Снайпер
Втиснутый в эту паучью нору, лежащий в зловонии перегноя и грязи, он тем не менее выбрал самую удобную позицию, какую только можно было занять при классической стрельбе с упора: винтовка прочно опиралась дулом и прикладом на мешки с песком, и хватало незначительного перемещения приклада, чтобы держать на прицеле движущегося человека в течение того короткого времени, которое было ему отведено. Дыхание стало потихоньку успокаиваться: половинный вдох, потом половинный выдох – он постепенно уменьшал приток кислорода в кровь.
Найдя наконец линию прицеливания, он был удивлен ясностью и четкостью открывшейся перед ним картины, которую так прекрасно увеличивал тридцатишестикратный «унертл».
Хорошо, что он выставлен в верном направлении. Чем больше оптический прицел, тем меньше поле обзора.
И вот Боб увидел его. Едва уловимое движение справа от перекрестья визирных линий, возле земляного вала, на расстоянии тысячи четырехсот ярдов. Он видел голову человека, которая то появлялась, то исчезала. Объект двигался.
Боб чувствовал, что напряжение начинает увеличиваться.
И тут он вдруг внезапно осознал – не путем долгих размышлений, потому что в это короткое, не дольше вспышки, мгновение не было времени размышлять, а благодаря внезапному озарению, произошедшему в глубинах сознания, – что в этом выстреле и заключалась суть его присутствия здесь. Все остальное – «Экьютек снайпер грейд», патроны, Ник Мемфис в Талсе, стремление уничтожить этого короля наркобизнеса, – все это было лишь прелюдией. А сейчас настал именно тот момент, к которому его все время подталкивали, шаг за шагом, дюйм за дюймом подводя к той точке, к которой он все равно должен был когда-нибудь прийти. Все ждали этого момента, стремились к нему и верили в удачу.
Это был неимоверно дальний выстрел. Теперь он и сам видел. Почти никто в мире не смог бы его сделать. Боб на скорую руку произвел необходимые баллистические расчеты, как сотни тысяч раз до этого, потом прикинул, как пуля должна повести себя в теории и как она поведет себя в действительности, на стрельбище. Он попытался определить, какой сейчас ветер, чтобы хоть как-то помочь себе в решении задачи. Он думал о выстреле, старался сконцентрироваться на нем, но чувствовал, что все здесь ему незнакомо, что он на чужой территории. В такой ситуации еще не оказывался никто. Интересно, кто рискнул бы пойти на такой выстрел? Это очень опасная вещь, независимо от того, король наркобизнеса там или нет.
Все эти мысли промелькнули у него в голове в доли секунды. Человек отошел от стены, поднялся на вершину и на мгновение остановился. Он был как пятнышко, как точка, как дырочка от укола булавки. Он был слишком, слишком далеко.
За этот короткий промежуток времени Боб произвел коррекцию, соизмеримую только с его опытом и сознанием, нашел линию прицеливания, захватил объект в перекрестье прицела и нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел, радужная картинка в прицеле расплылась вместе с отдачей винтовки. Он понял, что послал пулю куда надо: фигура сначала дернулась, безвольно продвинулась еще немного, а затем упала и покатилась, как мешок с дерьмом, по склону насыпи.
Теперь Боб увидел, чтó он сделал, чтó они заставили его сделать.
И впервые за все время почувствовал себя так, будто предал свою винтовку.
Для него их энтузиазм значил не много.
– Мистер Свэггер, – захлебывался Хэтчер, – вы понимаете, мы приглашали сюда двадцать восемь человек: несколько бывших снайперов из роты «Дельта», несколько лучших снайперов ФБР, ряд секретных агентов из снайперских подразделений cпецназа, пять или шесть мастеров своего дела из других крупных городов и Лос-Анджелесского полицейского департамента. Здесь были даже чемпионы Национальной стрелковой ассоциации по стрельбе на тысячу ярдов… и никто из них… ни один, ни один не смог сделать такой выстрел! Пуля прошла в дюйме от сердца. Невероятно! Попадание с первого выстрела на расстоянии в тысяча четыреста ярдов!
Боб взглянул на него, прищурившись.
– Это отличная винтовка, – сказал он. – И тот, кто делает для нее патроны, хорошо знает свое дело. Да, сэр.
Даже Пейн смотрел на него хоть и без особого удивления, но с любопытством, и в его глазах светился какой-то странный огонек.
