распри – все стремились завладеть таким богатством. На эту землю также постоянно совершали набеги тангуты. В 1015 году воины Западного Ся одержали верх над лянчжоускими купцами и некоторое время безраздельно владели территорией. Однако местные жители при поддержке уйгуров атаковали армию тангутов, вынудив ее отступить. Несмотря на поражение, тангуты продолжали разбойничать в окрестностях Лянчжоу, сжигая дома и уводя лошадей. Оставаться в тех землях надолго они не осмеливались по вполне понятной причине – знали, что тогда ханьцы обязательно нападут на них, поскольку сунская империя не пожелает расстаться с плодородными пастбищами. Таким образом, Лянчжоу был стратегически важным пунктом для ханьцев, тангутов и уйгуров. Конницы Поднебесной и Западного Ся нуждались в поставке лошадей, а уйгуры получали огромную выгоду, продавая их. Если бы между Сун и Ся разразилась война, то это случилось бы именно в Лянчжоу – так считал каждый знающий о положении на границах. Синдэ отказали в пропуске для входа в Лянчжоу, потому что тангуты в любой момент могли захватить город, а Поднебесная расширяла зону размещения своих войск, и лишние люди, болтающиеся под ногами, сунским военачальникам были не нужны.

Синдэ все это прекрасно понимал, но отказываться от воплощения своей мечты не желал. В Лянчжоу жили тангуты, ханьцы, представители других племен, и каждый имел право свободно путешествовать между этим городом и Синцином. Будучи ханьцем, Синдэ не мог отправиться прямо в столицу Западного Ся, но, попав в Лянчжоу, он сумел бы найти способ туда пробраться.

Как-то утром цзюйжэнь встал до зари и вывел лошадь из конюшни. Эта кобыла, купленная им в Ганьчжоу, была уже третьей по счету после отъезда из Бяньляна. Молодой человек принялся навьючивать на нее свои вещи. В эту минуту появился посланный из храма слуга и спросил, что он делает. Синдэ поглядел на парня, стоявшего, словно призрак, в полумраке, подумал и честно признался, что хочет попасть в Лянчжоу, но подорожной у него нет, поэтому он собирается выскользнуть из города, смешавшись с уйгурскими караванщиками.

Слуга пришел в изумление.

– Если вас поймают, господин, не ровен час, отрубят голову, – сказал он.

– Кабы я боялся потерять голову, сидел бы смирно, – отозвался Синдэ, который знал, что ему грозит опасность, но не испытывал страха. – Вместо того чтобы беспокоиться о моей голове, помоги лучше приторочить вещи к седлу. – Синдэ указал на мешки, лежавшие у его ног. Он не отличался физической силой, и ему было тяжело навьючивать лошадь.

Когда небо на востоке посветлело, цзюйжэнь присоединился к одному из караванов, выходивших из города. Там было двадцать верблюдов и тридцать лошадей. Синдэ ехал позади всех. У него не было подорожной, но он сумел выскользнуть за ворота, потому что уговорил караванщика подкупить стража отрезом ткани из Ханчжоу.

Караван шел на запад по равнинам. Сначала в пути попадались засеянные земли и деревья с набухающими почками, а к полудню путники ступили на бесплодную почву. Ветра не было, но за караваном вился столб пыли. К вечеру они достигли бассейна Желтой реки. Весь следующий день шли по течению Хуанхэ, а на третий добрались до плато горной цепи Холань. К полудню четвертого дня спустились с плато и оказались в плодородной долине, а на пятый их взорам открылась пустыня – впереди была самая трудная часть пути.

Два дня караван бороздил пески. Близ Лянчжоу барханы стали постепенно, с большой неохотой уступать место растительности. Ночью, когда уйгуры в последний раз разбили шатры на склоне холма, их разбудил шум – приближаясь, набирал силу конский топот. Синдэ выскочил из шатра и увидел сотни, а может, даже тысячи всадников. Луна еще не взошла, и в призрачном полумраке темные очертания воинов и боевых коней, скачущих к Лянчжоу, сливались в серый речной поток. Один за другим они проносились мимо.

– Битва! Битва! – закричал кто-то.

