Ломаные линии судьбы

– Я думаю, что справлюсь. Только пока не знаю, когда и для кого, собственно.

– Как определитесь, дам вам бесплатную подробную консультацию.

– Договорились, – согласился Шагин и попросил: – А ещё вашего прекрасного кофе можно?

– Да, пожалуйста. – Аглая поднялась из-за стола и спросила: – Ну а вы, Игорь Борисович, как стали юристом? Это потомственное, как я понимаю? Пошли по бабушкиным стопам?

– Потомственное, – кивнул он. – Но не только по бабушкиным. Дед мой Архип Кузьмич, муж Музы Павловны, тоже был юристом, только военным. Они и познакомились с ним на конференции юристов.

– А ваш батюшка? – заинтересованно спросила Аглая, поставив перед гостем чашечку с кофе и добавив нарезанных засахаренных фруктов на тарелочку.

– Отец тоже юрист, но больше по научной части, не прикладник. Занимается международным юридическим правом. А вот дядька мой, старший брат отца Игнат Архипович, из семейной династии выпал, став учёным-историком.

– Ну а вы в своём выборе не сомневались? – любопытничала Глаша, сев напротив.

– Ещё как сомневался, – усмехнулся Шагин. – Не хотел ни в какие юристы идти категорически. Правда, в какую профессию направиться, чем хочу заниматься, к чему имею тягу и душа лежит, не знал и не понимал в юности. Поэтому…

Поэтому Игорь Шагин и отправился работать на завод, отказавшись куда бы то ни было поступать по окончании школы. А через восемь месяцев отправился служить в армию, как и положено здоровому восемнадцатилетнему парню, даже не пытаясь «откосить» или прятаться от призыва.

Во-первых, старшее поколение мужчин Шагиных не поняли бы такого поведения, считая, что парень сам отвечает за свои поступки и обязан понимать последствия принимаемых им решений. А во‑вторых, Игорь наивно полагал, что отслужит он легко и просто – подумаешь два года, фигня, – зато за это время как раз и определится, кем хочет стать, какую избрать профессию, на кого учиться и чем заниматься в жизни.

«Ну-ну!» – хохотнула Судьбинушка над розовой картинкой в голове самоуверенного мальчика.

Через месяц службы, находясь в «учебке», ползая по расквашенной земле да по прихваченным тонким ледком коричневым лужам полигона на брюхе и отплёвываясь от брызг грязи, летящих в лицо от сапог впереди ползущего товарища, костерил себя Игорёк Шагин последними что ни на есть словами:

– Ой, вот я му… чуда-а-а-ак. Какого, спрашивается, хрена не поступил-то, а? Сидел бы сейчас на юрфаке и решал: хочу учиться, не хочу, в этом институте или в другом каком. Уж точно не здесь, где сейчас ползаю, как глист в го… Хотя почему как, в нём самом и ползаю.

Хватило пары месяцев, чтобы все наивные пузыри размышлений Игорька Шагина смыло суровой войсковой действительностью. Хотя надо признать, что достаточно быстро Игорь втянулся в определённый армейский распорядок и жизнь, перестроился под новые реалии и систему взаимоотношений и просто служил, тянул эту лямку.

О-очень непростую по тем-то временам начала двухтысячных годов, да ещё и не в самых простых войсках. Нет, ну а как бы он попал в простые и спокойные войска типа банно-прачечных или музыкальных каких при его-то отличном здоровье и фактуре – метр девяносто два ростом и со спортивным стажем волейболиста. Пусть и любительского спорта, а не профессионального, – но здоровый же лосяра.

Ну вот и отправили этого красавца в Приморский край в морскую пехоту – всем большой привет!

В университет на юрфак Шагин таки поступил после службы, с его-то отличным аттестатом и армейской льготой как раз было бы странно, если бы не поступил. А почему все же юрфак? Да вот так: послужил-побегал, поучаствовал кое в чём, в чём лучше бы никто никогда не участвовал, в кое-каких не самых весёлых местах, и как-то так понял, что – ну да, юрфак, а куда ещё – это его дело. И чего, спрашивается, дурак, выкаблучивался?

Хотя… нормально. Игорь не просто не жалел, что пришлось отслужить, отдав два года своей жизни армии и долгу Родине, он даже не представлял, что могло сложиться как-то иначе, да и не хотел, чтобы сложилось по-другому.