– Неплохой выстрел, – признал он, и по его голосу можно было заключить, что он не раз видел или, может быть, даже сам делал такие безумно дальние выстрелы.
Но Боб все еще чувствовал раздражение. Такое чувство обычно приходит после того, как проведешь ночь с продажной женщиной, а утром ненавидишь и презираешь себя за то, что заплатил за свое право обладать ее телом.
– Мистер Свэггер, с вами все в порядке? Если бы вы тогда служили в УБН, имя Гарсия Диего уже ушло бы в историю, а так он стал одним из самых богатых людей в Колумбии.
Боб улыбнулся, пытаясь скрыть странное чувство, которое он сейчас испытывал.
«Папочка, что же я наделал?» – вспомнил он свои слова, когда, первый раз выстрелив в оленя, попал ему в живот. Бедное животное умчалось, а он чуть не сгорел со стыда и ненависти к самому себе. Отец тогда сказал, что все в порядке, не стоит волноваться, а сам направился выслеживать раненого зверя, чтобы добить его. Тогда он блуждал по крутым склонам гор Уошито больше трех часов, разыскивая оленя по кровавым следам на земле. Отец говорил Бобу, что Господь всегда простит плохой выстрел, если будет знать, что вы охотитесь не для забавы, а для того, чтобы принести мясо к семейному столу, если будет знать, что вы действительно любите то животное, на которое охотитесь, и ощущаете себя вместе с ним частичкой природы.
Ну а если Бог не хотел, чтобы человек охотился, зачем же он дал ему мозги и тот придумал порох для ружей и такую винтовку, как семидесятая модель винчестера?
– А, наконец-то до меня дошло, где я нахожусь и что это за место, – сказал Боб, чувствуя, как внезапная догадка осенила его мозг. Теперь он знал, чего они хотели. – И представляете, что я понял? Вам надо как можно быстрее сбегать за вашим хреновым полковником и немедленно привести его сюда. Думаю, он сможет объяснить мне, зачем вы суете меня во все это дерьмо и стараетесь превратить в того желтомордого придурка, который охотился на меня во Вьетнаме! – Он повернулся и свирепо посмотрел на них. – Эй, вы, гниды сопливые, вы засунули мою душу в шкуру того снайпера, который искалечил меня и убил моего лучшего друга!
Он чувствовал, что заводится, как перед дракой. Повернувшись, Боб резко двинул прикладом винтовки Пейну в лицо. От такого удара тот сразу же свалился на землю и стал выплевывать зубы вместе с кровью. Звук был такой, будто стальной линейкой ударили по куску говядины. И без того отвратительное плоское лицо Пейна оказалось совершенно изуродованным. В его маленьких свинячьих глазках засветился настоящий страх. Боб наклонился и вытащил у него из кобуры укороченный «Ремингтон-1100», потом достал из магазина шесть красных патронов и бросил их в пыль. Ненужную винтовку он зашвырнул далеко назад.
– Мой пес не любит вас, мистер Пейн, и я – тоже. Мне не нравятся люди, которые таскают с собой семизарядный «ремингтон» с отпиленным стволом, к тому же заряженный двойными патронами двенадцатого калибра, потому что они всегда попадают в цель.
Боб резко повернулся к Хэтчеру и увидел застывшее на лице этого человека удивление. Тот был шокирован неожиданной грубостью и жестокостью Боба.
– Вы еще здесь? Бегом! Со скоростью кенгуру! Живо за своим уродом-полковником! И ведите его сюда, или я поджарю вашему старине Пейну задницу еще до того, как сядет солнце!
Боб стоял и смотрел вслед убегающему Хэтчеру.
Глава 5
Майра умерла во вторник, в 11:43. Ему позвонили из госпиталя прямо в Управление. Это был доктор Хилтон. Ник просто сказал:
– Да, хорошо, сейчас буду.
– Ник, она была без сознания. Ты ничего не мог сделать, не вини себя.
– Да, но я должен быть там.
Как сообщили врачи, ухудшение произошло, скорее всего, в конце недели. Она потеряла сознание и так и не выходила из комы в течение этих десяти дней. В принципе это не было неожиданностью, но когда в вашей жизни случается нечто подобное, наступает огромное душевное опустошение, которое невозможно себе представить, если вы не пережили этого сами. Ник был оглушен тяжестью свалившегося на него горя и, сидя здесь, в Управлении, как бы издалека слышал доносившиеся до него повседневные разговоры. Он вспомнил, что в последние дни, когда Майра еще была в сознании, она сама велела ему крепиться и быть готовым к тому, что ее дни сочтены.