Удостоверившись, что конница растворилась в ночи, уйгуры, ждавшие затаив дыхание, сорвались с мест, быстро свернули шатры, сгрудились вокруг верблюдов и лошадей и, поеживаясь от холода, поспешно принялись навьючивать на сонных животных тюки с товарами. Когда караван собирался повернуть на север, подальше от Лянчжоу, люди вновь услышали далекий цокот копыт и ржание боевых коней. На этот раз всадники промчались вблизи каравана в другом направлении. Было неясно, где идет битва, – на севере или на западе. И никто не мог сказать, являлись эти две проскакавшие мимо конницы союзниками или врагами.

Весь день караван то и дело менял курс. Когда купцы поворачивали на юг, воины появлялись с юга, когда устремлялись на север – кони и всадники неслись оттуда. То же самое происходило с востоком и западом. Никто не понимал, какой стране принадлежали эти армии. Многие караваны столкнулись с подобными затруднениями: повсюду склоны возвышенностей пестрели шатрами – это перепуганные купцы пережидали боевую сумятицу.

Потратив целый день на бессмысленное блуждание по кругу, уйгурский караван тоже расположился на склоне холма, похожего на тот, где они ночевали накануне. Старейшины обсудили положение и решили продолжить путь к первоначальной цели – Лянчжоу. Поздней ночью длинная цепь верблюдов, лошадей и людей отправилась на запад. Как и прежде, то совсем рядом, то вдали слышался конский топот, но уйгуры уже не обращали на него внимания и упрямо шли дальше.

На рассвете все смешалось. Караванщиков неожиданно осыпал град стрел. Перепуганные лошади взвились на дыбы, верблюды дали стрекача. В разгар всеобщего смятения купец приказал своим помощникам бросить животных, поклажу и спасаться. Люди рассыпались по равнине, бегом припустили на запад. Только Синдэ не бросил свою кобылу – не мог расстаться с верной подругой, кроме того, к седлу были приторочены все его вещи – и побежал, ведя лошадь под уздцы. Он бы предпочел скакать верхом, но не хотел стать мишенью для лучников.

Когда солнце поднялось высоко, Синдэ оказался на соляной дюне. В полуденных лучах песок переливался голубыми и белыми бликами. Молодой человек стреножил лошадь, разложил на тряпице скудный завтрак и принялся за еду. Вдруг он увидел бредущую по песку группу лошадей и верблюдов и решил было, что это караван, но двигались животные как-то странно – их никто не вел. Когда они приблизились, Синдэ подпрыгнул от удивления – это были те самые лошади и верблюды, которых уйгуры бросили утром на равнине! Из горба одного верблюда торчала стрела. Подойдя к молодому человеку, животные преспокойно остановились, будто нашли хозяина. Отдохнув, Синдэ тронулся в путь, возглавив длинный караван.

Весь день издалека долетали отзвуки битвы. Равнина горбилась холмами, и Синдэ казалось, что до Лянчжоу уже рукой подать, хотя на горизонте не было видно ничего похожего на город.

Наткнувшись в долине на окруженный деревцами родник, молодой человек остановил караван и решил устроить привал, несмотря на ранний час. Он был так изможден, что заснул прямо на траве под палящими лучами солнца.

Его разбудили жалобные крики верблюдов и ржание лошадей. Синдэ не знал, сколько времени прошло. Все вокруг тонуло в призрачном свете костров, снопы искр взвивались над пригорками, разрывая ночную тьму. На фоне красного пламени тела животных казались охваченными огнем. Шум сражения гремел где-то совсем рядом.

Синдэ вскочил на лошадь и поднялся на вершину ближайшего холма. Оттуда он увидел рвущийся к небу столб огня посреди широкой равнины. В свете пламени двигались вооруженные всадники. Там, дальше, шла битва между двумя армиями, но взору Синдэ открылась лишь маленькая батальная сценка – стройное наступление конницы. В одно мгновение из темноты вынырнули несколько отрядов, а в следующее – уже исчезли в ночи.

