Блондинка

– Ну, – расхохоталась Элси, – не я же! Мы же не обо мне говорим!

– Но у меня… даже нет постоянного парня.

– Полно у тебя парней.

– Да, но постоянного нет. Я не в-влюблена.

– Влюблена? – снова рассмеялась Элси. – Ну, влюбиться ты всегда успеешь. В твоем возрасте влюбляются быстро.

– Вы меня дразните, да, тетя Элси? Нет, скажите, вы меня дразните, да?

Элси нахмурилась. Нашарила в кармане пачку сигарет. Она была без чулок, но в домашних тапочках. Бледные ноги с венозной сеткой все еще сохранили стройность, если не считать опухших коленей. На ней был дешевый ситцевый халатик на пуговицах, не слишком чистый. Она потела сильнее, чем хотелось бы, от подмышек пахло. Она не привыкла, что в доме кто-то способен поставить ее слова под вопрос, за исключением Уоррена Пирига, и пальцы ее задергались – скверный признак. А что, если сейчас я влеплю тебе пощечину, ты, хитрая сучка с невинной физиономией?

Ярость захлестнула ее так внезапно! Хотя она знала, конечно, знала, что Норма Джин тут не виновата. Виноват муж, да и он, несчастный придурок, виноват лишь отчасти.

Так она считала. Исходя из того, что она видела собственными глазами. Но, возможно, она видела далеко не все?

Она видела это уже несколько месяцев и уже не могла такого видеть без того, чтобы не утратить к себе уважения. Видела, как Уоррен смотрит на эту девчонку. А Уоррен Пириг был не из тех, кто любит смотреть на людей. При разговоре он странно скашивал глаза, отводил их в сторону, словно на вас и смотреть не стоит, словно он уже видел вас и все про вас понял. Даже общаясь с собутыльниками, которых он любил и уважал, он почти все время смотрел куда-то в сторону, словно друзья его не заслуживали взгляда. Левый глаз ему повредили, когда он служил в армии США на Филиппинах и занимался там любительским боксом. Правый глаз видел на единицу, вот Уоррен и отказывался носить очки, говорил, что «они ему мешают».

Если уж быть честным до конца, следовало признать, что Уоррен и на самого себя толком не смотрел, не следил за собой. Вечно куда-то торопился, брился через раз, надевал чистые рубашки, только когда их подсовывала ему Элси. Грязные она прятала в бельевой корзине, откуда муж не стал бы их выуживать. Для продавца, пусть даже продавал он металлолом, подержанные покрышки, автомобили и грузовики не первой свежести, Уоррен не слишком-то старался произвести на людей хорошее впечатление. А ведь какой симпатичный был парень, молодой, стройный, в форме, когда семнадцатилетняя Элси впервые увидела его в Сан-Фернандо! Теперь он уже не был молод и строен и давным-давно не носил военной формы.

Может, если бы перед ним вдруг предстал Джо Луис[21] или президент Рузвельт, Уоррен Пириг удостоил бы их своим вниманием. Но чтоб обычного человека или тем более пятнадцатилетнюю девчонку – да никогда в жизни!

Элси видела, как муж провожает взглядом Норму Джин и глазные яблоки в глазницах у него перекатываются, словно шарики в корпусе подшипника.

Он никогда не смотрел так ни на одного из окружных детей, ну разве что кто-то из них проказничал или собирался напроказить. Но на Норму Джин он прямо пялился.

Только не за едой. Элси это заметила. Нарочно, что ли? Ведь то было время, когда они собирались за столом все вместе, сидели близко, лицом друг к другу. Уоррен был мужчина крупный, любил поесть, а потому блюда подавались основательные, «для еды, а не для баловства», как он любил выражаться. Норма Джин обычно сидела за столом тихо, лишь изредка хихикая над шуточками Элси, но сама почти ничего не говорила. Эти манеры «маленькой леди», которым ее обучили в приюте, в доме Пиригов выглядели, на взгляд Элси, несколько комично.