Майра все время просила его не расстраиваться: мол, она чувствует себя не так уж плохо и он сделал все, что сделал бы на его месте настоящий мужчина, – выплатил свой долг сполна. И до конца. Как она говорила, то, что с ней случилось, было ценой, заплаченной за обретенное счастье, ведь если бы этого не произошло, у нее никогда не было бы Ника – и она благодарила свою судьбу и была рада, что все случилось именно так. Теперь ему надо было пойти и хоть как-то расслабиться.
Такой была Майра. Она никогда не просила ничего лишнего, да и не видела в своей жизни ничего лишнего, спокойно переживая все выпавшие на ее долю трудности. Она никогда не жаловалась на жизнь, как многие из тех, которые имели гораздо больше ее. Он очень хотел, чтобы она сейчас оказалась рядом с ним, потому что за долгие годы совместной жизни он привык полагаться на нее в трудных ситуациях, впрочем как и она на него. Боже, что за глупость: он хочет, чтобы его жена помогла ему пережить ее смерть!
Ник встал и, подойдя к Хэпу Фенклу, сказал, что ему надо ненадолго отлучиться и он, возможно, немного задержится.
– Майра? – спросил тот.
– Да, наконец-то. Отмучилась.
– Ник, старина, хочешь валиума или еще чего-нибудь?
– Нет, не надо, все нормально.
– Какие у тебя проблемы? Может, в твое отсутствие я смогу заменить тебя и выполнить какое-нибудь особое задание? Что-нибудь крутое? Арестовать одного или двух с поличным? Ты же меня знаешь, я люблю такие приключения. В духе спецназа.
Это была шутка. Хэп был ростом пять футов и весил всего около полутораста фунтов, в то время как Ник был человеком крепким и сильным, к тому же являлся чемпионом по дзюдо – имел черный пояс – и считался лучшим стрелком в Управлении. Но Ник даже не улыбнулся – в этот момент он как бы отключился. Он встряхнул головой и постарался прийти в себя:
– А? Нет, не надо. Все как обычно. Я слежу с Мики Сонтагом за колумбийцами по всему городу, вот и все. Сегодня Мики на стрельбище, сдает зачет по программе спецназа. Я просто собирался до его возвращения протолкнуть тут кое-какие бумаги.
Хэп был главным старшим агентом Новоорлеанского управления полиции и классным парнем. С ним было легко найти общий язык по всем вопросам. Он специализировался по организованной преступности, а Ник отвечал за наркотики, работая бок о бок с УБН, так как обладал дипломатическим даром и ладил с людьми из структуры, название которой чаще всего расшифровывали так: «Уже браток неживой».
Поэтому у Ника не возникло никаких проблем с тем, чтобы оставить рабочее место и съездить в госпиталь.
Они еще не трогали ее.
– Если вы не против, я бы хотел на минутку остаться с ней наедине, – сказал он сестре.
– Конечно. Но скоро надо будет везти ее в морг.
– Да, я знаю.
Сестра вышла. Ник осмотрелся по сторонам, чувствуя, что ненавидит эту проклятую комнату. Она была такая же, как и все те комнаты, в которых он провел свою жизнь, – огромная и безликая. На стенах висело несколько репродукций, и в воздухе стоял сильный запах дезинфицирующих средств и пластика. Да, он ненавидел эту комнату. Майре же, насколько он помнил, все это было безразлично. Ее никогда не волновали подобные вещи.
«В тот день мне было предначертано умереть, – однажды сказала она ему, – как и другим двум девушкам и тому парню, что ограбил страховую компанию. Но твоя пуля спасла меня. Она вырвала меня из лап смерти. Она дала мне тебя, Ник Мемфис, и сделала меня миссис Мемфис. То, что я получила, было слишком хорошо. Сладкое счастье. Шесть лет сладкого счастья».
Черт, он сидел и плакал. Она запрещала ему это делать. Когда стало ясно, что болезнь прогрессирует и доктор Хилтон сказал, что шансов на выздоровление нет, Ник был в отчаянии. Майра тогда призналась ему, что не может видеть, как он плачет.
«Что ж, теперь ты должен быть счастлив, – говорил он сам себе. – Нет больше леди в инвалидной коляске. Ты еще молод. Гуляй, веселись, пей и ходи на вечеринки».
