История тысячи миров

Крайне удивлённый такой рецензией на своё жилище, которое аристократ назвал бы милым, разве что, будучи слепым, я был ещё и немного озадачен. Я не мог ей возразить, и потому только не особо удачно улыбнулся.

– Искренне рад слышать это.

В тот день во всём доме я не мог найти себе места, прокручивая у себя в голове раз за разом все свои и её слова, сказанные при этом коротком знакомстве, силясь сделать какой-либо вывод невесть для чего, но так и не связавший ни одной нити рассуждений воедино. Пробовал читать, заняться музыкой или изучением языка, подсчётами скромных доходов и пуританских расходов – всё без толку.

Я не мог избавиться от впечатления, застрявшего в голове и приводившего меня в странное, буквально трепетное, пугавшее и будоражащее волнение. Она нравилась мне. Разумеется, как человек. Но мне было чересчур приятно снова и снова поднимать из омута памяти её лёгкие улыбки.

Весь вечер я надеялся наткнуться на неё невзначай. Сам не зная чего хочу, я убеждал себя, что должен показать ей дом, может окрестности, может просто осведомиться как ей комната и не нужно ли ей чего на первое время. А может даже за ненавязчивым светским разговором (хотя кого я обманываю – разве смогу я вести с ней таковой?) узнать о ней чуть больше.

Но Алия, будто вовсе не покидала за это время своей комнаты. Может, так долго разбирала свои вещи из аккуратных чемоданчиков, занесённых к ней в комнату Герхардом ещё во время обеда, а может собиралась с мыслями, свыкаясь со случившимся незапланированным переездом. В конце концов, может быть, скорбь по отцу занимала её куда больше изучения нового дома, что было бы логичнее всего предположить с моей стороны, дабы, наконец, перестать искать с ней случайной встречи как полному кретину. Я ковылял взад-вперёд во дворе, глухо постукивая тростью, кляня себя за отсутствие дела и чересчур пространные мысли, когда услышал за спиной её голос.

– Могу я узнать, что случилось с вашей ногой?..

Я буквально подскочил, слишком резко разворачиваясь и рискуя рухнуть в пыль у её ног. И при этом шутовском движении, напуская самый что ни на есть беззаботный, спокойный вид. Она стояла передо мной, в более летнем и куда менее пышном платье, белом в голубую полосочку, сцепив в замок опущенные впереди ладони. Я буквально слышал её смешок, хотя вполне мог списать это на игру воображения.

– Заработал травму на войне, много лет тому назад. Это всё колено. – Я похлопал себя по штанине, конечно же, не задевая упомянутого места. А не то не обойтись бы мне без жалкой гримасы на лице. – Ничего страшного.

Она спустилась по ступенькам ближе ко мне и остановилась рядом, заглядывая слегка прищуренными от солнца глазами. Она забыла в комнате шляпу, подумал я тогда.

– А вы зря клеветали на комнату. – Голосом заговорщика, сообщающего тайну, произнесла она. И тут же улыбнулась. – Мне особенно понравился шкаф – никогда не видела такой красивой резьбы на дверцах мебели.

Я не знал, что на это ответить, но, к счастью, слов и не потребовалось. Она заговорила снова:

– Мне очень неудобно, правда. Вы теперь будете тратиться на меня. Отец когда-то говорил о вас, что вам очень не повезло в жизни и что вы едва сводите концы с концами. – Так искренне сказать это мог только ребёнок, подумал тут же я. – Эти травмы, война… Ваши повседневные хлопоты, и тут я, ни с того ни с сего…

– Что вы, – я вздохнул, понимая, как тяжело ей даются эти слова и как долго она их готовила, – У меня давно уже никаких забот не бывает. Да и денег мне вполне достаточно, тем более что теперь всё имущество и состояние моего брата переходят по праву наследования мне. Мы с вами…

– Всё не так. – На её лице отразилось огорчение. Она будто всё это время боялась, что я вот-вот скажу что-то и сейчас, услышав это, пала духом. Я успел насторожиться. – Никаких денег нет, даже его дома нет. В тяжёлую для страны минуту он всё оставил государству. Королеве. Решил что это долг его чести.

