На удивление, собравшиеся посчитали, что Большеухий Лу совершенно прав, все одобрительно кивали и осуждали Сяо Мо, говоря, что не стоило подслушивать кино и еще и перепоказывать его другим. У Сяо Мо пылало лицо и рдели уши, ему нечем было оправдаться. Большеухий Лу потребовал, чтобы тот немедленно покинул территорию кинотеатра и катился чем дальше, тем лучше. И с такими словами он толкал Сяо Мо. Сяо Мо пытался толкаться в ответ, но он был не соперник Большеухому Лу, поэтому непрерывно пятился назад и наконец налетел на собственный велосипед. Деревянный холодильник опрокинулся на землю, пробка вылетела, мороженое сбежало из ящика и, едва упав на землю, немедленно растаяло. Сяо Мо, собрав последние силы, поднялся на ноги и обнаружил, что у него треснула мотня и прореха тянется до самой задницы. Сжав ноги, Сяо Мо подошел к Большеухому Лу и сказал:
– Я не вор! Я всего лишь не трачу деньги на просмотр твоего кино. Никогда не смотрел кино, за которое нужно платить.
– Не купив билет… и слушаешь фильму, умышленно подслушиваешь – значит, вор! Чтобы пьесу послушать, надо раскошелиться, и уж тем более фильму слушать! – Большеухий Лу свято верил в свою правду. – Во всем Даньчжэне ты единственный подслушиваешь мое кино! Откуда только взялся такой ворюга?
Я больше не могла смотреть на все это и сказала Большеухому Лу:
– Не только он, я тоже подслушиваю твое кино.
Но Большеухий Лу не отреагировал. Другие не принимали меня всерьез. Это потому, что я слишком тихо разговариваю.
Сяо Мо никак не мог противостоять могучему Большеухому Лу, он развернулся и, роняя слезы, принялся подбирать холодильник. Ему не хватало сил одному поднять велосипед. Я собиралась подойти помочь, но меня опередили несколько взрослых. Они помогли Сяо Мо.
Большеухий Лу не мог вынести чужих слез. Как только Сяо Мо заплакал, его сердце тут же смягчилось, иначе говоря, он сам понял, что слишком сильно обидел парня, и прямо перед всем честным народом сказал Сяо Мо:
– Кинотеатр для всех жителей города, и зрителям нужно мороженое. Я не могу так взять и все порушить, можешь продолжать продавать тут мороженое, но будешь затыкать уши ватой, чтобы фильму не подслушивать.
Большеухий Лу достал из кармана растрепанный комок ваты, разделил надвое, быстро скатал в маленькие шарики и сунул под нос Сяо Мо, резко приказав:
– Заткни уши и оглохни.
Большеухий Лу по-настоящему обижал людей. От его собачьей рожи прямо воротило.
Сяо Мо пошел на этот компромисс. На следующий день, когда начался сеанс, я увидела у него в ушах ватные шарики. Время от времени Большеухий Лу высовывал голову из угла, наблюдая за ним, и жестом приказывал забить вату плотнее. Люди просили Сяо Мо изобразить для них фильм, но тот указывал на свои уши и качал головой, имея в виду, что ничего не слышит.
Позже я поняла, почему Сяо Мо согласился на подлое условие Большеухого Лу – он хотел на каникулах заработать кое-каких деньжат. Кроме платы за следующий семестр он хотел скопить пятьдесят юаней на поездку на киностудию, чтобы посмотреть, как снимается кино. Он мечтал стать режиссером, снять много-много фильмов, а затем купить генератор, чтобы каждый вечер показывать фильмы, которые он снял, жителям деревни. Все это я подслушала, когда он рассказывал другим, а другие находили это глупым и смешным. Но я считала, что Сяо Мо – самый мечтательный человек во всем Даньчжэне. Вот только пятьдесят юаней были огромной суммой.
Так совпало, что я тоже усердно работала, чтобы скопить пятьдесят юаней. Как только у меня появятся эти деньги, я смогу сбежать из Даньчжэня, а он сможет пойти на провинциальную киностудию, и мы оба получим шанс изменить нашу жизнь. Надеюсь, он каждый день будет продавать много-много фруктового мороженого. Как только лето закончится, он отправится на провинциальную киностудию и увидит, как делается кино. А вернувшись из столицы провинции, начнет снимать свое собственное.