Выбрал Игорь Шагин своей специализацией уголовное право, окончил бакалавриат и магистратуру и поступил на стажировку в Следственный комитет по профилю, то есть помощником следователя по уголовным преступлениям. А сдав итоговую квалификацию и получив звание старшего лейтенанта юстиции, Шагин так и остался служить на прежнем месте в СК, только сразу поступил ещё и на заочную магистратуру по специальности договорного права.

Понятное дело, что второе высшее – оно дело платное, и Шагину приходилось вкалывать не только на непосредственном месте службы, но ещё брать и дополнительные нагрузки, чтобы самому оплачивать учёбу. Просить или занимать деньги на дополнительное образование у родителей и родни Игорь отказался, отбояриваясь и пошучивая на их искренние предложения помощи:

– Я у вас не деньгами, а постоем возьму и обедами по выходным.

«Постоем» он взял, поскольку продолжал жить с родителями, а вот обедами взять не представлялось никакой возможности, ибо не было у Шагина этих самых выходных.

За бесконечной напряжённой работой и учёбой Игорь и не заметил, как пролетело пять лет – пять! И осознал этот момент, только когда отец поздравил его с этим мини-юбилеем.

Пять! Игорь реально обалдел тогда. Как так-то? Куда делись? Словно в бездну какую ухнули. Он попытался восстановить в памяти яркие моменты, которые произошли в его жизни за эти пять лет, и… и ничего, кроме некоторых побед по службе, каких-то интересных и сложных дел, не вспомнил. Романы-любови? Романы были, как им не быть у молодого, здорового и привлекательного мужчины. Только все проходные, всё так, на бегу и наскоком, пунктирно и несерьёзно.

Достижения? Достижения тоже имели место, ну а как без них, – получил очередное звание, награждён был грамотами и отмечен начальством, но всё больше выговоры вспоминались и ковровые стойки «смирно» под начальственное обещание выгнать и лишить, если они не раскроют да не задержат.

Подумал Шагин и решил: не, ну его, понимаешь, туда такую работу. Он, конечно, следователь одарённый, по-настоящему крутой стратег и аналитик, да только нет в нём того охотничьего разыскного азарта, той бульдожьей упёртости и той степени фанатичной преданности именно этому, разыскному действу, какая бывает у редких талантливых и гениальных врождённых сыскарей.

Подумал, прикинул так и эдак, посовещался с родными, поделившись своими размышлениями и сомнениями, и рискнул – ушёл из СК. Сдал необходимые экзамены, выполнил прописанные процедуры и требования, получил лицензию, зарегистрировался в реестре и поступил на службу в адвокатскую контору.

Ну кем-кем? Адвокатом.

Тут вам не бесконечный аврал, постоянное напряжение и драйв с нервом, как в СК, тут клиент был в основном солидный, а дела, как правило, финансовые и коммерческие.

Очень быстро Игорь научился искусству ходить в партикулярной одежде, повседневно выглядеть строго-изысканно, выдерживая стиль деловой роскоши даже в самых мелких деталях и мелочах, носить костюмы как вторую кожу и следовать определённому дресс-коду, надлежащему адвокату столь высокого уровня, к которому относилась контора, где он теперь служил.

Поначалу Игорю было реально интересно овладевать новой специальностью, получать по-настоящему ценные знания, навыки, способ мышления, которые он впитывал с поразительной степенью усвоения и адаптации. Он с удовольствием прошёл расширенный курс профессионального профайлинга и специализированный курс психологии, он оттачивал умения владеть собственной мимикой, жестами и скрывать-маскировать свои эмоции и чувства, управляя лицом и реакциями тела.

Всё было интересно, но… недолго.

Как только прошёл этап интенсивной учёбы и овладевания новыми знаниями и навыками, как только работа с его подопечными перестала быть чем-то новым, превратившись в обычную и рутинную, в какой‑то момент Шагин вдруг осознал, что испытывает некий внутренний дискомфорт и отторжение, что ли, возникающие ещё на стадии знакомства с новым клиентом и его делом.

– Меня всё больше начала угнетать необходимость держать внутренний нейтралитет и хотя бы внешнюю доброжелательность по отношению к некоторым клиентам. Поскольку фирма, в которой я работал, занималась делами только определённого ценового уровня с личностями не ниже этого финансового ценза, то и общаться приходилось с весьма обеспеченными и непростыми людьми. Я всё чаще ловил себя на том, что у меня вызывает внутреннее отторжение и какую-то человеческую брезгливость большая часть моих клиентов. А когда понял и отследил в себе этот момент, то принял решение уходить, – совершенно неожиданно для самого себя разоткровенничался Игорь.