Итак, она вела себя скромно и тихо и ела примерно столько же, сколько и остальные, за исключением, разумеется, Уоррена. Уоррен, сидя рядом с Нормой Джин, никогда на нее не смотрел, равно как и на всех остальных тоже, лишь читал газету, сложенную по вертикальному сгибу. И это не расценивалось как грубость, просто таков уж он был, Уоррен Пириг. Но в другие моменты, даже когда Элси была рядом, Уоррен неотрывно следил за девушкой. С таким видом, будто не понимает, что делает; и эта беспомощность в нем, это болезненное и потерянное выражение на лице – на израненном лице, это лицо напоминало изображение горной местности на карте – все это западало Элси в душу, и она начинала об этом думать и ловила себя на этих мыслях даже в те минуты, когда ей казалось, что она вовсе ни о чем не думает. Элси была не из задумчивых. Были родственники, с которыми она враждовала уже лет двадцать, были старые подружки, увидев которых на улице она переходила на другую сторону, не желая даже здороваться; но чтобы о ком-то из них думать? Нет, она просто выбрасывала их из головы, и все.

Но теперь в ее сознании точно появился уголок для грязных мыслей о муже и этой девчонке; и Элси это страшно не нравилось, потому что Элси Пириг всегда была не из ревнивых, гордость не позволяла. А тут вдруг она поймала себя на том, что роется в вещах этой девчонки, в маленькой комнатке под самой крышей, где уже в апреле жарко и душно, как в печке, и осы гудят под карнизом. Но нашла она лишь дневник Нормы Джин в красном кожаном переплете, который девочка и без того уже успела ей показать. Норма Джин очень гордилась этим подарком от директрисы лос-анджелесского приюта.

Элси перелистывала дневник, руки у нее дрожали (у нее! Элси Пириг! да она ли это?), она боялась увидеть то, чего ей вовсе не хотелось увидеть. Однако ничего интересного в дневнике Нормы Джин не обнаружилось, по крайней мере на первый взгляд. Там были стихи, переписанные, по всей видимости, из каких-то книжек или учебников аккуратным школьным почерком Нормы Джин.

Птичка в небо залетела высоко,Что уже как будто и не в небе.Рыба в море заплыла так глубоко,Что уже и плыть как будто негде.

И еще:

Если видит все слепой,Как же быть тогда со мной!

Это стихотворение Элси понравилось, но она не понимала смысла других, особенно если рифма в них была нечеткой, не такой, как положено в стихах.

Сама я Смерти не звала,Но Смерть была ко мне добра,Приехала и увезла в карете.Втроем в карете – я, ОнаИ, кажется, Бессмертие.

Еще менее понятными были молитвы – по догадке Элси, молитвы Христианской науки. Очевидно, бедняжка свято верила во всю эту чепуху, которую столь прилежно переписала, по молитве на страничку.

Отец Небесный

Дай мне слиться с Твоим совершенством

Во всем что Вечно – Духовно – Гармонично

И пусть Божественная Любовь отринет все Зло

Ибо Божественная Любовь Вечна

Помоги мне любить Тебя как любишь Ты

И нет БОЛИ

Нет БОЛЕЗНИ

Нет СМЕРТИ

Нет ПЕЧАЛИ

Лишь одна БОЖЕСТВЕННАЯ ЛЮБОВЬ

ОТНЫНЕ И ВО ВЕКИ ВЕКОВ.

Как хотя бы понимать все это, не говоря уже о вере? Может, душевнобольная мать Нормы Джин тоже была последовательницей Христианской науки и девочка от нее всего этого нахваталась? Тогда удивляться нечему. Интересно, не эта ли ересь подтолкнула несчастную к самому краю? Или она, оказавшись на краю, вцепилась в Христианскую науку в попытке спастись? Элси перевернула еще одну страницу.

