Но я спряталась. Я была плохой девочкой. Я не знала, что бабушка зовет меня в последний раз.
Тот день ничем не отличался от всех остальных. Почти не отличался. Норма Джин играла на пляже с двумя своими подружками; и тут точно гром среди ясного неба, точно крик хищной птицы донесся до нее этот голос:
– Норма Джин! НОРМА ДЖИ-И-ИН!
Две маленькие девочки взглянули на Норму Джин и захихикали, – может, им было ее жалко. Норма Джин, надув губки, продолжала рыться в песке. Не пойду! Попробуй заставь.
Все в районе знали Деллу Монро, женщину, похожую на персонажа из фильма «Буксирщица Энни». Она часто бывала в церкви четырехстороннего Евангелия – очевидцы клялись и божились, что, когда Делла начинала петь, бифокальные очки ее запотевали. А после этого она бесстыдно проталкивала вперед свою внучку Норму Джин – чтобы моложавый светловолосый священник полюбовался кудряшками девочки (в точности как у Ширли Темпл!) и ее чинным воскресным платьицем. Что он всякий раз и делал. Улыбался и говорил:
– Господь благословил тебя, Делла Монро! Ты, должно быть, очень благодарна Ему за такую внучку.
В ответ Делла смеялась и вздыхала. Она всегда с изрядной долей недоверия воспринимала самые, казалось бы, сердечные комплименты.
– Я-то благодарна. А уж как там ее мамаша – не знаю.
Бабушка Делла не верила в то, что ребенка можно избаловать. Зато верила, что полезно приучаться к работе с самого раннего возраста, – наверное, потому, что сама проработала всю свою жизнь. Теперь, когда муж ее умер, а пенсия была «мизерной» – «сущие крохи», – Делла продолжала работать. «Покой нам только снится!» Подрабатывала гладильщицей в прачечной на Оушен-авеню, портнихой в маленьком местном ателье, а когда не удавалось отвертеться, сидела с маленькими детьми у себя дома – короче говоря, справлялась. Она родилась на Фронтире и вовсе не была похожа на тех глупых кисейных барышень, каких показывают в кино, и на свою психопатку-дочь.
О, Делла Монро просто терпеть не могла эту «возлюбленную Америки», Мэри Пикфорд! Она всегда поддерживала девятнадцатую поправку, дающую женщинам право голоса, а с осени 1920 года голосовала на каждых выборах. Она была практична, остра на язык и вспыльчива. Она принципиально ненавидела кино, говорила, что все это фальшивка, ломаный грош, но при этом восхищалась Джеймсом Кэгни в фильме «Враг общества», который смотрела раза три, – этот низкорослый крепыш и задира лихо расправлялся со всеми врагами и мужественно встретил свою судьбу, когда та выкликнула его номер и бросила на крыльце, забинтованного, словно мумию. Еще она страшно восхищалась парнем-убийцей из фильма «Маленький Цезарь» с Эдвардом Джи Робинсоном в главной роли, произносившим бандитские речи своим по-девчачьи писклявым голоском. То были люди, готовые достойно встретить свою смерть, когда выкликали их номер.
А раз уж его выкликнули, назад дороги нет. И бабушку Деллу нисколько не смущал этот факт.
Иногда, после того, как Норма Джин все утро помогала бабушке убирать квартиру, мыть и вытирать посуду, Делла брала ее с собой на важное мероприятие – кормить птиц. Норма Джин бывала просто счастлива! Они с бабушкой выбирали какой-нибудь укромный уголок и бросали крошки хлеба на песок, а потом стояли неподалеку и смотрели, как слетаются на это угощение птицы. Голодные, но осторожные, они шумно хлопали крыльями и быстро-быстро подбирали крошки своими маленькими острыми клювами. Голуби, африканские горлицы, иволги, шумливые голубые сойки. Целые стайки черноголовых аремонов. А в кустах гнездились и порхали среди цветов кампсиса колибри, совсем маленькие птички, величиной не больше шмеля. Делла говорила, что эта крохотная птичка умеет летать не только вперед, но и назад, и в стороны, в отличие от всех других птиц. «Хитрая маленькая чертовка», почти ручная, но не ест ни хлебных крошек, ни семян. Норму Джин очаровали эти птички с радужным малиново-зеленым оперением, отливающим металлическим блеском под солнцем, которые так быстро махали крылышками, что те сливались в туманное пятно. И еще они, зависнув в воздухе, опускали длинные и тонкие, как иголки, клювы в трубкообразные цветки и высасывали из них нектар. И улетали так быстро!
