Дикое солнце

Все эти радужнеы мечтания – была такая уверенность! – скоро, совсем скоро, станут настоящей явью. Хоть под старость пожить по-человечески. Несмотря на шестой десяток, выглядел Афанасьич вполне моложаво, благообразно даже – среднего роста, подтянутый, с седыми, тщательно подстриженными, усиками и небольшой лысиной. Под глазами, конечно, морщинки – чего уж скрывать? – но небольшие, не сразу и заметные. В общем, пожить еще можно было.

Проскочив на мигающий зеленый, завхоз подъехал к вокзальной площади – как раз успел к подошедшему поезду – остановил машину рядом с такистами-частниками, те покосились нехорошо – конкурент, что ли, мать его за ногу?

– Друга встречаю, – вальяжно вылезая из салона, счел необходимым пояснить Афанасьич. – А, вот и он, кажется…

На перроне средь хлынувших от поезда пассажиров торчала этакая жердина – высокий, несокльок сутулый, мужчина неопределенного возраста, худой, черноволосый, с длинным, выступающим вперед носом и глубоко запавшими глазами. Одет незнакомец бы вполне себе небрежно – короткие серые брюки, открывающие носки, серенький пиджачок, рубашечку в клетку… Как все… правда, рожа… Во сне увидишь – вскрикнешь.

Глаз у Афанасьича глаз был наметан, завхоз сразу сообразил – сутулый в этой толпе чужой, иностранец. Постоял немного, подождал, когда схлынет народ, подошел ближе:

– Мистер Чинетти?

Сутулый вздрогнул, но тут же заулыбался, кивнул:

– Да, да, Чинетти. А вы из интерната?

По-русски он говорил неплохо, с небольшим таким, слегка неприятным акцентом, словно бы подрыкивал в конце фразы. Интересно, хватит ли у него денег? Должно быть, хватит, раз приехал.

– Прошу! – Афанасьич гостеприимно кивнул на авто. – Поехали.

В дороге – а до деревни, до интерната от станции было километров тридцать – иностранец оказался словоохотлив, правда, о себе не говорил, все больше расспрашивал. Про интернат, про воспитанников, про деревню. Завхоз терпеливо отвечал на все вопросы, недоумевая – чего ж про Димулю не спросит? За ним ведь и приехал вроде… О, вот, спросил, наконец. Но как-то не особо заинтересованно, мельком, словно бы и не нужен был ему этот мальчишка, так просто приехал, прокатиться-развеяться. Впрочем, среди иностранцев всяких чудиков хватало. Может, специально не расспрашивает о том, о ком надо, кто его знает?

– Вот вы говорите про некоего мальчика, Диму… Э-э…

– Гареева, – объезжая очередную яму, подсказал фамилию завхоз. – Вы ведь о нем с директором договаривались?

– О да, да, договаривался, – послушно закивал гость, словно бы пытался проткнуть длинным носом лобовое стекло. – Но, видите ли… Я бы хотел посмотреть и на остальных. Это можно устроить?

Афанасьич скосил глаза и едва не улетел в яму – иностранец раскрыл вытащенный из внутреннего кармана бумажник, густо нашпигованный евро.

– Устроим, – быстро кивнул он, прокручивая в голове, как бы все это провернуть побыстрее, до возвращения директорши. Глядишь, и обломится лишняя сотня-другая.

– Берите, – словно бы угадав мысли завхоза, штатник протянул банкноту. – Это вам за услуги. И будет еще, только…

– Только? – банкнота тут же исчезла в широкой ладони завхоза.

– Только знаете, – иностранец задумчиво покачал головой. – Мне бы хотелось посмотреть на ваших гм… воспитанников… в неформальной, так сказать, обстановке, так, что б никто не мешал. Ну, вы понимаете?

Афанасьич кивнул, еще б было не понять, предвкушая халявные денежки, даже старинную фразу ввернул:

– Не извольте беспокоиться, мистер Чинетти, сделаем в лучшем виде. Ничего, что поздно?