– Но как же бумаги? – Я решил в ту минуту, что она наверняка что-то напутала и потому поспешил, полностью уверенный в обратном, переубедить её. – У меня на руках свидетельство о наследстве, оно в моём кабинете. Там сказано…

– Послушайте. – Лицо её стало абсолютно серьёзным, что ей было не свойственно, насколько я мог судить, и я ещё больше напрягся. – Я так и думала – вам прислали бумагу из местной мэрии, но я своими глазами видела, как он передал своё последнее завещание послу из дворца. Я видела эту бумагу, не издали – я её прочла. Не спрашивайте как, это долго объяснять. Это самая поздняя его воля, изъявленная за пять дней перед смертью, а значит предыдущий порядок наследования, по которому вам и прислали свидетельство, уже не действителен. Его имущество – имущество короны.

Я молча слушал, поражённый её осведомлённостью в таком сложном вопросе, как оформление бумаг наследования и грамотно поставленными фразами, совершенно не вникая в смысл ею сказанного, как человек, только что оглушённый пушечным залпом. Последнее завещание в пользу королевы… Возможно. Свидетельство, выписанное нотариусом про всякий случай до дня смерти брата, пришедшее мне на руки как результат ошибки… Допустим. Всё это упорно не желало складываться в одну общую картину, которая в целом-то была до одури элементарна, совершенно проста, и заключалась в том, что я остался ни с чем.

Дух мой пал в пыль под ногами, туда же, где с громким звоном разбились все мои высокопарные планы на деньги, которых я даже не нюхал. Всё. Занавес.

– Вы уверенны? – Без какой-либо интонации, бесспорно, её пугая, произнёс я. Её ответ не имел значения, но я не должен был сейчас так долго и зловеще молчать.

– Конечно. Да. – Она говорила почти что шёпотом, её глаза блестели.

Помявшись на затёкших ногах, я предложил ей руку. Она машинально взялась за мою протянутую ладонь и, не сдержав напряжения, всхлипнула.

– Не беспокойтесь, Алия. Будет трудно, но я не оставлю вас, вам не придётся жить в нужде.

Я не знал, как сдержу это обещание. Но отныне, как, впрочем, и до этого часа, поблажек от судьбы ждать не приходилось. Конечно же, я напишу сегодня же перед сном письмо, адресованное нотариусу, с уточнением завещания. Но я был склонен верить Алии, так как её тревога была неподдельна, а жизнь редко шутила со мной шутки такого характера, завершая их счастливым концом. Надо быть готовым к худшему.

В своих глубоких рассуждениях я не заметил, что она смотрит на меня без веры в мои утверждения, а её хрупкие пальцы со всей силы сжимают мои. Так же, как я не успел уследить за первой слезой, скатившейся по её щеке. Неужели со стороны я выглядел так ненадёжно, так жалко? Я сам себе готов был не поверить – содержать полуразрушенный дом, двух слуг и себя, без излишеств и в строгих лишениях – ещё куда ни шло. Но девушка, чья жизнь только начала расцветать, это уже совсем другое!

Пока я, как последний дурак, не знал, что же сделать в эту волнительную, напряжённую минуту, она подалась за один шаг вперёд и, со всей своей хрупкой силы обхватила меня, уткнувшись лицом в выцветшую жилетку.

– Умоляю, не отдавайте меня в сиротский приют! – Кричала она, но голос её заглушался, утыкаясь в мою грудь. Я чувствовал её страх, и он придал мне смелости её обнять. Откуда она знала о таком месте – я мог только мрачно догадываться. – Я могу устроиться на работу, я могу убирать этот дом хоть весь целиком, только не отдавайте меня!

– Никто никуда вас не отдаст. – Я неуклюже водил ладонью по её спине, боясь касаться её слишком твёрдо, боясь испугать Алию ещё больше. – Я вам клянусь. И работать вам не придётся, вот увидите. Вот увидите…

Я не знал, как её успокоить, так как сам не знал, что собираюсь делать в ближайшем будущем. Однако одно я знал точно. Нога, уже ноющая от долгого стояния, не позволит мне работать, а это означает, что нам придётся выживать на грани крайней нужды. Нужно завтра же отправить Герхарда в город, за лекарем. Я должен быть гораздо крепче, гораздо сильнее, чем сейчас, чтобы позволить этому хрупкому созданию в моих руках иметь больше чем изношенная одежда и скудная пища. Я мог жить годы как ничтожество, но теперь, ответственный за чужую жизнь, я не допущу случиться тому, что произошло со мной, с другим человеком.