– Ой, бабушка, а куда они летят?
Бабушка Делла пожала плечами. Настроение развлекать внучку у нее уже прошло.
– Как знать, куда они летают, эти птицы.
Позднее, уже после похорон, люди говорили, что Делла Монро сильно состарилась, потеряв мужа. Хотя когда он был жив, Делла жаловалась на него любому, кто был готов ее слушать: на его пьянство, «слабые легкие», «дурные привычки». Хотя и сама она была грузной женщиной, лицо ее часто краснело – от высокого давления, и о своем здоровье она никогда не заботилась.
Подобно наполненному ветром парусу, носилась она по округе в поисках внучки. Только разрешала Норме Джин выйти поиграть на улицу и тут же звала ее обратно. Часто говорила, что спасает девочку от матери – «той, что собственной матери разбила сердце».
Тем августовским днем жара стояла страшная, солнце палило, и почти все сидели по квартирам, если не считать нескольких детишек, что играли за домом. И у бабушки Деллы вдруг появилось предчувствие – должно что-то случиться, что-то очень плохое. И она рискнула выбежать на жару и стала звать:
– Норма Джин! Норма Джи-и-ин!
Словно рубила слоги мясницким тесаком – раз-два-три и раз-два-три, сначала с улицы перед входом в дом, потом из переулка за домом, потом побежала туда, где они кормили птиц, а Норма Джин с подружками с хихиканьем убегали и прятались, и я не откликалась, ей меня не заставить! Хотя Норма Джин обожала бабушку, единственного на всем свете человека, который по-настоящему любил ее и желал не обидеть ее, но лишь защитить. Разве что соседские мальчишки обзывали Деллу Монро «толстой старой слонихой», и Норма Джин, услышав эти слова, страшно стеснялась.
И вот Норма Джин спряталась от бабушки. Прошло какое-то время, и она уже больше не слышала ее криков, и тогда Норма Джин решила, что лучше все же пойти домой. И она помчалась с пляжа, вся растрепанная, и кровь стучала у нее в ушах, и какая-то женщина едва ли не старше Деллы успела выбранить ее по дороге: Эх ты, мисс! Тебя, между прочим, бабушка звала! Норма Джин вбежала в подъезд, взлетела вверх по ступенькам на третий этаж, как делала много раз, и вдруг поняла, что на этот раз все будет по-другому. Потому что уж очень тихо было в доме, а в фильмах тишина всегда предшествует сюрпризу, от которого можно и закричать, именно потому, что ты к нему не готова. О, глянь-ка – дверь в бабушкину квартиру распахнута настежь. Стало быть, что-то не так. Норма Джин поняла: что-то случилось. И уже знала, что увидит внутри.
Бабушка упала прежде, чем я вернулась. Потеряла равновесие, голова у нее вдруг закружилась. Я найду ее на полу, на кухне. Она будет лежать и тихонько стонать, и так тяжело дышать, и не поймет, что случилось. И я помогу ей подняться и сесть в кресло, а потом принесу ей таблетки и еще завернутый в тряпку лед и стану прикладывать его к лицу бабушки. А лицо у нее будет такое горячее и испуганное, но чуть погодя она вдруг засмеется, и я пойму, что все в порядке.
Но только на сей раз дело было плохо. Бабушка лежала на полу в ванной, огромное потное тело, зажатое между ванной и туалетным бачком, столь тщательно надраенными сегодня утром, и запах чистящего средства был немым укором человеческой слабости. Она лежала на боку, словно выброшенная на песок рыба, с красным и распухшим лицом, глаза приоткрыты, взгляд расфокусирован, дыхание с присвистом.
– Бабушка! Бабушка!
То была сцена из кино и в то же время – реальность.
Бабушка Делла шарила рукой в поисках руки Нормы Джин, словно хотела, чтобы та помогла ей подняться. Потом вдруг издала сдавленный гортанный звук, поначалу неразборчивый. Нет, она не сердилась, не бранилась, и Норма Джин поняла: дело плохо! Опустилась на колени рядом с бабушкой, вдыхая тошнотворный запах обреченной плоти, запах пота и кишечных газов, и тут же безошибочно распознала в нем запах смерти и закричала:
– Бабушка, не умирай!
А умирающая женщина конвульсивно сжала ладошку Нормы Джин, так сильно, что едва не сломала ей пальцы, и с трудом выдавила, гулко, словно не говорила, а забивала гвозди:
– Благослови тебя Бог, дитя, я люблю тебя.
4
Это я виновата! Я виновата, что бабушка умерла.
Не болтай глупостей. Никто не виноват.