Вечерело. Рыжеватое солнце садилось где-то за серыми облаками, и все так же, как и утром, уныло накрапывал дождь. Вот уж впрямь, июнь уж кончается, а нет лета, хоть ты тресни! Одни холода да дожди. Слякоть.

– Поздно? – улыбнувшись, переспросил гость. – Ничего. Я, знаете ли, тороплюсь, потому – можно устроить просмотр и ночью.

– Ночью? Отлично, – улыбнулся в ответ завхоз, прикидывая, как ловчее провести директоршу. Ну да, та явится к вечеру… явилась уже, наверное, ждет. Представить гостя, да затем увести, якобы отдыхать, а тем временем…

– Вы вот что, – Афанасьич повернул голову. – Директору скажете, что устали, и все дела – утром.

– А просмотр?

– Ну, мы же с вами договорились?

Сутулый понимающе хмыкнул.

За поворотом, за ольховыми зарослями и реденькими кривыми сосенками показалось серое здание интерната. Крашеные зеленой краской ворота были призывно распахнуты – ждали.

– Рады, рады дорогому гостю! – мило улыбнулась Михайловна, едва мистер Чинетти выбрался из салона. – Пойдемте, покушаете, отдохнете с дороги.

Иностранец снова кивнул и поднял глаза вверх, посмотрев, как пронеслась вдруг над самым двором стремительная черная тень.

– Ястреб, – меланхолично кивнул завхоз. – Повадился, сволочь, по деревне кур красть.

Чинетти ничего не сказал, лишь загадочно улыбнулся, и где-тов глубине его глубоко запавших глаз проскочили желтые искры. Сверкули этак – будто электровспыщка – раз – и нету.

– Доброй ночи, мадам. И доброй ночи вам, мистер Булочкин.

Забравшись в машину, Михайловна запустила мотор, и тихо отъехала, в полголоса наказав Афанасьичу, что б все было в порядке. Завхоз проводил ее взглядом, тщательно запер ворота и поднялся наверх, в комнату, выделенную дорогому гостю. Вообще-то раньше она именовалась воспитательской, да давно уже не использовалась по прямому назначению, во-первых, воспитателей было мало, а во-вторых, директорша справедливо полагала, что нечего им вообще кучковаться, комнату же приспособила для гостей, даже велела повесить шторы и постелить на пол ковер с синими цветами. Принятые меры отнюдь не скрывали все убогость помещения, впрочем, гостю, похоже, на это было полностью наплевать.

– Так приводить? – вежливо поинтересовался Афанасьич.

– Да, да, – улыбнулся штатник. – Постойте, вот… – Он протянул завхозу банкноту.

Тот кивнул и, выйдя в коридор, направился в спальню:

– Эй, Димуля, а ну-ка проснись! Да не спи же! Гриля, а ну, растолкай его…

– Да не сплю я уже, сейчас, поднимаюсь.

Откинув одеяло, Димуля – худенький темнорусый пацан – смачно зевнул и быстро оделся, нисколько не интересуясь, куда это его вызывают.

– Иностранец, – счел необходимым пояснить завхоз. – Поговорит с вами. Может, и усыновит кого. Ты это, – он погрозил пальцем Димуле. – Много-то не болтай, а то знаю я тебя.

– Да ладно тебе пугать-то, Иван Афанасьич, – усмехнулся пацан. – Не первый раз. – А что, дядя Коля сегодня дежурит?

Афанасьич мысленно крякнул. Черт! Про Кольку-то Зубова он и забыл. А с ним ведь делиться придется, иначе растреплет все той же Михаловне. Да, обязательно нужно поделиться, не крохоборничать. С другой-то стороны, Колян и этим малахольным чудам – детишкам – язычишки прижмет – авторитетен, что есть, то есть.

– Ну-ка, подожди здесь.

Оставив мальчишку в коридоре, завхоз спустился вниз, в каморку дежурного воспитателя:

– Эй, Николай Батькович! Выходи, погутарим.