Она ещё долго не могла успокоиться, и плечи, покрытые разметавшимися локонами роскошных волос, содрогались от плача. И я не смел выпускать её из рук, чувствуя как сумрак, незримый, но ощутимый, подступается, сгущаясь над нашими головами.

Лекарь, услуги которого оказались неприятно дорогими, приехал в третьем часу и, проведя довольно быстрый осмотр, констатировал следующее:

– С коленом у вас всё в полном порядке. Но вот кость, кость срослась неверно, и вот она-то мешает вам нормально передвигаться.

– И что с этим можно сделать? – Неуверенный в том, что правильно представил себе неверно сросшуюся кость, осторожно осведомился я.

Алия, стоявшая рядом со мной за спинкой кресла, не шевелилась и не издавала ни звука.

По её немногословности было заметно, как её смущает вчерашний вечер, а в красных глазах отражалась бессонная ночь. В комнате тишина нарушалась лишь шорохом опускаемой доктором штанины брюк на моей ноге.

– А что тут делать – надо повторно сломать кость, только в том же самом месте, в котором был перелом. – Лекарь складывал очки. – А затем уже зафиксировать ногу так, чтобы кость срослась правильно. Перелом я нащупал…

– И сколько нога будет срастаться заново?

– Не торопитесь, сударь. – Старик нахмурил свои густые брови и отодвинулся на стуле. – В этом деле не должно быть спешки. При сращивании и восстановлении костей нужно быть предельно терпеливым. Этот процесс может занять много времени, в течение которого я вам настоятельно рекомендовал бы госпитализацию… хотя, впрочем, вы можете остаться и в своём доме, но только двигаться вам будет совершенно запрещено. Понимаете? Не вставать с кровати до тех пор, пока перелом полностью срастётся.

– Сколько это займёт времени? – Почти не думая спросил я.

Было ли у меня это время? Пока что моих накоплений хватило бы на несколько месяцев более-менее приличной жизни в этих стенах, но дальше жить на государственную выплату было бы крайне затруднительно. Да и, помимо прочего, нужно было время, чтобы найти работу…

– Потребуется в среднем месяца три.

«Придётся занимать деньги» – промелькнуло в голове.

– А затраты на лекарства необходимы?

– Если пожелаете, порекомендую вам несколько стимулирующих рост тканей аппаратов, которые, впрочем, в госпитале обязательными не являются. Ну и, конечно же, обезболивающее – при самой операции.

Я слышал об обезболивающих средствах, но только то, что они неимоверно редки и применяются в медицине не так давно. Во времена моей службы верным средством был алкоголь.

– И когда вы сможете провести операцию? – Я услышал, как пальцы Алии вцепились ноготками в обивку кресла. Хотя мне и самому было все это не по нраву – со времён войны не питал никакого доверия к лекарям.

Врач только пожал плечами, видимо, в уме что-то просчитывая:

– Я могу приехать хоть сегодня вечером, если у вас найдётся сумма оплатить мои услуги и не осталось никаких серьёзных дел. Смею заметить, что операции вне стен госпиталя сопряжены с большим риском, и потому оплачиваются… дороже.

По всему было видно, что он принимает меня за человека крайней нужды. Боги, каковым я, впрочем, и являлся. Но подобное обращение всё же немного злило меня. Хоть лекарь и был немолод, старой закалки в нём не осталось, жизнь в городе, очевидно, напрочь лишила его правил приличия, не позволявших когда-то с таким неуважением обращаться к хозяину дома, в котором ты пребываешь. Наверно это то, что люди называют деловым подходом. И вот снова я ощутил себя гораздо старше своего истинного возраста, со всеми этими сварливыми мыслями…

– Тогда приезжайте сегодня же.