Она меня звала, а я все не приходила! Я плохо себя вела.
Ничего подобного. Это Бог виноват. Давай спи.
Мама, а она нас слышит? Скажи, бабушка сейчас нас слышит?
О боже! Надеюсь, что нет.
Это я виновата в том, что случилось с бабушкой. О мамочка…
Перестань называть меня мамочкой, дура проклятая! Просто выкликнули ее номер, вот и все.
И она острым локотком оттолкнула от себя девочку. Давать ей пощечину не хотелось, очень уж чесались трещины на покрасневших руках.
(Руки Глэдис! Она постоянно пребывала в страхе, что от всех этих химикатов в кости просочился рак.)
И не смей ко мне прикасаться, черт бы тебя побрал! Ведь знаешь, я этого не переношу.
То были трудные времена для всех рожденных под знаком Близнецов, трагической парочки.
Когда Глэдис Мортенсен позвонили в монтажную, ее пришлось чуть ли не волоком тащить к телефону – так она испугалась. Ее начальник мистер Икс – некогда он был влюблен в нее, да и умолял выйти за него замуж, даже был готов бросить ради нее семью, тогда, в 29-м, она работала у него помощницей, а потом заболела, и ее перевели на более низкую должность, но разве она в том виновата? – молча протянул ей трубку. Обрезиненный шнур скрутился, как змея. Эта штука была живая, однако Глэдис упрямо отказывалась это признать. Глаза у нее слезились от ядовитых химикатов, с которыми она работала (на эту должность должны были поставить другого человека, менее ценного сотрудника, но Глэдис никогда не жаловалась мистеру Икс, не желала доставлять ему такую радость), в ушах слегка шумело, будто голоса из фильмов бормотали: Сейчас! сейчас! сейчас! сейчас! – но она и на них не обращала внимания. Она уже научилась, с двадцати шести лет, после рождения ее последней дочери, не слышать, фильтровать хор назойливых голосов в голове. Ведь она понимала, что на самом деле нет никаких голосов; но порой, когда она уставала, сквозь эту защиту пробивался какой-нибудь особенно звучный, как у радиодиктора, голос. Если бы ее спросили, она тут же ответила бы, что это «срочный звонок» насчет ее дочери Нормы Джин. (Две другие дочери, жившие с отцом в Кентукки, исчезли из ее жизни. Отец просто взял и забрал их. Сказал, что она «больная», что ж, может, так оно и было.) Кое-что случилось. С вашим ребенком. Примите соболезнования. Это был несчастный случай.
Но звонок был насчет матери Глэдис! Деллы! Деллы Монро! Кое-что случилось. С вашей матерью. Примите соболезнования. Не могли бы вы поскорее приехать?
Глэдис выпустила трубку из рук, и та повисла на перекрученном, похожем на змею шнуре. И мистер Икс вынужден был подхватить ее, ибо Глэдис едва не лишилась чувств.
О господи, она забыла о Делле. О собственной матери, Делле Монро. Выкинула ее из головы, вот с ней и случилась беда. Делла Монро родилась под знаком Тельца. (Отец Глэдис умер прошлой зимой. Тогда у Глэдис как раз случилась одна из ее страшных мигреней, и она не смогла приехать на похороны, даже до Венис-Бич была не в состоянии доехать, чтобы повидаться с матерью. Каким-то образом она смогла забыть Монро, забыть своего отца, рассудив, что Делла оплачет его за двоих. И если Делла будет на нее злиться, это лишь поможет ей забыть, что отныне она вдова. «Мой бедный отец погиб во Франции. Был отравлен газами в Мойзе-Аргоне, – так уже много лет говорила Глэдис своим друзьям. – Я толком его и не знала».)
И все последние годы у Глэдис как-то не получалось любить Деллу. Ведь любовь – штука страшно утомительная, требующая много сил. И еще она почему-то считала, что Делла ее переживет. Переживет и дочку-сиротку Норму Джин, оставленную ей на попечение. Глэдис не любила Деллу Монро, может, просто потому, что боялась ее старушьего порицания. Око за око, зуб за зуб. Ни одной матери на свете, бросившей свое дитя, не сойдет это с рук. А если она и любила Деллу, то любовь эта была какая-то куцая. Такая любовь не могла защитить Деллу от несчастий.
А что есть любовь, как не защита от несчастий?
И если несчастье случилось, значит то была куцая любовь.
Во всяком случае, девочка по имени Норма Джин, которую трудно было не винить в происшедшем и которая обнаружила бабушку умирающей на полу, осталась цела и невредима.
