Дитя среди чужих
– Карты Зенера,– поправил Генри, понимая, к чему все ведет.– Да, я их отгадываю.
– Это хорошо, Генри,– выпалил Дэйв, откладывая вилку.– Мы просто хотели больше о тебе узнать; мы с доктором Хамадой хотим, чтобы ты понял себя, был счастлив.
– Я счастлив,– сказал Генри правду. Он пытался показать это Дэйву и Мэри, но, кажется, у него не получилось. Дэйв снова выглядел нервным, а Мэри – взволнованной, как будто Генри только что крикнул: «Я вас ненавижу!»
– Отлично, Генри,– ответила Мэри,– и это самое главное. Мы просто…
– Вы хотите знать, умею ли я читать мысли? – резко спросил Генри.– Всех, кого захочу?
Дэйв замер с едой во рту, а Мэри вдруг выпрямилась, будто Генри вытащил из кармана змею.
– Я могу,– продолжил он.– Я не читаю, потому что это невежливо, но если захочу, это просто. Как взять в руки книгу. Или смотреть телевизор.
Наступила минута молчания, пока Дэйв и Мэри приходили в себя после столь откровенного заявления Генри. Они еще не обсуждали эти странные способности так прямо. Генри понял, что Дэйв и Мэри были к этому не готовы. Не хотели знать наверняка всю степень его возможностей.
Прямо как в тот раз, когда тетя Мэри спросила его о перешептываниях по ночам, и Генри сказал ей правду – он разговаривал со своим папой. Это ее напугало. А когда об этом узнал дядя Дэйв, он казался даже не напуганным, а рассерженным. Будто Генри делал что-то плохое или играл с кем-то, с кем не должен. И когда они узнали, лучше совсем не стало!
Поэтому Генри начал разговаривать с папой только про себя. По крайней мере, пытался. Иногда он забывался и шептал или говорил вслух, но старался не делать этого в их присутствии, иначе они снова испугаются и разозлятся. Хоть они и пытались быть милыми и помочь ему, Генри понимал, что ничего не выйдет.
Он только напугает их, прямо как сейчас.
Генри почувствовал невероятную усталость. Он опустил подбородок, уставившись на холодный мясной рулет и картофельное пюре на тарелке и тяжелую вилку, забытую на скатерти.
– Можно я пойду, пожалуйста? – сказал он.
Дэйв и Мэри переглянулись.
– Ты почти ничего не съел,– сказала Мэри.
– Я не хочу,– пробормотал мальчик и соскользнул со стула.– Извини, тетя Мэри,– добавил он, не зная, за что извиняется – за несъеденный ужин или за то, что они не смогли ему помочь. Или, точнее, за то, что он не успокоил их, а только напугал, и так они себя и чувствовали – напуганными и беспомощными.
Он это видел.
– Генри,– начала Мэри, но Дэйв мягко положил руку ей на предплечье.
– Ничего, Генри,– сказал Дэйв.– Может, ты приляжешь? А мы оставим тебе еду. Если вдруг проголодаешься, мы потом разогреем, хорошо?
– Да, спасибо.
Генри сделал несколько шагов в сторону коридора, а потом повернулся и увидел, как они смотрят друг на друга, держась за руки, на их лицах ясно читалась озабоченность.
– Я люблю вас,– сказал мальчик.
Мэри подошла к нему, опустилась на колени и крепко обняла, поцеловав в лоб и щеки. Генри улыбнулся, и холод, поселившийся в его сердце, начал таять.
– Мы тоже тебя любим, Генри,– сказала она, гладя его по лицу и голове.– Иди приляг, а я попозже к тебе зайду.
– Хорошо, Мэри,– ответил Генри и пошел в свою спальню, закрыв за собой дверь. Угасающий свет, льющийся через его единственное окно, окутывал комнату туманным багровым закатом, углы уже заволокла тень. Он заполз на свою кровать, желая просто полежать пару минут. В животе заурчало, и он подумывал пойти доесть свой ужин. Размышляя, он обхватил руками мягкую подушку и закрыл глаза.
6
Когда он открыл их снова, было темно.
Он весь был слишком теплым, потным. Его укрыли одеялом, и одежда все еще была на нем – те же спортивные штаны и футболка, в которых он ходил в школу. Во рту пересохло. Он перекатился на бок и посмотрел на светящиеся цифры прикроватных часов в форме бейсбольного мяча.
12:34
Он сел, потер веки. Немного сбитый с толку, рассеянный.
Видимо, в какой-то момент он уснул. Кто-то накрыл его одеялом и оставил дверь открытой. Генри улыбнулся: его любовь к Дэйву и Мэри помогла сгладить острые углы трудного дня, рассеять туман временной дезориентации.