Даже не понял, как так получилось, как между ним и Аглаей возник такой тёплый и доверительный контакт. Это было странно и совершенно ему не присуще, но Игорь не испытывал никакого душевного неудобства, рассказывая Аглае о себе и своей жизни, мало того – делал это даже с удовольствием.

«Ну надо же!» – подивился себе Шагин, но не остановился и продолжил свой рассказ:

– Конечно, нездоровым прекраснодушием я не страдаю и довольно терпим к чужим слабостям, поскольку холю и лелею свои собственные. – Он иронично улыбнулся. – И ханжеским морализаторством тоже не обременён. Просто получилось так, что на решение снова сменить направление своей деятельности повлияло несколько факторов, наслоившихся друг на друга. Первое время я на них не акцентировался, занятый освоением нового дела и интенсивной, захватывающей учёбой, приобретением новых навыков.

…А когда он вошёл в определённый, устаканившийся и наладившийся ритм работы, смог перевести дыхание и уже гораздо более спокойно и свободно анализировать себя и свою работу, вот тогда и обнаружил, что не встраивается в эту профессию, как его ни втискивай.

Ну, во‑первых, потому что ощущение себя нанятым работником, человеком, «предоставляющим услугу», как закреплён адвокатский статус в законодательстве, а значит, специалистом, подстраивающимся под запросы клиента, который по определению всегда прав, было настолько не его историей и настолько противоречило внутренним, базовым параметрам личности и характеру Шагина, что его откровенно корёжило.

Особенно после службы в Следственном комитете, где отношение к «клиентам» ровно противоположное, чем у адвокатов. А учитывая тот факт, что большая часть нынешних нанимателей Игоря сплошь и рядом совершали разного рода проступки и дела, нарушающие многие статьи закона и на поверку являющиеся преступными деяниями, то можно представить тот когнитивный диссонанс, который испытывал Шагин, привыкший находиться по другую сторону этих «баррикад» – выявлять и обличать, а не защищать и покрывать.

К тому же никто пока не отменял особые полномочия, которыми наделяют «корочки» представителя карающих органов, и те внутренние ощущения, настройки и возможности, которые они дают их обладателю. И они противоположны полномочиям и возможностям человека нанятого, предоставляющего услугу, пусть и имеющего некоторые правовые преференции. Пусть и в сто раз больше зарабатывающего, чем представитель власти, и одетого хоть в золото и бриллиантами сверху обсыпанного, – но это совершенно разные мироощущения и возможности влияния на других людей.

В общем, не словил Шагин куража адвокатского, и даже офигительные гонорары и способность приобрести наконец собственное достойное жильё и авто, пусть не премиум-класса, но близко к нему, не примирили его с этой ролью и профессией.

Ну и во‑вторых: Шагин поймал себя на том, что порой просто офигевает, откровенно недоумевая, что люди, ворочающие десятками миллионов долларов, евро и рублей, с лёгкостью выкидывающие сотни тысяч на какую-нибудь откровенную лабуду, на хрень полную, влезая в заведомо аферный проект и зная, что он аферный, – эти же самые люди готовы буквально удавиться за пару тысяч долларов или удавить за них ближнего.

Нет, понимал, конечно. С точки зрения психологии и психиатрии это имело вполне конкретное название и классификацию состояния психики. Но чисто по-человечески, по-мужски не мог принять и испытывал какую-то внутреннюю, душевную брезгливость. Особенно когда подобные деятели принимались отсуживать у бывших жён и детей всё подчистую. За такие дела Шагин никогда не брался, но от его «неучастия» дела подобного рода никуда не девались и не переставали быть – просто ими занимались его коллеги.

Вот он и ушёл. Резко, практически в один день: решил – отрезал. Передал все свои дела и уволился.

Но не просто так ушёл в никуда. А в один офигительной мощи проект… находящийся в стадии «ноль», то бишь существующий пока лишь на бумаге, зато подписанной президентом. Только то, что он подписан главным лицом страны, ещё никакой гарантии, что его воплотят в жизнь, не давало – сколько их уже было, таких проектов, доверенных президентом исполнителям и благополучно ими замыленных, слитых под причитания о невозможности воплотить и тихо задвинутых, типа «на перспективу, при более благополучных обстоятельствах».