Поднявшись обратно в коридор, Афанасьич раздраженно хмыкнул – Димули нигде видно не было. В туалет, что ли, пошел? Или… Завхоз осторожно подкрался к двери, прислушался… Ну, так и есть! Димуля, похоже, не стал терять зря время и уже вовсю распинался перед штатником. А ведь сказано было, что б не очень болтал! Ну, Димуля, ну, гад.

– Да и черт с ним, пусть лячкает, – закуривая, усмехнулся Зубов. – Чего он наговорит-то? Хмырь-то приезжий, как я понял, его специально пригласил, пообщаться?

– Не только его, – потер руки завхоз, пожаловался. – Озяб я что-то, простыл, что ли… А, вот и наш Димуля… Эй, не проходи мимо!

Подросток испуганно вздрогнул и обернулся:

– Здрасьте, дядя Коля.

– Видались уже, племянничек. Чего так долго?

– Да разговаривали. Так, ни о чем. Следующего-то звать?

Зубов с завхозом переглянулись:

– А кого следующего?

Димуля пожал плечами:

– Да ему все равно, похоже. Ой, нет… Он сказал, что б новичка – последним.

– Новичка? А откуда он о нем знает, а, Дима?

– Так мы ж говорили!

– Ладно, позовем. Ты иди, иди, Дима, что встал?

– Козлы, – войдя в темную палату, злым шепотком выругался Димуля. – Даже закурить не дали, пожадничали.

– Ну, как там? – кто-то не спал, ну, ясно кто – Гриля.

– Да так… Кстати, можешь сейчас и пойти. Там чаем поят, конфетами угощают.

– Конфетами? – поднимаясь с койки, оживился Гриля. – Это хорошо. А куда идти-то?

– В воспитательскую.

Сунув ноги в разношенные тапки, Гриля прошаркал по полу и, скрипнув дверью, вышел в коридор.

Проводив его взглядом, Димуля сплюнул на пол. Не очень-то ему нравился Гриля – вроде и не полный придурок, как почти все здесь, но тупой! Лучше б с новичком переговорить, все равно не спится.

– Эй, Эд… Ты спишь? Спит, черт… Разбудить, что ли? Все равно ведь потом будить… Эд, проснись, а! Ну же…

– Я не сплю, – тихо, одними губами, прошептал новенький. – Что там?

– Иностранец один. Усыновитель… Так, ничего, вежливый, не жадный. Чаем угощает, конфетами.

– А, – Эд зевнул. – А я тут причем?

– Так он со всеми переговорить хочет. С тобой – тоже. Смотри, конфет не останется.

– Да не люблю я конфеты.

– Ты вообще ничгео не любишь, – хмыкнув, Димуля покачал головой и понизил голос:

– А вообще он, иностранец этот, странный. Говорит, что из Штатов, а городов американских не знает! Я его спрашивал, откуда он, говорит – из Новой Англии, из Лос-Анджелеса.

– И что?

– Так Лос-Анджелес это вовсе не Новая Англия! Лос-Анджелес на западе, на побережье, а Новая Англия – на востоке, даже на северо-востоке, так что врет, гад, никакой он не штатник.

– Димыч, – внезапно перебил Эд. – Мне кажется, как-то ты уж слишком умен для нашего заведения. Про Новую Англию, вон, знаешь… И что ты здесь делаешь?

– А ты?

– Я? Не знаю.

– Вот я не знаю. Ладно, ты особо с гостем не разговаривай, человечишко он мутный… Впрочем, – Димуля вздохнул. – Другие сюда и не ездят.

Эд вдруг закрыл глаза, показалось вдруг, словно в ушах его раздался чей-то предупреждающий голос, далекий, нереальны голос иного мира. Мира снов…

– Как он выглядит, этот приезжий?

– Противный такой, – махнул рукой Димыч. – Длинный, как глист, тощий, сутулый. Нос, как у птицы, острый, глаза запавшие, черные. Неприятный тип.