Отец Небесный

Спасибо Тебе за новую Семью!

Спасибо за тетю Элси, которую я так люблю!

Спасибо за мистера Пирига, который так добр ко мне!

Спасибо за этот новый Дом!

Спасибо за новую школу!

Спасибо за новых друзей!

Спасибо за новую жизнь!

И помоги моей Маме поправиться

И пусть над ней воссияет Вечный Свет

И будет освещать всю ее жизнь

И помоги Маме любить меня

Так, чтобы она больше никогда не захотела сделать мне больно!

Благодарю Тебя Отец Небесный. АМИНЬ.

Элси быстро захлопнула дневник и сунула его в ящик комода, под белье Нормы Джин. Ощущение было такое, будто ее пнули в живот. Она была не из тех женщин, что любят рыться в чужих вещах, она терпеть не могла тех, кто сует нос в чужие дела. И черт побери, как же ей было противно, что Уоррен и эта девчонка довели ее до такой крайности!

Спускаясь по лестнице, она чуть не упала, так разволновалась. И твердо решила: надо убедить Уоррена, что девочке здесь не место. Она должна уйти.

Но куда?

Мне плевать куда, к чертовой матери! Вон. Вон из этого дома!

Ты что, взбесилась? Снова отправить ее в приют? Без всяких на то причин?

Хочешь, чтобы я ждала, пока она появится, эта причина? Ты, сволочь?

Называть Уоррена Пирига сволочью весьма рискованно, пусть даже ты рыдаешь от обиды. Тебе вполне могут врезать кулаком по физиономии. Ей довелось видеть однажды (правда, тогда Уоррен был пьян и взбешен сверх всякой меры; были особые обстоятельства, поэтому она его и простила), как он пробил кулаком дверь, которую она успела захлопнуть и запереть за собой. В последний раз, когда врач его взвешивал, Уоррен Пириг весил двести тридцать фунтов, а она, Элси, ростом пять футов два дюйма, – всего около ста сорока фунтов. Дальше считайте сами!

Как говорят про боксеров, они в разных весовых категориях.

Итак, Элси решила ничего не говорить Уоррену. И держаться от него подальше, как женщина, которая уже в чем-то провинилась. Как в песне Фрэнка Синатры, которую все время передают по радио: «Никогда не улыбнусь я снова». Но Уоррен работал по двенадцать часов в сутки, возил истертые шины на завод на восточной окраине Лос-Анджелеса, где их скупали на переработку. И до 6 декабря 1941 года, то есть ровно за день до Пёрл-Харбора, платили ему меньше пяти центов за фунт. («Интересно, сколько же они теперь платят?» – взволнованно спрашивала Элси, и Уоррен, глядя куда-то поверх ее головы, отвечал: «Едва хватает, чтобы окупить все эти хлопоты». Они были женаты вот уже двадцать шесть лет, но Элси так и не знала, сколько же в год зарабатывает Уоррен наличными.)

Это означало, что Уоррена не бывало дома целыми днями, а когда он поздним вечером возвращался к ужину, ему было не до болтовни. Он мыл лицо и руки до локтей, доставал из холодильника бутылку пива и садился за стол. Ел, а потом, покончив с едой, отваливался от стола, и уже через несколько минут из спальни доносился его храп. Он валился на кровать в одежде и, едва успев снять ботинки, засыпал мертвым сном. Если она, Элси, будет держаться от него на почтительном расстоянии, пусть даже с поджатыми губами и исполненная негодования, он того не заметит.

Завтра у них была большая стирка, и Элси даже позволила Норме Джин пропустить утренние занятия в школе, чтобы та помогла ей с подтекающей стиральной машиной марки «Кельвинатор», и отжималкой, в которой вечно что-то заедало, и корзинами с выстиранной одеждой, которые надо было выносить на задний двор, чтобы развесить белье на веревках (вообще-то, это было против правил округа – не пускать ребенка в школу по столь неуважительной причине, но Элси знала: Норма Джин никогда не проболтается, в отличие от пары других неблагодарных негодяек, которые в прошлом не раз закладывали ее властям).