А вот Шагин рискнул, потому что лично знал руководителя, поставленного на этот проект, который и предложил Игорю возглавить юридический отдел целого консорциума. И знал некоторых его прямых помощников. Вот и встал Шагин рядом с этим мощным человеком, дав себе слово, что сделает всё от него зависящее, и осознав, что способен отдать свыше своих сил и возможностей, чтобы этот проект был реализован.

– И у нас получилось, – нисколько не скрывая ноток гордости в голосе, завершил своё повествование Шагин. – На прошлой неделе президент лично приезжал на предприятие, чтобы перерезать ленточку и дать отмашку на запуск второй очереди.

– Да ладно! – Глаша невероятно впечатлилась его рассказом и не сводила потрясённого взгляда с лица Шагина. – Это… – показала она куда-то в сторону окна пальцем, – тот вот подмосковный комбинат, не сильно понятно производства чего, который показывали по всем каналам и в новостной ленте сети, который президент открывал? Он ещё там интервью большое давал.

– Да, – усмехнулся её восторженной растерянности Шагин, – он самый. И президент, и комбинат. А «непонятно чего», как вы изволили сказать, непонятно людям, не имеющим к этой сфере производства и технологии отношения. Ну ещё и потому, что многое засекречено, поскольку является продуктом так называемого двойного назначения, а в условиях военных действий, которые ведёт страна, это стратегическая тайна.

– О-фи-геть… – ещё сильнее впечатлилась Аглая. – Я вообще-то немного в курсе про масштабы строительства вашего комбината, папенька со товарищи как-то горячо однажды обсуждали, сами будучи крутыми специалистами этого профиля… И, честно говоря, тоже офигевали, причём весьма уважительно. И что, – всё дивилась Аглая и никак не могла успокоиться, – вы главный юрист этого комбината?

– Нет, – уже откровенно посмеиваясь искреннему изумлению девушки, разъяснил Шагин. – Я возглавляю юридический отдел не только самого комбината, но всего комплекса предприятий, входящих в его структуру, то есть консорциума.

– Ничего себе… – протянула Аглая и вдруг совсем уж потрясённо от пришедшей в голову мысли посмотрела на него: – И вы взялись помогать мне в моём деле? В смысле в деле с убийством? – поправилась она и принялась изображать руками нечто, должное, видимо, обозначить невозможность сложить, состыковать очевидную разницу потенциалов: – Это же… настолько несоизмеримые величины: где вы с вашим масштабом, а где… какая-то я со своей даже не проблемой, а ерундой, и убиенный Витя, – как-то совершенно растерялась Глаша.

– Ну, во‑первых, я не занимаюсь вашим делом, им занимается Следственный комитет, а во‑вторых, я просто немного подстраховал бабушкину любимую протеже, милую и талантливую девушку, – разъяснил Шагин свою позицию.

– Ну-у-у… пф-ф-ф… – протянула Аглая и вдруг задорно усмехнулась: – Что ж, плюсик вам к карме, Игорь Борисович. Нет, – поправила она себя, – большой такой, жирный плюсик к карме!

– Надеюсь, – усмехнулся Шагин. И, воспользовавшись настроением девушки и её лёгкой растерянностью, задал вопрос, заставший ту врасплох: – И всё же, Аглая, что за несчастье приключилось с вами, которое помогло вам осуществить заветную мечту и заняться ювелирным делом?

Аглая смотрела на него обескураженно, хлопая ресницами, оторопев от столь резкого перехода и смены темы, но достаточно быстро взяла под контроль свои эмоции и поинтересовалась:

– А вы на работу не опоздаете, Игорь Борисович? Мы с вами и так сильно увлеклись беседой, совсем забыли про время.

– Сегодня суббота, Аглая, – спокойным, ровным тоном напомнил Шагин. – У меня назначено на сегодня несколько встреч и, конечно, есть дела, но все они запланированы на вторую половину дня.

– Суббота… – протянула придушенно пораженная Глаша и призналась: – Слушайте, я совсем забыла, что сегодня выходной. Вообще, у меня работа и работа, хоть в будни, хоть в выходные, без разницы. А всё потому, что не поехала к маме с Васькой. Каждые выходные я стараюсь уезжать к моим, в родовое гнездо. А тут эта дурацкая подписка о невыезде мне всё в голове перемешала.