Тощий, высокий, сутулый. Выдающийся вперед нос, запавшие глаза, землистая кожа. Как же они звались в снах? Нисур! Нисур… Что за чушь, Боже?! Но ведь странная смерть Шомы… Торчащая в его сердце стрела с наконечником из угрюм-камня… так быстро исчезнувшая стрела. А, может быть, ее и не было? Показалось? И в самом деле, ну, какая, к черту, стрела? Хотя, видно было явственно.

Эд и сам не заметил, как снова провалился в сон, черный, осязаемо плотный, безо всяких там сновидений. Лишь только голос. Далекий голос, тот самый, из снов. Он предупреждал о чем-то, то приближаясь, то вновь становясь далеким, едва слышным…

Юноша прислушался… Меч! Голос просил, нет, приказывал, взять какой-то меч. Именно в этом спасенье. От чего спасенье?

– Ну, ну, вставай, парень!

Проснувшись, Эдик увидел склонившееся над ним лицо воспитателя Николая.

– Одевайся. Пошли.

Стоявший в коридоре у лестницы Афанасьич вздрогнул, услыхав позади себя чьи-то едва слышные шаги. Обернулся – гость! Улыбающийся, довольный. Улыбнулся и завхоз:

– Ну, кажется, все? Последний остался.

– О, да, – закивал гость. – Я бы хотел, уважаемый, пригласить вас сейчас к себе, вместе с воспитателем… А мальчик… я с ним уж потом переговорю, пусть пока подождет за дверью. Договорились? – Сверкнув глазами, гость быстро ушел.

– Как скажете, – Афанасьич пожал плечами, обернулся – как раз подходили Николай с Эдом.

– Коля, веди-ка этого в свою каморку, пусть там обождет немного, а сам быстренько приходи. Подождешь чуток, Эдик?

Эд пожал плечами. Ждать, так ждать. Куда ж деваться-то? Услыхав, как повернулся в замке ключ, уселся на подоконник, пялясь в ночную тьму. Впрочем, не в такую уж и тьму – в сторожке тускло горела настольная лампа. Эд распахнул форточку – пахнуло сыростью, громче забарабанил по стеклам дождь.

– Прошу, уважаемые господа, не стесняйтесь! – привстав со стула, улыбающийся иностранец лихо наполнил бокалы из явно недешевой бутыли.

– Виски? – принюхиваясь, спросил завхоз.

– О, да, да, виски. Прошу отведать.

Афанасьич и Зубов синхронно пожали плечами:

– Ну, за успех!

Выпили, закусив конфетой. Потом намахнули еще по одной, и по третьей… А потом… Потом перед глазами вдруг все поплыло, сделалось вдруг зыбким, расплывчатым, нереальным. Николай и сам не заметил, как пошатываясь, повел Афанасьича вниз, ничего уже не соображая. Почти ничего. Только одно помнил – к гостю нужно доставить парня. Последнего…

Эд недоумевающе посмотрел на воспитателя и завхоза. Вроде, немного и времени-то прошло, а уже успели упиться. Впрочем, долго ли умеючи?

С остекленевшими глазами, Зубов подвел новичка к двери бывшей воспитательской комнаты и легонько подтолкнул в спину:

– Ну, иди, парень!

      Юноша оглянулся и вдруг снова услыхал голос. И снова голос упоминал о каком-то мече, который надо было…

      Чушь! Полная чушь.

Хмыкнув, Эд отворил дверь и нос к носу столкнулся с гостем.

Нисур!

Словно бы обухом ударило по голове. Нисур! Один из черных магов.

– Вижу, ты узнал меня, Элнар, – осклабился иностранец. Фразу эту он произнес на незнакомом языке, певучем и плавном, странно – но Эд хорошо понял его! Так ведь…так ведь и в снах все говорили на этом языке… И – голос… Меч! Меч! Нужно искать меч… Искать? Интересно – где?

– Теперь ты пойдешь со мной, – злым шепотом приказал нисур. – Или – умрешь.

Усмехаясь, он резким движением вытащил из-под стола длинную суковатую палку… прямо на глазах превратившуюся в сверкающий меч! Меч!