Пожалуй, сейчас было не самое подходящее время заводить столь серьезный разговор, пока Норма Джин, веселая, вспотевшая, безропотно делала всю эту нелегкую работу. Она даже напевала себе под нос приятным хрипловатым голосом популярные песенки из еженедельной передачи «Ваш хит-парад». Норма Джин поднимала влажные простыни тонкими, но на удивление сильными руками и закрепляла их прищепками на веревке, а Элси – в соломенной шляпе, чтобы защитить глаза от солнца, с сигаретой «Кэмел» во рту – пыхтела, как старая кляча. Несколько раз Элси, оставив Норму Джин одну во дворе, заходила в дом – то в туалет, то выпить чашечку кофе, то позвонить по телефону. Стояла, прислонившись к кухонной столешнице, и видела в окне пятнадцатилетнюю девочку: та, стоя на цыпочках, как балерина, развешивала белье; видела ее симпатичную круглую попку и любовалась ею, хоть Элси и не была лизой.

Говорили, Марлен Дитрих была лизой. И Грета Гарбо. И, кажется, еще Мэй Уэст?

Она глаз не сводила с Нормы Джин, сражавшейся с бельем на заднем дворе. Пальмы как крысиные хвосты, под ногами хрустит высохшая крошка листвы. Девочка аккуратно вешает спортивную рубашку Уоррена, и та парусит на ветру. И огромные шорты Уоррена, которые от порывов ветра заворачиваются вокруг ее головы. Будь он трижды проклят, этот Уоррен Пириг! Что у него с Нормой Джин? Или все это лишь в голове Уоррена, в том его тупом тоскливом взгляде, какого Элси не видела в его глазах – да и в глазах других мужчин – вот уже лет двадцать? Чистой воды физиология, мужчина в таких случаях за себя не отвечает, и винить его никак нельзя, верно? И себя винить нельзя.

Но она, его жена, должна себя защитить. Женщина должна защищать себя от таких девушек, как Норма Джин. Она уже видела, как сзади к девушке подбирается Уоррен, причем с грацией, которую не ожидаешь от мужчины такого телосложения. Ну, разве что вспомнишь, что он был боксером, а боксеры, как известно, двигаются быстро и ловко. Вот Уоррен хватает девушку за задницу, сжимает в ладонях обе ягодицы-дыньки. Норма Джин резко оборачивается, она удивлена, она такого не ожидала. А он тычется лицом ей в шею, и ее длинные каштановые кудри закрывают его лицо, словно штора.

Элси почувствовала, как в животе у нее что-то сжалось.

– Как можно ее отослать? – произнесла она вслух. – Ведь у нас больше никогда такой не будет.

Когда к половине одиннадцатого утра все белье висело на веревках, Элси отправила Норму Джин в ван-найсскую школу с объяснительной запиской для директора:

Прошу простить мою дочь Норму Джин за опоздание. Мне, ее матери, потребовалось съездить к врачу, я плохо себя чувствовала и не рискнула ехать одна в оба конца.

То была новая отмазка, раньше Элси такой не пользовалась. Ей не хотелось слишком часто прикрываться здоровьем Нормы Джин. Ведь рано или поздно в школе могут полюбопытствовать, почему девочка слишком часто пропускает занятия по причине, как писала Элси в записках, мигрени или сильных спазмов.