Внезапно вся округа озарилась еще более ярким светом. На холме по правую руку от Синдэ полыхнул, быстро разгораясь, второй гигантский костер. В тот же миг грянули яростные крики, совершенно не похожие на человеческие. Потом в долину между холмами хлынула волна всадников. Синдэ видел их так отчетливо, что мог разглядеть выражение лица всадников, пригнувшихся в седле. Теперь боевые кличи летели из-за каждого пригорка. Синдэ, ведя кобылу в поводу, поспешил к своему лагерю и дальше – прочь от кровавой сумятицы. Животные покорно последовали за ним. Ему хотелось поскорее улизнуть с поля битвы, но было слишком светло, повсюду кипели ожесточенные схватки, метались опьяненные кровью воины и кони. Синдэ в отчаянии искал укрытие, пытался раствориться в темноте, но, куда бы он ни кинулся, его встречала одна и та же картина: во мраке или в алом зареве скрещивались мечи, сверкали наконечники копий, воздух со зловещим свистом прошивали стрелы.

Когда Синдэ понял, что не сможет помочь ни себе, ни животным, он замедлил шаг и обреченно побрел куда глаза глядят, решив идти вперед и только вперед, никуда не сворачивая, не обращая внимания на препятствия. Это было не хуже, чем бесплодные попытки затаиться где-нибудь за холмом. Ведя кобылу за собой, Синдэ то погружался в угольно-черный мрак, то выбирался из тьмы на багрово-золотистые островки света, и все это время он продвигался, как ему казалось, на запад, взбирался на холмы, переходил через соляные болота. На пути попадались тела убитых воинов и конские трупы.

На рассвете Синдэ увидел вздымающиеся впереди высокие стены большого города. Над ними поднимались клубы черного дыма, затягивая небо непроницаемой пеленой, расцвеченной причудливыми узорами алого зарева. Синдэ пересчитал животных и позволил им отдохнуть. Кроме кобылы, в караване набралось шесть верблюдов и двенадцать лошадей, вместе с ним переживших взбаламученную лязгом оружия ночь. Наступила тишина.

Синдэ растянулся на траве. У ворот строились войска, готовясь войти в город. За конными воинами следовала пехота, и армии потребовалось много времени, чтобы вступить за крепостные стены. Когда за воротами исчезли последние ратники, Синдэ отважился подвести свой караван к городу. Пройдя несколько шагов, он вновь остановился – перед ним возник отряд солдат. Было ясно, что они тоже собираются войти в город. Солдаты начали строиться. Молодой цзюйжэнь решил проскользнуть первым и еще раз быстро пересчитал лошадей и верблюдов, прежде чем вступить за большие каменные ворота.

За стенами крепости в ноздри Синдэ ударила тошнотворная вонь разлагающихся трупов, смешанная с обычными запахами битвы. От самых ворот бежала узкая улица, в конце которой было открытое пространство – площадь, заполненная воинами.

– Чья это армия? – задал Синдэ вопрос похожему на ханьца лучнику, который направился к нему.

– Что? – Лучник свирепо уставился на незнакомца.

Тут же к Синдэ подбежали три воина, крича на языке Поднебесной: «Освободи дорогу, деревенщина!», и тот послушно отвел животных в сторону, пропуская отряд, который только что видел у ворот города.

– Где мы? – обратился Синдэ к другому лучнику, стоявшему поблизости.

– Чего? – Лучник тоже сурово нахмурился.

В гарнизоне полыхал пожар, над маленькой рощей плясали языки пламени. Синдэ засмотрелся на причудливые клубы дыма, и в этот момент на него набросились солдаты, заломили ему руки за спину и куда-то потащили.

Улицы в городе были узкими и неровными. На безлюдной базарной площади царил беспорядок: прилавки разгромлены, снедь растоптана, утварь разбита. Дальше потянулись тихие жилые кварталы с рядами домов за высокими глинобитными стенами. Судя по всему, этот город до вторжения захватчиков был богатым, мирным, оживленным… Синдэ смотрел по сторонам, но везде видел только воинов – ни одного местного жителя.

Вскоре пленника втолкнули во двор, обнесенный оградой. По двору были разбросаны домишки, напоминавшие походное солдатское жилье. Повсюду кишели ратники. Перед одним из строений Синдэ приказали остановиться и ждать.