Сам не сознавая, что с ним происходит, Эд – Элнар – вдруг бросился на нисура и ловким – откуда взялась эта ловкость? – движением руки выхватил у мага оружие. Взмахнул над головой, чувствуя, как разящая сталь со свистом разрезала воздух. В черных глазах нисура всяпыхнцл страх.

– Не дури, Элнар! – грозно возопил он. – Ты не знаешь заклятий, а я…

– Будь прокляты твои заклятья, нисур! – воскликнул юноша, и острие клинка его уперлась магу в грудь. – Ты знаешь, кто ищет меня? – не своим голосом спросил он и, не дожидаясь ответа, приказал. – Веди! Веди, или я проткну твое сердце.

Нисур дернулся было, но Элнар без всякой жалости ткнул его в руку. Хлынула кровь, густно-красная, с фиолетовым отливом, как у всех нисуров.

– Ну? – блестящие глаза юноши полыхнули нешуточной угрозой.

И черный маг сдался.

– Хорошо, – прошипел он. – Я покажу тебе путь.

Сложив руки на груди, он принялся читать заклятье. Элнар знал – откуда-то знал – что надо прервать его примерно на середине, и, как только нисур остановился, резко воткнул меч в пол.

В затянутом тучами небе громыхнул гром, синяя ветвистая молния на миг ослепила всех. Всех, кроме мага. Что-то возопив, он бросился на юношу, протягивая к его шее руки. Элнар отбросил мага, и тот злобно зашипел заклятья… Ухмыльнулся… И тут же втянул голову в плечи, услыхав гром.

      А Эд… Элнар… уже ничего не слышал. Окружающее померкло, и вдруг, откуда ни возьмись, нахлынула звенящая тьма, в которой не было ничего, только голос. Тот самый голос…

– Ты зря не убил его, Элнар! Ты не совсем успел.

– Как это, не совсем успел? – недоуменно подумал юноша, окончательно проваливаясь во тьму.

Глава 3

Ами-Гури

      Мрачноватого вида старуха, седая, морщинистая, светлокожая, деловито передвинула на очаге огромную сковородку, плеснув на нее немного масла из кувшина с узким высоким горлышком. Дождавшись, когда масло растечется по сковороде ровным слоем, старуха ловко кинула туда несколько кусочков теста. Тесто сразу же подрумянилось, зашипело, так, что во рту недавно очнувшегося Эда набежала слюна. Вздохнув, он продолжал следить за старухой, и та, словно бы почувствовав что-то такое, внезапно обернулась к юноше, прошамкав беззубым ртом:

– А, наконец, проснулся! Ну, слава богам. Подожди, сейчас будем завтракать.

Эд молча кивнул и вздрогнул – старуха говорила на том самом певучем языке, который, и он сам вполне понимал, и даже мог бы заговорить.

      Повернувшись спиной, старушенция продолжала возиться у очага, сложенного из круглых камней. Потолка в доме не было, и поднимающийся от него дым уходил в квадратное отверстие в крыше.

Эд с удивлением осматривал старухино жилище – небольшую хижину, сложенную из ошкуренных бревен. Входная дверь была широко распахнута, тянуло утренней прохладой и сыростью, и лучи солнца падали на противоположную стену, с висевшими на ней сушеными травами, крышками и всякой кухонной утварью. Кроме очага, в хижине, ближе к левой стене, стоял неширокий стол, сколоченный из узеньких досок, две покрытые шкурами лавки вдоль стен. Кроме стола и лавок имелся еще и стул, вернее, плетеное кресло, накрытое полосатым куском грубой ткани, глинобитный пол был тщательно выметен.

– Где я? – юноша задал, наконец, вопрос.

Старуха обернулась, осклабилась.

– Считай, что почти дома.

– А как же интернат? – спросил, то есть, хотел было спросить Эд, только вот никак не мог вспомнить, как произноситься это чужое слово – «интернат»… Интернат – чужое слово? Ну и ну… Мозг вдруг услужливо подсказал слова – «приютский дом».