Едва лекарь вышел из комнаты, провожаемый до выхода всегда бдительным Герхардтом, Алия подошла ко мне и, так серьёзно хмуря бровки, тихо заговорила:

– Мне это не по душе. Он сломает вашу ногу, и вы останетесь на постельном режиме целые месяцы…

– Так необходимо. – Отрезал я, отчасти чтобы заглушить неуверенность в себе самом. Но потом, заметив насколько это было грубо, попытался исправиться. – Мне нужно забыть о колене, иначе я никак не смогу найти способ содержать нас, вы понимаете? Мне необходимо сделать это. Три месяцы против многих лет…

– Песчинка в море. – Неуверенно продолжила она за меня, отводя взгляд вниз. – Я буду помогать вам, – сказано это было совершенно серьёзно, – только не скрывайте от меня, что вам потребуется.

– Сейчас мне потребуется бумага и чернила, – сквозь улыбку, как можно мягче сказал я ей, и Алия твёрдым шагом направилась к двери.

Только у выхода она приостановилась, уже взявшись за дверную ручку, а затем обернулась, с застывшим в глазах немым вопросом.

– Кабинет за последней в коридоре дверью на вашем этаже. – Пояснил я, и она тут же ускользнула от моего взора. Хорошо, что свои комнаты я никогда не запирал.

Несмотря на все напасти, на душе моей было отрадно. Я до сих пор улыбался. Хотя я ещё и мог ходить, мне нужно было отвлечь чем-то девушку. Встав, я подошёл к серванту и достал чернильницу. Тут же, из небольшого ящика комода вынул запасные перо и бумагу, всегда здесь хранившиеся. Чернила, залитые так давно, ещё не испортились окончательно, и я принялся писать на крышке старого расстроенного фортепиано. Настал этот злосчастный день, когда мне приходилось просить соседей о займе. И будучи неуклюжим в подобных делах, а также не одарённым лёгкостью слога, я написал сразу три письма, всем своим самым ближним соседям. Писал я быстро, а потому успел завернуть посылки и спрятать принадлежности до того, как Алия вернулась. Может, отчасти успел и потому, что она достаточно долго задержалась в кабинете.

Она вошла быстрым шагом, стараясь двигаться беззвучно, но не контролируя уютный шорох своего платья. Вот уже передо мной было всё, о чём я попросил и я, поблагодарив её, начал составлять списки дел для моих несчастных слуг, которые им придётся сделать за то время, пока я буду не способен делать это сам. А также параллельно список вещей, которые необходимо будет отвезти в город и продать на рынке, дабы погасить хотя бы часть займов, которые я нахватаю. Одалживать деньги последнее дело – такого правила придерживался я до сих пор. Но теперь не оставалось выбора. Список ненужных вещей оказался маловат, а потому я стал добавлять в него даже то, что казалось мне ещё необходимым, но заменимым.

Алия внимательно следила за мной, читая то, что я писал на листочках, я видел краем глаз, как она осторожно воровато выгибает свою шейку, очевидно считая, что я этого не замечаю. Мне казалось это крайне милым.

Приехал доктор, как и обещался, в седьмом часу вечера, с куда более обширной сумкой инструментов и в более благодушном настроении – видимо, это зависело от свалившейся ему на голову подработки в виде моего перелома. Деньги, особенно нежданные, всегда улучшают настроение.

Сама же операция, которую решено было провести на кухне, длилась не столь долго, сколь болезненно и волнительно. Олия подавала доктору тёплую воду для раствора, в который он выложил бинты. Вымоченными бинтами он покрыл всю мою ногу от ступни до бедра. Раствор поначалу грел и успокаивал боль, но, застыв, стал причинять весьма неприятные ощущения, только усиливая терзающую ногу агонию.

Несмотря на выпитую бутылку бренди, я так и не смог избавиться до конца от этой жуткой боли и позорно взвыл, кусая зажатый в челюсти деревянный брусок во время надлома кости, когда лекарь приставил долото к неверно сросшемуся месту и нанёс несколько ударов молотком. Я успел различить потолок в мельчайших деталях, прежде чем ощутил первый удар по ноге. Мне живо представился тогда синяк, который там, несомненно, образуется, но перед тем как боль запоздало заполонила моё сознание, я готов был поклясться, что услышал треск. Если бы меня предварительно не зафиксировали на узком столе, а верный Грехарт не держал бы своей цепкой хваткой мою ногу, то быть бы беде. У меня кружился мир перед глазами гораздо ощутимее, нежели от бренди, а звон в ушах был таким гулким, что я не слышал свой крик.