Он подошел к койке, на которой под простыней лежала Майра. Конечно, он в своей жизни уже не раз видел трупы: во время выездов на место преступления, в моргах и когда умерла мать… Были, конечно, и те три трупа в Талсе. Несмотря на это, сейчас, приподнимая простыню, он чувствовал легкую дрожь и думал, правильно ли он поступает. Но он хотел. Он хотел увидеть ее еще раз.
Кома убрала с ее лица все признаки румянца и выбелила его, как простыню. Живые, веселые, полные задора и огня глаза были закрыты. Незадолго до его прихода они коротко обрезали ее рыжие волосы, и теперь она выглядела совсем как мальчик. Но это была Майра.
Она сейчас походила на маленькую птичку. Бледная матовая кожа, тонкие, хрупкие косточки, будто складывающиеся в правильный узор… Но боль уже ушла. Живя шесть лет с постоянной болью, она все-таки хорошо держалась. Она не чувствовала ни рук, ни ног, только сплошную боль. Сейчас лицо было таким умиротворенным, каким никогда не было при жизни.
«Прости, дорогая, – думал он, – я действительно все порчу своими слезами. Ты велела не плакать, но я не могу сдержаться, не могу, не могу…»
– Ник? – Это был доктор. – Ник, может, принести чего-нибудь?
– Не надо, все нормально.
– Нам надо ее забрать.
– Хорошо.
Он отвернулся и позволил им увезти тело своей жены.
Ник вышел на солнце, зажмурился, достал сигарету, вспомнил, что бросил курить, и засунул пачку обратно. Чтобы скрыть покрасневшие от слез глаза, он надел солнцезащитные очки. Ник задумался о том, что следует предпринять в подобных обстоятельствах, но потом вспомнил, что беспокоиться не о чем, все уже распланировано: он знал, куда ее отвезут, где и когда состоятся похороны. Это займет два дня и произойдет во вторник.
До этого момента он все будет делать автоматически.
Надо было, наверное, пойти домой – вдруг придет кто-нибудь из знакомых, ребята из Управления, может, их жены. В течение всех этих лет он брал Майру с собой на вечеринки, и, когда все преодолели неловкость, связанную с Трагедией, как ее обычно называли, ребята полюбили Майру, их жены очень сдружились с ней и забегали к ним, чтобы поболтать о своих делах.
Он почувствовал желание вернуть те старые добрые времена, но сразу же постарался выбросить из головы эти нелепые мысли. Думать об этом было безумием: рано или поздно все опять завершится очередным потоком слез. Он пытался сдержаться. В такой ситуации лучшим выходом было бы, наверное, сесть в машину, рвануть в Билокси и пару дней поваляться на пляже. Может быть, как сказала Майра, он найдет там девушку, успокоится и наконец-то придет в себя.
Но он никогда так не поступит. Ник просто не знал, чем ему заняться. Ужасное состояние. Может, сходить в кино или придумать еще что-нибудь в этом духе, чтобы хоть на несколько часов отвлечься ото всех этих ужасных мыслей? Но в фильмах были сплошные драки и убийства. Сейчас ему не хотелось на это смотреть.
Наконец он решил отправиться к озеру. Подъехав к самой кромке воды, Ник сразу же ощутил приятное спокойствие и прохладу. Он просто сидел и наслаждался пейзажем, чувствуя, как солнце ласкает кожу лица и внутреннее напряжение потихоньку спадает. Внезапно он вспомнил, что забыл сделать один срочный звонок, и выругался.
Найдя телефон-автомат, Ник опустил монету.
Ответил Фенкл.
– Эй, Хэп, – начал Мемфис, – я собираюсь слинять, так что найти меня не получится целый день. Хорошо?
– Ну, в общем-то, не очень хотелось бы… ребята тут думают собраться и…
– Только никаких цветов. Цветов она не любила. Ни к чему поднимать шумиху. Хотят принести – пусть приносят, не хотят – тоже ничего. Подарите цветы от ее имени какому-нибудь благотворительному фонду. Это будет намного лучше. Мне бы очень хотелось именно этого.
– Хорошо, нет проблем. Кстати, у тебя есть осведомитель по имени Эдуардо?
– Как?
– Где-то полтора часа назад звонил парень, назвался Эдуардо. Сказал, что хочет переговорить с тобой. Очень волновался. Латиноамериканский акцент. Скорее всего, ничего серьезного, но ты все-таки позвони.