– В принципе вы могли бы сегодня и уехать, тем более в Подмосковье. Но все же лучше это сделать после того, как пообщаетесь со следователем.

– Ну да, – вздохнула, соглашаясь, Аглая.

– Так что там с несчастьем, Аглая? – напомнил свой вопрос Шагин.

– Ну такая история, не из весёлых, – всё оттягивала она свой ответ. Отвернулась, посмотрела задумчиво в окно и добавила через несколько мгновений: – Хотя как посмотреть. – Снова повернулась к Игорю и объяснила: – Четыре года назад я попала в автокатастрофу. Меня и ещё несколько человек сбила машина, когда мы стояли на остановке и ждали автобус.

…Иногда Судьба хранит человека, наперекор даже его собственной дури, иногда балует и лелеет, иногда бывает неласкова, а иногда засовывает в такую… именно туда.

Наша жизнь полна разных случайностей, как комичных, радостных и положительных, так и трагичных, и сам человек, казалось бы, не способен повлиять на них или предотвратить каким-либо образом.

В тот день Глаша задержалась на работе дольше обычного, засидевшись за срочной экспертизой. Когда долго находишься в одном, да ещё и напряжённом положении, спина устаёт, шея и плечи немеют. Потому, собравшись домой, Аглая сделала несколько движений-упражнений на растяжку застоявшихся мышц и дала себе установку: ничего, сейчас пройдётся до метро быстрым шагом, хоть немного разомнётся.

Ювелирный салон, в котором она работала, располагался на одном из самых оживлённых центральных проспектов, в квартале от станции метро. Обычно на работу и с работы Глаша с удовольствием проходила этот квартал бодренько пешочком вместо небольшой разминки – работа-то сидячая, сосредоточенная, а двигаться надо.

Вот и в тот вечер, попрощавшись с охранниками, она вышла из салона, повернула направо и двинулась к метро. Но, проходя мимо остановки, находившейся шагах в двадцати от ювелирного, Аглая обратила внимание, что люди на ней именно в этот момент дружненько так скучковались поближе к проезжей части. Глаша обернулась, посмотрела на проспект и заметила автобус, метрах в пятистах, наверное, от остановки.

Почему в тот момент она поддалась какому-то внезапному порыву, приняв спонтанное решение проехать одну остановку до метро, а не идти пешком, как намеревалась, Аглая так и не смогла себе объяснить.

Она не любила автобусы и за время работы в этом салоне всего лишь несколько раз пользовалась общественным транспортом: когда плохо себя чувствовала и когда была ужасная погода, ливень или сильная метель.

Вот с чего её потащило на тот автобус в тот день?! Необъяснимо. Но она заторопилась вдруг, заспешила присоединиться к людям, стоявшим слева от корпуса остановки, у самого края тротуара.

Может, потому что Глаша не смотрела на подъезжающий автобус, а думала, как бы ей половчей протолкнуться в автобусную дверь, она не успела осмыслить раздавшийся вдруг панический вопль толпы, шарахнувшейся назад, и одновременно резкий, визжащий приближающийся звук. И сразу почувствовала удар в левый бок настолько чудовищной силы, что её подкинуло вверх и отшвырнуло вперёд, страшно шваркнув спиной обо что-то ребристое и твёрдое.

Аглая потеряла сознание, а пришла в себя от ощущения дикой боли, которая буквально раздирала всё её тело. Она открыла глаза и обнаружила, что полулежит на асфальте, головой и плечами опираясь на что-то твёрдое. Почему-то она могла смотреть только одним глазом, и вот этим самым зрячим глазом первое, что разглядела, – девушку, голова которой лежала у Аглаи на животе.

Девушка смотрела на Глашу обезумевшими от страха глазами, беззвучно раскрывая и закрывая рот, пытаясь что-то сказать. И густая, казавшаяся чёрной в тёмных волосах кровь текла по её голове, расползаясь красным пятном по светлому пальто Аглаи.

В следующее мгновение слух вернулся к Глаше, словно открылся какой-то клапан в её голове, до этого перекрывавший все звуки, и на неё обрушилась дикая какофония, шквал звуков, с болью ввинчиваясь в виски, в мозг – кто-то страшно, надрывно орал на одной высокой ноте, кто-то истерично плакал и стонал, а кто-то громко кричал что-то непонятное…

И страшный, тошнотворный металлический запах крови, смешанный с резкими запахами бензина и гари, казалось, переполнил всё пространство вокруг, перекрыл возможность нормально дышать, забив нос и горло, будто смертельный, густой туман.