Он любил оставлять дверь спальни открытой, потому что ночник в коридоре помогал спокойно ходить по ночам в туалет (и не бояться); в его спальне было только одно окно, через которое лунный свет наполнял комнату серебристыми очертаниями и тенями – целый мир, укрывающий воображаемых монстров.
Генри с немым стоном осознал, что его действительно разбудила слишком знакомая потребность, которая давила на мочевой пузырь легкой спазматической болью. Но когда он сбросил одеяло с разгоряченных ног и свесил их с края кровати, то замер – его затуманенный сном мозг быстро уловил новые, актуальные данные.
В коридоре не горел свет.
Вертикальная темнота заполнила пространство между приоткрытой дверью и рамой. Тьма, собравшаяся в коридоре, просочилась в комнату через отверстие, разлилась по полу и стенам, залила потолок.
Генри изучал эту вертикальную черную полосу, задаваясь вопросом, сможет ли выдержать нарастающее давление в мочевом пузыре настолько, чтобы снова заснуть. А еще он гадал, пока разжигались первые угольки страха, почему тусклый ночник лимонного цвета не был включен.
«Тебе нечего бояться»,– прошептал голос у него за ухом.
У Генри перехватило дыхание.
«Папочка?»
Он уже давно слышал голос – с тех пор как очнулся после комы, но иногда это все равно заставало его врасплох. И Генри хотел убедиться. Это правда папа – или все это у него в голове? Порой он не понимал, реален голос или выплыл из подсознания, хитро имитируя человека, которого Генри так хорошо знал, так сильно любил.
– Папочка? – на этот раз вслух. Он ждал.
Голос вернулся – так близко – и это точно не лжец из подсознания. Все взаправду. «Реально, как какашки», как любил говорить Дэйв, обычно, чтобы рассмешить Генри.
«Уверяю тебя, сынок,– продолжал голос заискивающим тоном,– можешь выйти. Я все за тебя проверил. Там нет ничего, кроме семейных фотографий. Вот увидишь. Иди».
Генри покачал головой; ему все еще не хотелось идти в темноте.
– Нет,– прошептал Генри, но его мочевой пузырь болезненно сжался. Он не сможет терпеть всю ночь.– Не хочу.
Мальчик прислонился спиной к сосновой спинке кровати, подтянув колени к груди, подальше от открытой двери и темного коридора за ней.
«Ладно, послушай,– произнес шелковистый голос, переместившись от уха назад, а потом прямо напротив, будто Генри говорил с кем-то с глазу на глаз.– Я проверю еще раз, хорошо? А потом вернусь и скажу, все ли там чисто».
Генри ненадолго задумался, признал логику и кивнул.
«Ну отлично, договорились,– ответил голос, явно довольный собой.– Сейчас вернусь».
Тени рядом с кроватью Генри завибрировали, а потом слились воедино, как лужицы черной ртути. Густая чернота собралась в кучу и встала, будто человек. Тень поднялась в полный рост – высокая, тощая фигура – и отошла от мальчика к двери.
Генри наблюдал, как она проскользнула в коридор – черная фигура, едва различимая в темноте, словно очерченная серебром, как тень, подсвеченная ореолом. Она посмотрел в одну сторону, потом в другую, затем снова повернулась к Генри, слегка пожав темными плечами.
«Ничего,– сказала тень.– Иди сюда и включи свет. Я постою с тобой».
Медленно, все еще настороженный, Генри соскользнул с кровати и направился к двери. Пока фигура в тени наблюдала за происходящим, Генри наклонился так, что его глаза оказались на уровне ночника.
«Давай, сынок. Я охраняю».
Генри кивнул, протянул палец к свету и повернул крошечный пластиковый переключатель. Узкая лампочка, напоминающая пламя свечи, спрятанное за морской раковиной, ожила, и желтый цвет заполнил коридор мягким светом. Генри улыбнулся с облегчением и благодарностью.
Но улыбка дрогнула, когда он уловил движение в конце коридора, где только что со щелчком закрылась дверь.
Там стоял дядя Дэйв в боксерских трусах и белой футболке. Он уставился широко раскрытыми глазами. Но не на Генри, а за него.
На человека-тень.
Генри обернулся, но не увидел ничего, кроме пустого коридора. Затем он повернулся обратно к Дэйву и улыбнулся.
– Привет, Дэйв,– сказал мальчик, потирая глаза, будто только проснулся.
Глаза Дэйва метнулись от Генри к пустоте позади него, затем обратно. Выражение его лица смягчилось, и Дэйв слегка покачал головой, прежде чем устало, неуверенно улыбнуться в ответ.
– Что ты делаешь?
– Мне надо пописать,– сказал Генри.
Дэйв открыл рот, чтобы ответить, но Генри быстро прошел в ванную и закрыл за собой дверь.