Ник порылся в памяти. Эдуардо? Он сейчас вел около пятнадцати дел, главным образом по небольшим партиям контрабандных наркотиков. Предполагалось, что большая часть людей, которые засветились в них, работает на Джилли Стефанелли, крестного отца всей новоорлеанской мафии. Но Ник не мог припомнить, чтобы в его каталоге мошенников, воров, шулеров и всякой шушеры попадалось имя Эдуардо. Хотя звучало оно подозрительно знакомо.
Наконец он вспомнил. Это было на еврейскую Пасху. Уолли Дивер, который ушел из УБН и занялся бизнесом, тогда сказал ему, что это вымышленное имя одного из его осведомителей и он специально не называет их настоящими именами – не хочет, чтобы парни из конторы, где он работает, контролировали его агентурную сеть.
– А какой номер?
– Э-э… сейчас, секундочку… девять-восемь-девять-двадцать-двадцать, номер пятьдесят восемь.
– Судя по телефонному справочнику, это в районе аэропорта, не так ли?
– Да, я слышал шум пролетающих самолетов. Знаешь, старина, может, тебе плюнуть на все это? Не такая уж важная птица твой парень. Мне такие звонят каждый час и лезут со всяким дерьмом. Подожди немного. Если это так важно, он перезвонит, а если нет – выбрось его из головы и спрячь пушку: стрельба отменяется. Прости за то, что побеспокоил тебя, не стоило даже вспоминать.
– Нет, мне надо позвонить этому человеку. Ты ничего не знаешь.
Ник повесил трубку, бросил еще одну монету и стал быстро набирать номер, пока тот не вылетел из головы. Из слов администратора гостиницы, подошедшего к телефону, он понял, что это «Палм корт». Ник попросил соединить его с номером пятьдесят восемь. Гудок и снова гудок – трубку никто не брал.
– Думаю, что его здесь нет, – сказал дежурный.
– А где вы находитесь?
– Рядом с аэропортом, на Первой магистрали. Налево, через два квартала после мотеля «Холидей».
– Отлично. Спасибо, – поблагодарил Ник и быстро посмотрел на часы.
С сожалением вздохнув, он повесил трубку и решил, что надо возвращаться к работе.
Гостиница «Палм корт» оказалась довольно-таки обшарпанным зданием, смахивавшим на подпольный притон, – в таких местах Ник обычно брал третьесортных торговцев наркотиками. Возведенная из шлакоблоков в начале пятидесятых, она была покрашена в какие-то странные, причудливые, яркие цвета, популярные в те дни, когда Америка только открывала для себя автомобиль и, поддаваясь соблазну путешествий, устремлялась по пыльным дорогам к дальним горизонтам.
Он вошел внутрь, отыскал номер пятьдесят восемь, который располагался возле лестницы, и постучал в дверь, на поверхности которой играли блики от флуоресцентных огней, украшавших четыре автомата – два от кока-колы, два от пепси-колы – по обе стороны от нее. Ник был немаленьким – почти двести фунтов – и, хотя в действительности обладал огромной физической силой, внешне не производил такого впечатления. У него было мягкое, гладкое тело, длинные светлые волосы и нежно-голубые глаза. Он был не просто плотным, но даже немного толстоватым… В общем, он скорее напоминал заместителя министра или торговца мылом, чем федерального агента.
У него было одно хорошее качество, которому он научился у Майры, – настойчивость. Он вспомнил то время, когда еще жил без нее. Дни настоящего безумия, время, когда он горел желанием уничтожать преступников, мотался по улицам и даже спускался в канализацию, чтобы спасти Америку от самой себя. Самоотверженно служа этой идее, в первые пять лет работы в Бюро он вел аскетический образ жизни, выезжал на все облавы, аресты и вызовы, стремясь попасть во взвод по борьбе с терроризмом или в группу по обезвреживанию грабителей банков. Он хотел убивать негодяев из снайперской винтовки – это была его главная цель.
Потом произошло несчастье в Талсе. С тех пор он подчинил свою жизнь и свою карьеру тому, чтобы хоть как-то исправить совершенную ошибку. Он пытался забыть случившееся…
Но порой ночью, лежа в постели и прислушиваясь к мучительному хриплому дыханию Майры или глядя на инвалидную коляску, напоминавшую скелет в слабом свете луны, он чувствовал, как боль отчаяния пронзает его мозг и разрывает тело на части.
«Господи, ты попал в девчонку!» – прокричала тогда База.