Головная боль и спазмы по большей части были правдой. Бедняжка Норма Джин действительно мучилась ими во время месячных, в ее возрасте Элси не испытывала ничего подобного – да не только в этом возрасте, вообще никогда. Наверное, девочку следовало показать врачу. Если она согласится, конечно. Норма Джин лежала или наверху, на кровати, или внизу, на плетеной кушетке, чтобы быть поближе к Элси, вздыхала, постанывала, а иногда даже тихонько плакала, бедняжка. Лежала с грелкой на животе, что вроде бы дозволялось Христианской наукой; Элси подсыпала мелко размолотый аспирин ей в апельсиновый сок, немного, чтобы было незаметно. Бедная дурочка, ее убедили, что лекарства «противоестественны», она считала, что излечить может лишь Иисус, если твоя вера в Него достаточно крепка. Ну конечно, можно подумать, только Иисус способен вылечить тебя от рака, или прирастить новую ногу взамен оторванной, или восстановить зрение в глазу с поврежденной сетчаткой, как у Уоррена! Только Иисус способен вылечить искалеченных детей, жертв гитлеровского люфтваффе, чьи снимки напечатаны в журнале «Лайф»!

Итак, пока белье сушилось на веревках, Норма Джин отправилась в школу. Ветра почти не было, солнце жарило вовсю. Элси не переставала дивиться одному факту: всякий раз, как только Норма Джин заканчивала работу по дому, к обочине у ворот тут же подкатывал какой-нибудь ее дружок, нетерпеливо гудел в клаксон, и навстречу ему, вся в улыбках и кудряшках, выбегала Норма Джин. Как вообще этот парень в драндулете (кстати, он выглядит старше школьного возраста, размышляла Элси, подглядывая в щелку между планками жалюзи) мог знать, что Норма Джин не была сегодня утром в школе? Может, она посылала ему какие-то телепатические сигналы? Может, причиной тому некий сексуальный радар? Или же (но Элси не хотелось даже думать об этом!) девочка источает какой-то специфический запах, как собака, течная сука, и к ней сбегаются все окрестные кобели?

Так же и мужчины теряют голову. Нельзя их винить, верно?

Иногда приезжал не один парень, а сразу несколько. Хихикая, словно маленькая девочка, Норма Джин подбрасывала монетку. Решала, чью машину выбрать, с каким парнем ехать в школу.

Все же странно, что в дневнике Нормы Джин нет ни одного мужского имени. Да и вообще почти никаких имен, кроме ее, Элси, и Уоррена. Что бы это значило?

Стихи, молитвы, какая-то бессмыслица. Разве это нормально для пятнадцатилетней девчонки?

Им надо поговорить. Разговора не избежать.

Элси Пириг навсегда запомнит этот разговор. Черт побери, как же она обиделась тогда на Уоррена! Но что тут поделаешь – этот мир принадлежит мужчинам, и женщине-реалистке ни черта с этим не поделать.

Норма Джин говорила тихо и застенчиво, так что Элси поняла: девочка думала о ее словах с самого утра.

– Вы, наверное, пошутили, тетя Элси. Ну, насчет того, что мне пора замуж. Пошутили, правда?

Элси, сняв с кончика языка табачную крошку, ответила:

– Я на такие темы не шучу.

Тогда Норма Джин взволнованно сказала:

– Я боюсь выходить замуж, тетя Элси. Для этого надо действительно очень любить парня.

Элси пренебрежительно заметила:

– Ну, должен же быть среди них хотя бы один, кого ты сможешь полюбить, так ведь? Про тебя ходят разные слухи, милая.

Норма Джин быстро спросила:

– Вы, наверное, имеете в виду мистера Хэринга? – А когда Элси воззрилась на нее с недоумением, Норма Джин поправилась: – Или, может, мистера Уиддоса? – Но Элси продолжала непонимающе смотреть на нее, и тогда Норма Джин залилась краской и добавила: – Но я больше с ними не встречаюсь! Я же не знала, что оба они женаты! Нет, тетя Элси, клянусь, не знала!

Элси курила свою сигарету и улыбалась этому откровению. Если она и дальше будет хранить молчание, Норма Джин наверняка посвятит ее во все подробности. А та смотрела на нее по-детски наивным взглядом, смотрела своими темно-синими глазищами, в которых стояли слезы, и голос у нее дрожал, как бывало, когда она старалась не заикаться.