Я тоже любила кино. Ни разу не пропускала ни одного показа в кинотеатре нашего городка. Поначалу мне даже тратиться не приходилось – Жун Дунтянь проводил меня в кинотеатр через тайный лаз, о котором почти никто не знал. Лаз был длиной семь-восемь метров, и туда мог поместиться только кто-то маленький и худой. Летом начинались наводнения, лаз заливало водой, и по нему уже было никак не пробраться. Вода высыхала только к середине осени. Примерно за полгода я посмотрела двадцать три «бесплатных» фильма. Но однажды, выкарабкиваясь из лаза, я обнаружила перед собой какого-то человека. Я пару раз поторопила его, а он все не реагировал. Тогда я с силой толкнула его всей пятерней – и тут поняла, что ноги у него окоченели. Я испугалась и громко разревелась. От рыданий я вся распухла, я попыталась ползти назад – и не смогла. Я отчетливо ощутила, как сдавило грудь, и мне стало трудно дышать. Я поняла, что насмерть задохнусь в этой дыре и никто не найдет меня, даже когда мое тело окончательно разложится. По счастью, покойник, застрявший в лазе передо мной, оказался младшим сыном городского судьи Сюй Чжэнжуна, он пропал на целый день, и судья Сюй обратился к Жун Дунтяню. Жун Дунтянь и привел судью Сюя к лазу. Вот так меня спасли, а лаз наглухо завалили. Директор кинотеатра Лао Тянь, получив от судьи Сюя взбучку, в итоге он выместил злобу на нас с Жун Дунтянем, запретив нам отныне переступать порог кинотеатра.
Но Лао Тяня скоро выслали в лесхоз в Чашане, и его запреты оказались для нас пустым звуком. Мне все еще нравилось кино. Только теперь приходилось покупать билеты. А ведь были времена, когда тратиться было не нужно, можно было открыто приходить в кинотеатр. Это когда я согласилась на предложение нового директора кинотеатра Лао Вэя, что буду прибираться в кинозале, когда зрители разойдутся. Каждый раз по окончании сеанса кинозал был похож на загаженный продовольственный рынок – весь пол усеян шелухой от семечек, пластиковыми пакетами и обрывками бумаги, а еще в помещении стоял скверный запах мочи. Отмыть кинозал была та еще работка. Чтобы его отдраить в одиночку, требовался целый час. Но из-за кино я никак не могла отказаться. Вечером, когда зрители расходились, городок погружался в тишину и спокойствие. Я часто не хотела возвращаться домой, слонялась возле окошка кинокассы, разглядывала разноцветные киноафиши, читала крошечные буковки, которые легко можно было не заметить, и узнавала из них еще больше всяких тайн. Я выучила наизусть каждую афишу, могла по памяти перечислить даже имена тех, кто отвечал за свет, сценическое оформление, реквизит и выпуск картины. Когда в кинотеатре не шел фильм, двери его были открыты нараспашку, иногда я тихонько просачивалась внутрь, садилась в самый первый ряд и смотрела во все глаза на пустой экран, я могла просидеть так полдня.
Я думала, во всем мире не найдется человека, который любил бы кино так, как я, но Сяо Мо оказался другим мной. Он мне нравился. Нравились его длинные мускулистые руки, пышные вьющиеся волосы, решительное выражение лица и реденькая, растущая как попало бороденка. Он был полон гордости собой, в глазах горел огонь, и зрелый он был не по годам, как будто уже состоявшийся режиссер. Привалившись к афише, я засовывала палочку мороженого глубоко в глотку, туго-натуго втягивала в себя, доставала и снова заглатывала. Если так повторить несколько раз, то палочка мороженого становилась меньше, тоньше и глаже. Это движение я узнала из фильма, оно было несколько фривольным, развратным.
Я издали смотрела на Сяо Мо, доедала мороженое, выбрасывала палочку, и в мое сердце внезапно врывалось дикое животное, которое подбивало меня спать с Сяо Мо, сплестись с ним в одно целое. Этот зверь был неистово лютый, он повергал меня в смятение, но я очень быстро стала его слушаться. Пусть моя внешность и заурядна, я ведь его вполне достойна. У меня белоснежная кожа, стройные плечи и крепенькие маленькие грудки, единственный недостаток – обилие прыщиков. Я надеялась, что Сяо Мо легонько ущипнет меня за попу, запустит руку мне в шорты. Его руки, хранящие прохладу и аромат мороженого, будут медленно гладить мою разгоряченную кожу… а я буду время от времени вздрагивать в конвульсиях и непроизвольно вскрикивать. Мои требования к нему невысоки – только чтобы во время шторма мы лежали бы в обнимку на кровати, и пусть буря сколько угодно бьется в окно, переворачивает вверх дном комнату, вода подступает к кровати, унося нашу обувь и одежду, а мы сделаем вид, что ничего не происходит. В полном молчании, не шевелясь, целый день не выйдем за порог, вплоть до момента, когда утихнет шторм и наводнение отступит, мир восстановит прежнее спокойствие – только тогда мы с Сяо Мо разделимся, и он вернется к продаже мороженого. Эти сцены прокручивались в моем воображении столько раз, что как будто стали реальностью. Однако я никак не могла найти в себе смелости заговорить с ним.