В такие дни Ник вставал с постели полностью разбитым. Потом плелся в туалет, где в течение часа блевал, склонившись над унитазом. Потом выходил из сортира, воняя рвотой, с трясущимися руками и пустой головой. В этот момент он безумно ненавидел себя за ту роковую ошибку, и страшная тяжесть никому не нужного раскаяния давила его…
Ник вновь унесся мыслями в прошлое и очнулся только тогда, когда увидел, что от сильных ударов в дверь на костяшках пальцев выступила кровь.
– Мистер! Эй, мистер, я думаю, что его там нет.
Ник поднял глаза. Это была горничная.
– Да, конечно, – сказал он. – Простите, вы, случайно, не видели проживающего здесь человека? Какой он из себя?
– Пожилой такой. Ничего особенного. Как и все приезжие.
– Когда он ушел?
– Я не видела, чтобы он уходил. К нему приходили люди, а потом ушли. Вы полицейский?
– Я из ФБР. А кто к нему приходил? Что за люди?
– Ну, в костюмах, такие… как вы. Может быть, помоложе, посмуглее. Вот, пожалуй, и все. Ушли они минут десять назад.
– Сделайте одолжение, позовите, пожалуйста, управляющего.
Управляющий оказался довольно причудливым старикашкой в ситцевой гавайской рубашке таких ярких цветов, что создавалось впечатление, будто это сверхновая звезда, посылающая во все концы Вселенной яркие оранжевые лучи. Она была как нельзя к лицу этой старой тощей крысе, от которой несло бурбоном и дезодорантом.
Ник достал яркий значок полицейского и удостоверение. Предъявив их управляющему, он приказал открыть дверь.
– У вас есть ордер или что-нибудь еще?
Такой поворот дела удивил Ника, но он промолчал. Во всем виноваты эти проклятые фильмы. И дерьмовое телевидение. Десять лет назад ему бы ответили: «Да, сэр, пожалуйста, что мы можем для вас сделать, сэр?» Теперь все думали о ФБР как о сборище фашистов и, естественно, так к нему и относились.
– Вы кто, прокурор? – спросил Ник. – Этот человек хочет со мной переговорить. Может, он спит. Давайте приступайте, не стоит стесняться. Окажите мне такую любезность, хорошо?
– Нет, потому что этот парень – реальная сволочь. Он настоял на том, чтобы ему дали именно эту комнату, рядом с автоматами коки. Ее даже не успели убрать. Но он устроил такой скандал! В общем, мне не очень хочется снова нарываться на неприятности…
– Вы только откройте замок, и все. Дальше я побеседую с ним сам, – сказал Ник.
Старикашка скорчил гримасу, давая понять Нику, с какой неохотой он все это делает. Ник догадался, что тот не прочь получить свои десять долларов, но даже не пошевелился, продолжая молча наблюдать за действиями кряхтящего управляющего. Наконец представление закончилось и дверь открылась.
Первое, что бросилось Нику в глаза, когда он вошел в комнату, это кровь. Она была везде: на стенах, на кровати, на зеркале, на потолке… Классический пример хлеставшей фонтаном артериальной крови.
– А-а-а-а-а-а!!! – завизжала горничная.
– Твою мать!.. – произнес управляющий.
– Понятно, – сказал Ник. – Выйдите оба. Здесь совершено преступление. Идите в холл, наберите номер восемь-восемь-пять-три-четыре-три-четыре и попросите к телефону агента Фенкла. Дайте ему адрес, скажите, что здесь совершено убийство и он должен выслать сюда группу экспертов как можно быстрее, пока не нахлынули городские любители сенсаций. Передайте ему, что Ник уже здесь, понятно?
В широко раскрытых глазах старикашки застыл неподдельный ужас, однако он послушно отправился выполнять то, что ему поручили.
Ник прошел в комнату. Тут, вероятно, была настоящая бойня.
Большинство убийств совершается в постели. Кровать буквально плавала в крови, вся стена над изголовьем была в ярких кровавых разводах. Ник подумал, что убийцы, наверное, ударили жертву топором, причем, судя по брызгам на стенах, сделали это два или три раза. Возле столбика кровати, к которому они привязали несчастного – видимо, чтобы без проблем поработать топором, – он заметил вымокшую в крови липкую ленту. Но самого Эдуардо не было…
Тут Ник обратил внимание, что от кровати в направлении ванной тянется кровавый след. Господи, неужели человек, из которого буквально сделали бефстроганов, еще пытался доползти до ванной?