– Тетя Элси… – В устах Нормы Джин эти слова звучали особенно мило.

Элси просила всех приемных детей называть ее тетей Элси, почти все так и делали, но Норме Джин, чтобы привыкнуть, понадобился, наверное, целый год, она постоянно запиналась на слове «тетя». Неудивительно, что ее не взяли в школьный драмкружок, думала Элси. Она сама искренность – ну какая из нее актриса! Но после Рождества, на которое Элси подарила ей несколько симпатичных подарков, в том числе и пластмассовое ручное зеркальце с женским профилем на оборотной стороне, Норма Джин начала называть ее тетей Элси. Как будто они стали родные.

Отчего ей было еще больнее.

Отчего она еще сильнее разозлилась на Уоррена.

Элси, тщательно подбирая слова, сказала:

– Рано или поздно это все равно случится, Норма Джин. Лучше уж рано. Ведь началась ужасная война, и молодые парни уходят на фронт и вернутся калеками, и не мешало бы подцепить мужа, пока еще есть выбор.

И Норма Джин возразила ей:

– Вы что, серьезно, тетя Элси? Это не шутка?

И Элси раздраженно ответила:

– Разве похоже, что я шучу, мисс? А Гитлер что, шутит? А Тодзё?

И Норма Джин замотала головой, словно старалась привести в порядок мысли, а потом сказала:

– И все же я не понимаю, зачем мне выходить замуж, тетя Элси. Ведь мне всего пятнадцать. Мне еще два года учиться. Я хочу стать…

Тут Элси гневно перебила ее:

– Подумаешь, важность какая – учиться! Да я сама вышла замуж после восьмого класса, а мать моя даже восьми классов не окончила! Чтоб выйти замуж, дипломы не нужны!

И тогда Норма Джин взмолилась:

– Но я еще совсем м-молодая, тетя Элси!

На что Элси ответила:

– Вот именно, что молодая. В том-то и проблема. Совсем девчонка, а у тебя уже полно парней и взрослых мужчин, и это дело плохо кончится, и сам Уоррен говорил мне буквально вчера утром, что семья Пириг имеет в Ван-Найсе хорошую репутацию и должна ей соответствовать. Мы берем в дом приемных детей вот уже двадцать лет, и иногда под нашей крышей жили девочки, попадавшие в неприятные истории. Причем это не обязательно были плохие девочки, встречались среди них и очень хорошие и тоже бегали с парнями, и это всегда неприятно на нас отражалось. Уоррен как раз и спросил, слышала ли я, что наша Норма Джин шляется с женатыми мужчинами, на что я ответила, что впервые о таком слышу. А тогда он и говорит: «Знаешь, Элси, нам надо предпринять самые срочные меры».

Тут Норма Джин спросила неуверенно:

– Мистер П-Пириг сказал это? Обо мне? О, а я-то всегда думала, что нравлюсь ему.

На что Элси ответила:

– Тут дело вовсе не в том, кто кому нравится или не нравится. Дело в том, какие именно срочные меры следует предпринять по окружным законам.

И Норма Джин спросила:

– Какие еще меры? Что за срочность? Ничего страшного со мной не произошло. Честное слово, тетя Элси, я…

И тут Элси снова перебила ее, желая поскорее покончить с этим, словно хотела выплюнуть какую-то гадость изо рта:

– Дело в том, что тебе пятнадцать, а выглядишь ты на все восемнадцать, в глазах мужчин, я имею в виду. И пока тебе действительно не исполнится восемнадцать, ты находишься под опекой округа. И если только не выйдешь замуж, согласно закону штата тебя вполне могут вернуть в приют. В любой момент.