Девушка всё смотрела на Глашу, уже не пытаясь открывать рот, чтобы вытолкнуть из себя беззвучные слова, и из её серых глаз уходила жизнь. Странным вывертом сознания Аглая понимала, чувствовала со всей определённостью, что девушка не теряет сознание, а именно умирает, уходит.

Совсем и безвозвратно…

И в тот краткий миг, когда она выдохнула в последний раз и глаза её будто остекленели, лишившись души, Аглая увидела странное: как еле различимый светлый туманный сгусток отделился от неподвижного тела, внезапно придвинулся совсем близко к Глаше, и она различила светлую улыбку девушки, которой наконец удалось произнести слова, а Глаше удалось их услышать.

– Всё у тебя будет хорошо, ты справишься, – прошептали в голове.

Лицо девушки начало истончаться, исчезать, и где-то совсем на грани слышимости и периферии сознания Аглая уловила:

– То, что ты можешь создавать, очень красиво. Смотри…

И сознание Аглаи затопило светом искристо-слепящей цветовой гаммы: переливающийся, прозрачный и лёгкий насыщенно-изумрудный, более тяжёлый и яркий алый, светло-жёлтый, слоистый как слюда, и спелая зелень, и салатный блик, насыщенный сапфир и жемчужная нежность… Все эти субстанции словно плавали, перемещаясь и меняясь местами в потоке, состоящем из золотых и серебряных струй, переплетающихся между собой. И было это великолепное, ослепительное зрелище, невероятной красоты и какой-то поразительной возвышенности.

Очнулась она на койке в реанимационной палате, всё ещё ощущая радостный восторг от того завораживающего света.

– Доченька! – Совсем близко оказалось встревоженное лицо мамы, которая смотрела на Глашу полными боли и непролитых слёз глазами. – Ты очнулась…

– Что со мной, мам? – проскрежетала каким-то чужим, шершавым голосом Аглая.

– Главное, ты жива и пришла в себя, а всё остальное ерунда, – сказала Валерия Максимовна и принялась гладить дочь по голове.

– Ерунда? – переспросила Глаша недоверчиво.

– Ерунда, – твёрдо заверила мама.

Да нет, мама, конечно, была права: главное – Аглая жива и пришла в себя, а не сползла в кому и даже не повредилась рассудком. Да, у неё страшные повреждения – ушибы, переломы, сотрясение мозга, травмы и порезы разной степени тяжести, но всё это поправимо, не смертельно и исцеляется, дай только время.

Кроме одного момента – сильного ушиба и повреждения позвоночника.

Нет, доктора не выносили Аглае окончательный приговор, приковывающий её навсегда к инвалидному креслу, а давали пусть робкую, но надежду: существует-таки вероятность, что она встанет на ноги, снова начнёт ходить и жить нормальной полноценной жизнью, поскольку тяжёлого перелома, смещения позвонков и разрыва костного мозга каким-то чудом не случилось. Но это только вероятность, и даже не пятидесятипроцентная.

Но и не нулевая. И она была – это главное. А пока… пока Глаша оказалась в инвалидном кресле, без реальных и понятных, а скорее туманных и неопределённых перспектив…

– Оказаться в двадцать семь лет в инвалидном кресле – это, знаете, сильно бьёт по психике, – тихо делилась с Шагиным откровениями Аглая, словно неосознанно пыталась силой слов и эмоций притушить те свои былые страхи, душившее её отчаянное бессилие. – Хочешь не хочешь, а пришлось пройти по полной программе те пять пресловутых ступеней принятия неизбежного: отрицание, гнев, торг с Судьбой, уныние… Слава богу, в депрессию я не скатилась… Ну и смирение, само собой. За пару месяцев до той автомобильной катастрофы у нас слегла бабушка Полина. Родителям, да и мне, братьям, невестке – всем было очень тяжело: бабушка уходила, и мы все это понимали. А тут ещё трагедия со мной и бесконечные больницы, операции, реабилитационные центры. И как итог: я оказалась прикована к инвалидной коляске без каких-то ясных перспектив на исцеление.