Я много раз показывала ему бесподобные бусы из сияющих жемчужин на своей шее, но он их не замечал. Я много раз хотела с ним заговорить, пусть бы не о мечтах, пусть о мороженом. Но стоило мне открыть рот, как тут же появлялся кто-нибудь еще, и я, словно боясь, как бы чужие люди с первого же взгляда не догадались, что мы с Сяо Мо собираемся блудить, поспешно отходила. Однажды в кинотеатре показывали японский фильм «Танцовщица из Идзу», я смотрела его дважды, и каждый раз по окончании фильма уходила из кинотеатра в слезах. Мне казалось, что я та самая Каору, брошенная в уголке на краю мира. Я была убеждена, что Сяо Мо не видел этого фильма и даже не «слышал» его. Я очень хотела посмотреть его в третий раз вместе с Сяо Мо. Но Сяо Мо не стал бы тратить деньги на кино. Их могла потратить я – и пригласить его. У входа в кинотеатр, рассматривая афиши, я наконец-то смогла окликнуть его.
– Сяо Мо, пойдешь со мной кино смотреть?
Сяо Мо не ответил. Я повторила. Реакции по-прежнему не было. Я про себя решила, что, даже если платить буду я, он не станет смотреть фильм, за который нужно платить. Но очень быстро на меня снизошло озарение, что он просто меня не слышит, потому что уши его заткнуты ватой. Фильм еще не начался, ему не было нужды так рано затыкать уши. Мне было так досадно, что нельзя выдернуть эту вату. Она перекрывала дорогу моему голосу, отчего я чувствовала себя беспомощной.
Солнце постепенно накалялось, запекая мое лицо так, что оно пылало. Он смотрел куда-то вдаль, выискивая потенциальных покупателей, а меня и не замечал.
Фильм вот-вот уже должен был начаться. Я в последний раз сказала: «Сяо Мо, пойдешь со мной кино смотреть?» Он мельком глянул на меня, понял, что я с ним говорю, и достал вату из ушей.
Однако в этот момент я не смогла произнести ни слова. Сяо Мо толкнул велосипед и хотел уйти. Я не понимала, почему в этот день он захотел уйти пораньше.
– Сяо Мо! – заорала я. – Ты куда? Пойдем кино смотреть!
Однако Сяо Мо сделал вид, что не услышал, он просто остолбенел, а потом оседлал велосипед и, не оборачиваясь, рванул по проспекту Наньяндацзе в такой спешке, словно не ехал продавать мороженое, а бежал от самой смерти.
Я пала духом и сгорала со стыда. Я не знала, что пошло не так. По пути я повторяла то, что только что сказала ему, и поняла, что даже сама этого не слышала. Оказывается, слова, что ревели и вертелись у меня в горле, были окружены тысячами гор и рек и так никогда и не прорвали этого окружения. Я влепила себе звонкую пощечину.
На следующий день я преисполнилась решимости снова назначить встречу Сяо Мо, но на следующий день, с утра до заката, так и не увидела его. Под покровом ночи я в бешенстве в клочья разорвала афишу фильма на одной из стен.
На третий день объявили штормовое предупреждение. Мир погрузился в хаос. Тайфун молниеносно обрушился на Даньчжэнь. Все сдержанные, презрительные, благодушные и невозмутимые лица быстро сменили выражение. Начался проливной дождь, от которого содрогнулась земля и задрожали горы. Наводнение преследовало бегущих людей по пятам, несколько джипов и тракторов были настигнуты на улицах Мангодацзе и Наньяндацзе – они заглохли, застряли и постепенно погружались в воду. Паводок просочился сквозь запертые двери, и вода затопила магазин прохладительных напитков, так что десятки деревянных холодильников поплыли по переулку Пипаган, как маленькие лодки. Тайфун закручивал в воздухе мусор и одежду, валил деревья и столбы электропередач. Наводнение разрушило множество сельских мостов, домов и дорог, превратило рисовые поля в озерное царство. Я слышала, что в деревне Баймицунь случился ужасный оползень, половина горы рухнула с высоты, бесследно похоронив десятки семей, крепко спавших посреди ночи.
После шторма я не видела Сяо Мо несколько дней и запаниковала. В тот день кинотеатр вывесил объявление о том, что в честь двадцатилетия кинотеатра завтра будет бесплатный показ, покажут как раз-таки «Танцовщицу из Идзу». Я была приятно удивлена, Сяо Мо ведь не откажется от бесплатного фильма, верно? Я очень надеялась, что все люди на свете увидят прекрасную Каору и ее трагическую любовь.