Через несколько секунд его окружила толпа солдат. Все они были ханьцами, с тем же разрезом глаз и цветом кожи, что и у Синдэ, все понимали его язык, но, похоже, ничего не знали о великой империи Сун. Синдэ спросил у одного из лучников, откуда он родом, и тот назвал место, о котором молодой цзюйжэнь никогда не слышал. Словно оскорбленный невежеством пленника, лучник внезапно ударил его и отошел прочь. Синдэ завел разговор с другим солдатом, на этот раз более осторожно, но его вновь поколотили безо всякой причины. Какой бы вопрос ни пытался задать бедняга, в ответ получал одни зуботычины. Он не понимал, что происходит. На пороге дома появился мужчина лет двадцати восьми, по виду командующий, приблизился к пленнику и спросил его имя, откуда он родом и как попал в город. Синдэ честно отвечал, но каждый раз на него градом сыпались удары. В конце концов ноги у него подкосились, он упал и скрючился на земле, твердо решив молчать – ведь, судя по всему, его лупили за то, что он посмел говорить. После побоев с Синдэ сорвали одежду и облачили его в солдатскую форму. Теперь он ничем не отличался от других воинов. Потом его подвели к находящемуся поблизости дому. Здесь тоже толпились солдаты. Они сбились в группы по трое-четверо и ели стоя.

Синдэ приказали ждать в углу двора. Ратники вновь обступили его. Опасаясь, что они начнут драться, Синдэ хранил молчание. Неожиданно один из солдат подошел к нему и протянул миску лапши со словами:

– Ешь быстрей, мы скоро выступаем.

– Куда мы идем? – не удержался от вопроса Синдэ.

Но солдат ничего не знал об этом. Ему было известно только то, что впереди их ждет битва с уйгурами. Синдэ понял, что его силой забрали в армию и, похоже, никто не собирается ему рассказывать, где он находится и воинами какой страны окружен.

В ту ночь новобранцу не пришлось участвовать в бою с уйгурами – вместо этого ему с десятью другими ратниками приказали охранять лошадей и пастбища за стенами города. Тогда Синдэ узнал, что его отряд состоит исключительно из ханьцев и является подразделением передовой армии Западного Ся. Выяснилось также, что занятый войсками город и есть Лянчжоу, тангуты его захватили всего за три дня, а прошлой ночью в окрестностях разыгралась битва между ними и уйгурами, которые поспешили на помощь ханьскому гарнизону.

С начала 1027 года и до весны следующего Синдэ служил простым солдатом в ханьском отряде армии Западного Ся.

В Лянчжоу теперь были расквартированы только военные. Из бывших горожан те, кто мог сражаться, влились в ряды тангутского воинства, а немощных стариков, женщин и детей новые власти вывели за крепостную стену и принудили работать на земле или пасти скот на плодородных пастбищах.

Земли в Лянчжоу были очень богатыми. За чертой города на много ли простирались распаханные поля. Таким образом, в руках тангутов оказались богатейшие угодья к западу от Желтой реки, на которые давно засматривались многие правители. Лянчжоуские скакуны считались лучшими в мире – с ними не могли сравниться даже лошади из сунской провинции Ганьчжоу. Что уж говорить о тех, что разводили на землях Цзинь и Вэй – они были сильными и выносливыми, но бегали медленно и для ратного дела не годились. С северной стороны Лянчжоу пастбища тянулись до самого горизонта. Взобравшись на городскую стену, можно было увидеть бесчисленные табуны, пасущиеся вдали. Для ухода за ними требовалось много людей, поэтому, заняв Лянчжоу, тангуты не причинили вреда ни одному местному жителю – они призвали на военную службу здоровых мужчин, а остальных горожан отправили трудиться в поле или ухаживать за лошадьми.

Но такая судьба была уготована не только лянчжоусцам – сами тангуты жили по тем же правилам. Когда тангутским юношам исполнялось пятнадцать лет, их призывали в армию, где либо ставили в строй, либо давали простую физическую работу в обозах. Все воины на службе Западного Ся получали коней и вооружение за счет государства и были полностью экипированы. Тех, кого не забирали в солдаты, отправляли возделывать поля подле Лянчжоу или Ганьцзина.