– Приютский дом? – переспросила старуха. – А причем тут приютский дом? А, наверное, ты там вырос, после того, как…

Она вдруг отвернулась, словно бы прикусила язык, и снова подлила на сковородку масла.

Эд не отставал:

– А вы кто?

– Можешь называть меня матушка Рузамат, – обернувшись, соизволила улыбнуться старуха. – А ты, Элнар – гость в моем доме. Можешь быть спокоен, здесь никто тебя не найдет, так что спокойно набирайся сил перед дальней дорогой.

– Перед дальней дорогой? – юноша удивленно хлолпнул ресницами.

– Да, – кивнула матушка Рузамат, – Ты должен встретиться с Маггиром. К сожалению, не все получилось так, как хотелось бы.

– Кто такой этот Маггир?

– Придет время, и ты все узнаешь.

Старуха отвернулась и, несмотря на все уговоры Эда, не произнесла больше ни слова. Зато приготовленное ею жареное тесто с мясной начинкой оказалось выше всяких похвал. Танкир – называлось это блюдо, впрочем, привычнее было бы произнести – «пироги».

Эд – или Элнар, старуха называла его только так – попытался было встать, но тут же без сил рухнул на свое ложе. Голова кружилась, поташнивало, а во всем теле ощущалась какая-то противная слабость.

– Лежи, – строго приказала хозяйка. – Ты еще слишком слаб.

– А когда я смогу встать?

– День, другой, третий. Все зависит от воли богов.

– От воли богов, – эхом повторил юноша.

      Боги оказались милостивы: уже следующим утром гость – или беглец? -почувствовал себя куда лучше и, испросив разрешения хозяйки, наконец, вышел из хижины.

– Не заходи далеко в лес, господин, – предупредила старуха. – Места здесь глухие.

Кивнув, Элнар пригнул голову, чтобы не удариться о низкую притолоку, и вышел наружу.

      Хижина тетушки Рузамат стояла на высоком холме среди густого леса – уходящие в небо сосны, темные раскидистые ели, могучие дубы, еще какие-то незнакомые деревья с толстыми, морщинистыми стволами. В густом подлеске – смородина, крыжовник, малина – весело щебетали птицы, ласково пригревало солнце, а небо над головою было настолько голубым и высоким, что хотелось петь.

Непролазный лес тянулся во все стороны, насколько хватало глаз, а внизу, а деревьями, блестела широкая гладь озера. Чуть левее, за невысоким холмом, поросшим рябиной и стройными кленами, урочища сменялись редколесьем и лугом с высокой густо-зеленой травой. Луг полого спускался к самому озеру, а дальше опять начинался лес – темный, непроходимый, угрюмый.

      С вершины холма, от хижины, к озеру спускалась тропинка, вьющаяся средь стволов и зарослей. Заметно было, что тропинку периодически пытались поддерживать в нормальном состоянии – что б не зарастала. По обе стороны тропы виднелись вырубленные кусты, да и трава у хижины была скошена.

      Обернувшись на хижину, Элнар – это имя почему-то казалось юноше куда более привычным и родным, нежели Эд – быстро сбежал по тропинке вниз и разочарованно замер. Никакой красоты! Весь берег густо зарос густым камышом и осокой, лишь на самом краю его виднелся широкий пень, исполняющий функцию мостков. Не очень-то подходящее место для купания, хоть – Элнар не поленился нагнуться – и вода была теплой, но уж как-то слишком сумрачно было вокруг, слишком нелюдимо и глухо. Посмотрев по сторонам, Элнар заметил еще одну тропку, совсем уж неприметную, тянувшуюся берегом озера. Наверное, именно по ней и можно было бы выйти к редколесью и дальше, к лугу.

Элнар так и сделал: сорвал ольховую ветку – отмахиваться от надоедливо зудевших комаров – и, пригнувшись, нырнул в кусты, защищая рукою глаза от острых сучков.