Едва забрезжил рассвет, я тайком села на велосипед Жун Дунтяня, стоявшего на углу, и поехала по 324-му Национальному шоссе в деревню Баймицунь. Я хотела сообщить Сяо Мо хорошие новости, чтобы он смог приехать в город и, не таясь, посмотреть бесплатное кино.
По пути повсюду попадались ил, ветки, опавшие листья, рухнувшие горы и совершенно неузнаваемые рисовые поля. Одиночество, запустение и разложение. Песок на дороге и впрямь был таким толстым и скользким, что, несколько раз упав, я больше не осмеливалась ехать на велосипеде и двинулась вперед, толкая его перед собой. Обжигающий песок забрался мне в туфли и натер ноги до крови. К полудню я добралась до местечка под названием Сэньлун. Следуя указаниям прохожих, я повернула налево и прошла еще три или четыре ли до деревни Баймицунь. Однако путь мне преградила река. Над ее излучиной возвышался мост, но он был сломан, остались лишь четыре пустые опоры, похожие на раны. Оба берега и останки моста обвивали побеги бамбука, банановые листья, сорняки и виноградные лозы, а также одежда подозрительного вида. Шторм не отступил, он всего лишь скрылся в мутной реке, по-прежнему свирепый. Мост был единственной дорогой в деревню. Я сидела на берегу в оцепенении. Я думала, что Сяо Мо чудесным образом появится на другой стороне. Я была одна-одинешенька, как будто в одиночестве сидела в кинозале. Конечно, меня терзало отчаяние. Потому что даже до маленькой деревни нельзя было добраться, а до Сяо Мо, который находился совсем близко, нельзя было дотянуться. Любой путь в большой мир оказался отрезан. Мне предстоит задыхаться в Даньчжэне до конца жизни. Сельская местность, которая раз за разом подвергалась нападениям штормов и наводнений, еще не восстановила прежней силы, и даже печной дым и лай собак были совсем слабенькие.
Кто-то встал у меня за спиной и спросил, что я собираюсь делать, уж не через реку ли перебираться. Я ответила, что ищу Сяо Мо.
– Которого Сяо Мо? – спросил человек.
У него было черное лицо, и это касается не только кожи, казалось, будто чернота его дошла до самых костей, придав ему вид мощный и дикарский. Я ответила, что того Сяо Мо, что мороженое продает. Он покачал головой, словно я поставила его в тупик, задав нерешаемую математическую задачу. Он не знал Сяо Мо, но во все глаза таращился на мой велосипед. Протянул руку и коснулся руля.
– Где ты раздобыла такой хороший велосипед? – потребовал разъяснений он.
Я ответила, что взяла у Жун Дунтяня. Это был результат его трехлетнего труда. Уж сколько ему пришлось лягушек перерезать, чтобы Ли Цяньцзинь ему велосипед продал, пусть из вторых рук, зато со скидкой в тридцать процентов. Шанхайской марки «Фэнхуан». Он каждый день его протирал, тщательнее, чем сам умывался. В результате рама блестела и была безупречно чиста, а на цепи не появилось ни крапинки ржавчины. Этот велосипед был капиталом Жун Дунтяня для того, чтобы блистать в Даньчжэне, был светом его жизни, он и императору бы его не одолжил. А я его сперла, рискуя быть обруганной и получить от него по шее. Я немного обнаглела.
– Жун Дунтянь – это кто? – Чернолицый отпихнул меня и взялся за руль велосипеда, разделив нас с ним собственным телом.
Я сказала, что Жун Дунтянь – мой старший брат. У меня четверо старших братьев – Жун «Весна» Чуньтянь, Жун «Лето» Сятянь, Жун «Осень» Цютянь и вот Жун «Зима» Дунтянь еще. Жун Яо – их отец, и мой тоже…
Чернолицый почувствовал стоявшую за мной невидимую силу и стал чуточку добрее.
– Мне нет дела до этих людей, – сказал он. – Так или иначе, велик угнали. Жун как-его-там угнал его зимой.
Я возразила, что Жун Дунтянь точно купил его сам, купил у Ли Цяньцзиня, а Ли Цяньцзинь купил на компенсацию по зарплате от государства.
– А Ли Цяньцзинь – это кто? – спросил чернолицый.
– Папа Ли Дань, – ответила я. – Ветеран правых…
– Так, а Ли Дань кто? – спросил чернолицый.
– А Ли Дань – это поэта Дуаня…
– А поэт Дуань кто?
Я понятия не имела, как ответить человеку, который ничегошеньки не знал о Даньчжэне.
– Ну, ты наверняка знаешь стоматолога Цзиня и ветеринара Иня, красотку-собачатницу Хай Куй, часовщика Глухню Пи, Красотку Юй, Го Мэй…