По моей настоятельной просьбе Алия осталась в своей комнате до ухода доктора, но после того, как врач доломал мне кость и начал приготовления фиксирующей основы, она незаметно для меня оказалась рядом, неизвестно когда проникнув в комнату и, намочив тряпку в одном из тазов, принесённых Олией, осторожными, мягкими движениями обтирала испарину с моего лба. Сознаться, я был сильно удивлён её смелостью и озадачен такой заботой с её стороны, хотя знала она меня крайне мало, чтобы проявить беспокойство. Тогда я не хотел думать о той участи, что ждала бы меня, а затем и её, пройди операция неуспешно и дай она осложнения, допустим, в виде гангрены или той же лихорадки. В медицине я был плох.

Под конец того длительного вечера, когда Грехарт по моему указанию расплатился с лекарем и выпроводил этого человека из моего дома, я уже был настолько истомлён пережитым, что едва ли мог продержаться без сна. Пелена беспамятства легла на меня столь незаметно, что, открыв глаза утром, я был удивлён, не помня, как вышло, так что вечер сменился поздним утром. Всё равно, что моргнул.

Я очутился уже не на столе – вероятно, Грехарт перенёс меня спящим на диван в прихожей. Что же, хорошо, что не в кровать моей комнаты. Там белый, растрескавшийся местами потолок угнетал бы не только мой взор, но и душу. Да к тому же в ней тихо, точно в склепе. Я не имел бы возможности смотреть в окна или наблюдать за жизнью домочадцев. Словом, был бы предоставлен исключительно своим мрачным мыслям. Конечно, Грехарт не мог угадать моих мыслей. Ему наверняка просто не хватило сил донести меня, возраст сказывал своё.

Когда я попытался поднять голову, со лба моего соскользнула влажная тряпка, а что-то сбоку зашевелилось. Я успел увидеть Алию, очевидно задремавшую, сидевшую на ковре рядом с диваном, до того как она подняла на меня свой взор. У ног её был тазик с водой, а на щеке отпечатался узор обивки. Я почувствовал крайний стыд и посочувствовал её заспанным глазам, усталым и полуприкрытым. Неужели она провела рядом со мной всю ночь. Почему никто из слуг не обнаружил её здесь и не сопроводил в кровать?

– Доброе утро… – Так спокойно и буднично произнесла она, что по телу моему невольно пробежала безосновательная дрожь. – У вас были кошмары? Ночью вы, бывало, вскрикивали и были беспокойны…

Я ощутил, как мои скулы заливает румянец и снова представил себя глупым рдеющим, мнущимся юнцом. Она творила со мной странные перемены, и я тогда малодушно боялся заглянуть в себя, чтобы понять их причину, увидеть их глубоко запрятанные корни.

– Я не помню, – я ей не лгал, – извините, если я напугал… Вы провели здесь всю ночь?

– Да. – Она тут же зевнула, прикрыв ладонью рот и отвернув головку в сторону, отчего её локоны пришли в движение, укрывая обтянутую лёгкой тканью платья грудь.

– Я хочу, чтобы впредь вы не поступали так опрометчиво и не тратили время, положенное для сна впустую. – Я попытался напустить строгости в свой тон, чего избегал прежде, но её лицо ничуть не изменилось, оставаясь в сонливой расслабленности, как и её фигура в целом. – И, я прошу вас, не сидите на полу. Несмотря на наличие на нём ковра сквозняков там предостаточно!

Едва я закончил, она тут же защебетала:

– Но эта ночь не была такой уж долгой – я прочла несколько глав «Целеустремлённости и выдержки» пока наблюдала за вашим самочувствием, вы читали эту книгу? Я нашла её здесь. Книга настолько потрёпана, что, вероятно, прогнила бы вскоре от сырости… Никогда не видела таких влажных страниц.

Она продемонстрировала мне книгу, о которой шла речь – старый подарок отца на мой десятый день рождения. Раньше, строгими чёрными чернилами на форзаце её была надпись, выведенная его неуклюжей рукой: «Так становятся настоящими мужчинами, и так ты станешь достойным воином. Прочитай её внимательно и заучи наизусть». Как хорошо, что эта книга почти сгнила.

Стараясь уйти от ответа, я уклончиво спросил:

– И как вам пришлась эта книга?