      Тропинка оказалась заросшей, сумрачной, лишь иногда сквозь камыши и ольховые заросли прорывались веселые блики озера. Под ногами захлюпало, однако Элнар упрямо пробирался вперед, по возможности обходя лужи. Он устал уже, чувствовал, как по плечам и шее стекает липкий противный пот, вокруг зудели комары и еще какие-то кусачие гады, в озере – слышно было – плескалась рыба.

      Наконец впереди резко посветлело, тропка взяла круто вверх, к редколесью, и путник остановился у кустов смородины, пригоршней отправляя в рот красные кисло-сладкие ягоды. Тут же, невдалеке, росла и малина, только еще не совсем спелая, под ногами виднелись листики голубики, ага – вот и сами ягоды, тоже кислые, правда, не такие, как смородина, но все ж лучше бы – черника, но вот черники не было, зато были грибы, хотя, вроде и не сезон бы, а все же во-он сколько торчало их под ногами – подосиновики, подберезовики, лисички. Набрать, что ли? Элнар нагнулся было к особо аппетитному подосиновику, и тут же отдернул руку. Грибы – пища простолюдинов, и ни один рами никогда не…

– Рами? – с ударением на последнем слоге шепотом произнес Элнар. – Рами…

Он так и не смог вспомнить, причем здесь рами и простолюдины, хотя чувствовал, что знал, наверняка знал про все это, да вот почему-то подзабыл. Тем не менее, выпрямился и больше уже не смотрел на грибы, коих и в самом деле росло здесь великое множество. Солнце уже поднялось заметно выше, стало жарко, и Элнар бросил взгляд в сторону озера.

      Ага, если пройти лугом – выйдет куда быстрей.

      Он так и сделал, перебросив через плечо снятую рубашку – убогую, приютско-сиротскую – прошел средь пахучего разнотравья, сам не зная, зачем, срывая на ходу крупные солнечные ромашки. Луг спускался к озеру, широкому, словно море, прозрачная ласковая вода плескалась на плесе. Здорово – самый настоящий пляж с белым песочком!

Недолго думая, Элнар скинул одежду и погрузился в теплые озерные воды. Проплыл немного от берега, нырнул, поражаясь кристальной прозрачности волн, вынырнув, отдышался, поплыл на спине, затем перевернулся, и, встав на мелководье, шумно дыша, направился к берегу, запрыгал на левой ноге, выколачивая попавшую в ухо воду, обернулся довольно… И улыбка вдруг медленно сползла с его лица. Одежды не было! Хотя, в общем-то, и черт с ней – все равно никого вокруг нет… Никого? А кто же тогда стащил одежку? И, самое главное, зачем? Значит, пока он купался, кто-то…

      Мысль эта неприятно поразила юношу, он присел, напряженно вглядываясь в колышущиеся от легкого ветерка травы, прислушался. Кажется, совсем рядом, в кустах, кто-то хихикал.

– Эй, кто здесь?

Смех стал громче.

– Вот подождите, сейчас живо разберусь с вами! – подходя ближе, с угрозой в голосе воскликнул Элнар и услышал в ответ веселый девичий голосок:

– Сначала поймай!

С этими словами из кустов выскочили две нагие девчонки, оббежали несколько обескураженного парня, и со смехом бросились в воду.

– А ну-ка, поймай!

– Поймать? Ну, погодите!

Элнар нырнул с разбегу, подняв тучи брызг, истово заработал руками. И вдруг почувствовал, что стоит на месте. Ну да! Кто-то держал его за ноги… и вот потянул вниз.

– Эй, эй! – захлебываясь, Элнар изогнулся, пытаясь достать озорниц, но те оказались проворнее, и, когда юноша, отфыркиваясь, выбрался на поверхность – девчонки уже сидели на берегу, натянув на себя короткие платья из мешковины.

– Хочешь вернуть свою одежку? Поможешь нам донести до деревни грибы, – как ни в чем ни бывало, сказала одна, тоненькая, длинноволосая, с серыми искрящимися глазами и высокой грудью. Видно девушка эта и была в этой паре главной, подружка – тощенькая, невысокая хохотушка – лишь закивала головою.