Известно, что Лянчжоу захватили пятьсот тысяч воинов регулярной армии Западного Ся. Кроме них, были еще войска, набранные из взятых в плен представителей побежденных племен. Сто тысяч таких ратников стояли в Лянчжоу и двести пятьдесят в Синцине. Еще семьдесят тысяч солдат патрулировали приграничные области.

Полк, к которому приписали Синдэ, являлся авангардом тангутского воинства, состоявшего из тщательно отобранных ханьцев. Во время войны ханьские отряды всегда отправлялись на передовую. В полк, как правило, принимали только самых храбрых и опытных молодых людей из числа бывших пленников и жителей захваченных областей, невзирая на их происхождение или место рождения. Синдэ попал в Лянчжоу на следующий день после битвы и был зачислен именно в передовой отряд по чистой случайности. Ежедневно вместе с другими ратниками он проходил военную подготовку за стенами города. Молодой цзюйжэнь был хрупкого сложения, но серьезно относился к этим упражнениям, ибо понимал: если военачальники решат, что солдата из него не выйдет, его отправят на другой берег Хуанхэ для расчистки полей, а он предпочитал, несмотря на все тяготы жизни, оставаться в Лянчжоу.

В течение того года Синдэ принял участие в трех битвах с ганьчжоускими уйгурами. В первых двух он был тяжело ранен, потерял сознание, но сумел удержаться в седле и вернуться к своим. Все тангутские воины пристегивали себя к лошадям металлическими обручами, чтобы в случае гибели не упасть на поле брани. Выдрессированные боевые скакуны всегда возвращались в лагерь после битвы, неся на себе мертвых и раненых всадников.

Задачей Синдэ было прикрепить к седлу ручницу и мчаться сквозь вражеские ряды, осыпая их градом камней. Он был недостаточно силен, чтобы на скаку управляться с более тяжелым оружием, но для использования этой пушки не требовалось развитой мускулатуры.

Хрупкое сложение даже помогало ему. Во всех трех битвах Синдэ прижимался к шее лошади, не смотрел по сторонам и думал лишь о том, чтобы метко выстреливать камнями. Даже самому отважному воину было бы нелегко прорвать уйгурский строй, но лошадь несла легкого седока вперед без остановки. И каждый раз молодой цзюйжэнь терял сознание и приходил в себя уже в лагере, когда товарищи стаскивали его с седла. Он не знал, как ему удавалось вернуться, каким образом верный боевой конь пробивался сквозь ряды противников.

В третьей битве Синдэ тоже был ранен и очнулся только после перевязки. Он не помнил, как стрела уйгурского лучника входила в его тело. Возможно, это случилось, уже когда он потерял сознание от бешеной скачки и запаха крови… Так или иначе Синдэ пришел к выводу, что участвовать в битве не так уж страшно. Расстреляв все камни, он мог впасть в забытье или делать что душе угодно, полагаясь в остальном на судьбу, – лошадь сама несла его обратно в лагерь.

В свободное время между сражениями Синдэ бродил по округе в поисках того, кто владел бы тангутской письменностью, но ни один солдат из его отряда не мог прочитать символы на заветной тряпице. Никто даже не знал, есть ли вообще у тангутов письменность. Это могло быть известно кому-то из военачальников, но, будучи простым солдатом, Синдэ не надеялся, что у него появится возможность потолковать с высшими чинами, а командиры рангом пониже, к которым он имел право обратиться, не умели читать даже по-ханьски, не то что по-тангутски.

Синдэ полагал, что письменность наверняка используется в Синцине, где находятся правительственные ведомства и многие купцы, местные и чужеземные, ведут свои дела. К сожалению, в приграничном гарнизоне, таком как Лянчжоу, крючкотворству не было места в повседневной жизни.

Весной 1028 года в полку поползли слухи, что скоро начнется наступление на Ганьчжоу. Все понимали, что это неизбежно. Для тангутов, уже занявших земли вокруг Синцина и Лянчжоу и вторгшихся на территорию Поднебесной для захвата Линчжоу, было вполне естественно избрать следующей мишенью Ганьчжоу – столицу маленького уйгурского царства, которое при малейшей возможности выступало против тангутов. Синдэ тоже предчувствовал, что осада Ганьчжоу состоится не сегодня завтра.