Она выпалила эти слова на одном дыхании. Норма Джин оцепенела, точно у нее вдруг стало плохо со слухом. Элси и самой было плохо, ее даже затошнило, и закружилась голова – отвратительное ощущение, казалось, дурнота поднимается от самых подошв, под которыми вдруг задрожала земля. Это надо сделать! Господи, помоги!

Норма Джин испуганно спросила:

– Но з-зачем мне возвращаться в приют? То есть кому надо отсылать меня обратно? Ведь меня прислали сюда.

Элси, избегая смотреть ей в глаза, ответила:

– Ну, это было полтора года назад, с тех пор многое изменилось. Ты сама знаешь, что изменилось. Ты была ребенком, когда приехала сюда, а теперь ты… э-э-э… девушка. А иногда ведешь себя как взрослая женщина. И такое поведение всегда приводит к неприятным последствиям, с мужчинами, я имею в виду.

– Но я не сделала ничего плохого! – воскликнула Норма Джин, и голос ее зазвенел от отчаяния. – Честное слово, тетя Элси! Ничего такого! Нет, они очень хорошо ко мне относятся, тетя Элси, почти все, правда! Говорят, что им нравится быть со мной, катать меня на машине… вот и все! Правда. Но теперь я буду им отказывать. Скажу, что вы и мистер Пириг больше меня не отпускаете. Честное слово, так и скажу!

Такого Элси не ожидала и сказала нерешительно:

– Ну, нам нужна та комната. На чердаке. Из Сакраменто приезжает моя сестра с ребятишками, будут жить у нас…

Норма Джин тут же ответила:

– Я могу обойтись и без комнаты, тетя Элси. Могу спать на диване в гостиной. Или рядом со стиральной машиной, или… ну где угодно! Могу спать даже в одной из машин мистера Пирига, которые он выставил на продажу. Некоторые из них очень даже ничего, с подушками на задних сиденьях, и все такое…

Элси лишь мрачно покачала головой:

– Власти округа такого не допустят, Норма Джин. Сама знаешь, они проводят инспекции.

Норма Джин коснулась ее руки:

– Вы же не собираетесь отправлять меня обратно в приют, правда, тетя Элси?.. Я думала, я вам нравлюсь! Я думала, что мы одна семья! О, пожалуйста, прошу вас, тетя Элси, мне так у вас нравится! И я вас всех так люблю! – Она умолкла, перевела дыхание. Испуганное лицо ее было залито слезами, в расширенных зрачках светился животный страх. – Не отсылайте меня, пожалуйста! Обещаю, я буду хорошо себя вести! Буду работать еще больше! Не буду ходить на свидания! Брошу школу, буду все время дома, буду вам помогать. Я и мистеру Пиригу могу помогать с его работой! Тетя Элси, если отправите меня обратно в приют, я этого не переживу. Мне никак нельзя в приют. Лучше я наложу на себя руки, чем вернусь в этот приют. Прошу вас, тетя Элси, пожалуйста!

К этому моменту Норма Джин уже сжимала Элси в объятиях, задыхалась, всхлипывала и была такая теплая. Элси крепко прижала ее к себе, чувствуя, как вздрагивают ее лопатки, как напряжена ее спина. Норма Джин была выше Элси примерно на дюйм и сутулилась, чтобы казаться меньше ростом. Элси вдруг подумала, что никогда в жизни еще не чувствовала себя так скверно. Черт, до чего же ей было хреново! Если б она могла, то вышибла бы этого Уоррена из дома, под зад коленом, и оставила бы Норму Джин. Но это, разумеется, было невозможно. Этот мир принадлежит мужчинам, и женщине, чтобы выжить, приходится предавать своих сестер.

Элси держала рыдающую девочку в объятиях, крепко закусив губу, чтобы не разрыдаться самой.

– Норма Джин, хватит. Слезами горю не поможешь. В ином случае нам жилось бы куда лучше.

2

Я не хочу замуж, я еще слишком молода!