К концу третьего месяца за стенами Лянчжоу возникло оживление. Каждый день со всех сторон подтягивались новые отряды. Ночью с городской стены можно было увидеть бивуачные костры, растянувшиеся на много ли к юго-востоку. Полки, расквартированные в городе, получили приказ привести в порядок оружие и доспехи. В начале четвертого месяца все войска собрались на поле за городом – на смотр армии прибыл сам Ли Юань-хао, главнокомандующий и старший сын тангутского правителя Ли Дэмина. К делу главнокомандующий приступил с чувством, с толком, с расстановкой. В итоге до отряда, состоявшего из ханьцев, очередь дошла не скоро, так что и Синдэ, и его товарищи простояли на плацу с раннего утра до самых сумерек.

Желтое солнце клонилось к горизонту, и поле, крепостная стена, оазис, простиравшийся на востоке, равнины на западе были залиты кроваво-оранжевым сиянием. Цзюйжэню, который раньше лишь слышал о Юань-хао, а теперь видел его впервые, молодой военачальник – ему было лет двадцать пять – показался очень величественным. При росте чуть больше пяти сяку[26] и хрупком телосложении осанкой он обладал поистине царственной и весь был алым в лучах заходящего светила.

Медленно вышагивая вдоль строя, Юань-хао осматривал каждого воина с ног до головы. Оглядев одного, он едва заметно улыбался ему, прежде чем перейти к следующему. Эта ласковая улыбка трогала сердца солдат, а горящий тайным огнем взгляд государева сына поражал, завораживал, да так, что все до единого чувствовали в себе готовность с радостью умереть за своего предводителя. Когда очередь дошла до Синдэ, он, неожиданно для самого себя, воспылал тем же стремлением отдать жизнь за Юань-хао. И столь же неожиданно ему показалось странным, что он способен не раздумывая броситься в бой и погибнуть ради чужого правителя, вана Западного Ся. А еще было непонятно, почему эта мысль его ничуть не встревожила…

После смотра солдаты вернулись в город, и Чжу Ванли, командующий ханьским полком из трех сотен всадников, призвал к себе Синдэ. Этот полководец, которому было немногим за сорок, совершил несметное число героических поступков, и его храбрости мог позавидовать даже самый отчаянный рубака из передового отряда.

– Твое имя должно быть на доспехах. – Чжу Ванли критически оглядел обмундирование Синдэ. – Это оно? – спросил он, указывая на три иероглифа. – Здесь написано «Чжао Синдэ»?

– Так точно, ваше превосходительство.

– Если б я умел читать и писать, добился бы большего успеха в жизни. Несмотря на всю мою доблесть, отсутствие образования мешает мне выдвинуться… А ты, стало быть, грамотей. Вот и славно. Станешь зачитывать мне приказы главнокомандующего.

– Рад стараться, ваше превосходительство! – гаркнул Синдэ, решив, что знакомство с полководцем столь высокого ранга не будет лишним.

– Вот, начнем с этого. – Чжу Ванли развернул свиток, который держал в руках.

Синдэ подошел поближе. Знаки были не ханьские. Тангутский! Язык, похожий и одновременно не похожий на ханьский… Синдэ изо всех сил вглядывался в таинственные знаки, но так и не сумел ничего понять. Когда он признался Чжу Ванли, что не может прочитать приказ, потому что тот написан не по-ханьски, полководец смерил его презрительным взглядом и сердито буркнул:

– Хочешь сказать, что ты только по-ханьски разумеешь? С тобой все ясно. Ступай!

Синдэ не повиновался.

– Это письменность тангутов, ваше превосходительство. Если вы сведете меня с кем-нибудь, кто знает ее, я сумею перевести приказ за два-три дня. Мне давно уже хочется изучить язык тангутов, я мечтаю попасть в Синцин. Если вы мне позволите, думаю, я смогу вам помочь.

– Мм. – Глаза Чжу Ванли блеснули. – Хорошо, если ты не погибнешь в следующей битве, я попрошу главнокомандующего позволить тебе изучать язык тангутов. Я человек слова и, если мы оба останемся в живых, исполню свое обещание. Помни об этом!