Когда Генри вышел, Дэйва там не было. Мальчик пошел в свою комнату, мечтая снова уснуть, но увидел, что его дядя сидит в ногах его кровати, ожидая в мрачной темноте.
– Генри, ты в порядке? – спросил Дэйв, его голос звучал устало и, возможно, немного испуганно.
– Ага,– ответил Генри, подбежал к кровати и запрыгнул на нее; его ноги мягко стукнулись о руку Дэйва.
Мужчина рассмеялся, встал и натянул одеяло до подбородка Генри.
– Не так сильно, а то жарко,– предупредил Генри.
– Может, открыть окно? – спросил Дэйв.– Я могу, но тогда ты с утра будешь слышать, как гремят машины с мусором.
– Нет, просто не накрывай.
Дэйв кивнул и аккуратно отложил одеяло ниже ног Генри, а потом накрыл самую малость.
– Так нормально?
– Да,– ответил Генри.– Вообще-то, открой и окно, пожалуйста. Только наполовину. Я не боюсь шума.
– Ладно,– сказал Дэйв и пошел к окну.
После яркого света в ванной глаза Генри снова привыкали к темноте, но теперь было легче благодаря мягкому свечению ночника в прихожей.
Мальчик ясно видел Дэйва, когда тот раздвигал занавески в изножье кровати. Лунный свет лился внутрь, окутывая его прохладной синевой.
Когда Дэйв открыл окно, Генри увидел сзади него темную наблюдающую фигуру. Человек-тень вышел на лунный свет, и Генри отчетливо увидел лицо – двухцветные черты носа, скул, губ и подбородка. И глаза цвета серебряных монет.
В комнату ворвался прохладный ветерок. Дэйв снова сел на край кровати Генри.
– Я слышал, как ты говорил, сынок. Это… – Он осекся, но затем продолжил.– Это был твой папа? Папа снова здесь?
Генри смотрел на дядю, но не отвечал. Он увидел приближающуюся тень своего отца. Увидел, как темная рука потянулась к плечу Дэйва.
Генри крепко зажмурил глаза.
«Папа, нет!»
Когда мальчик открыл их, темная фигура исчезла, и Генри вздохнул с облегчением, благодарный, что отец вернулся внутрь, где ему самое место. Дядя Дэйв с любопытством наблюдал за Генри.
– Нет, дядя Дэйв,– ответил Генри и пожал плечами.– Наверное, просто странный сон.
Дэйв заметно расслабился, накопившееся напряжение спало с его плеч. Он выдохнул и улыбнулся.
– Тогда ладно. Давай, засыпай.
Дэйв встал и направился к двери, затем обернулся. Ночник горел позади него, теперь превратив в тень дядю.
– Ты же знаешь, Генри, твой папа любил тебя. И если он с тобой, это хорошо, это означает, что он все еще жив в твоем сердце. Ты ведь понимаешь?
Генри увидел темную фигуру отца, стоявшего в холле позади дяди, прислонившись спиной к противоположной стене и скрестив руки на груди. Под мерцающими серебристыми глазами изогнулась ухмылка.
– Понимаю,– тихо ответил Генри и отвернулся от двери, чтобы уснуть.
7
В другой части Либерти, той, что располагалась ближе к окраинам города, где наряду с канализационными и энергетическими заводами разрастались свалки, где телефонные столбы имели тенденцию наклоняться, а предприятия были преимущественно «закрытого типа» (конторы сантехников и стеклодувов, небольшие фабрики одежды, алкогольные магазины с решетками на окнах и металлообрабатывающие мастерские), располагалась полоса индустриализма, в конце которой красовалось грубое скопление трейлеров, прямо как ракушки на панцире черепахи. Если кому-то придет в голову посчитать, он насчитает пятьдесят трейлеров, расположенных в шахматном порядке рядами по десять, по бокам которых тут и там стояли еще несколько – все последующие вырастали на свободных клочках земли так же бессистемно, как дикие маргаритки.
Парк был обозначен при входе изогнутой металлической аркой со словами, которая тянулась от верха одной разрушающейся кирпичной стены до другой, а под ней проходила подъездная дорога с выбоинами. Именно под этой аркой однажды проезжал каждый из трейлеров в надежде найти свободное место, которое потом можно было бы назвать своим, устало обосноваться на отведенном прямоугольнике земли (разумеется, с оплатой за три года вперед) и поспать.
Вывеска гласила: «ОКНО НА МОРЕ». Каждая буква была вылита из твердого металла, давно проржавевшего от дождя и потускневшего от времени. Название врало; хоть море и находилось всего в шести милях от отеля, обнаружить его можно было только с вертолета. Через так называемое «окно» трейлерного парка можно было увидеть только несколько квадратных миль зарослей кустарника, покатую гору, большую часть года скорее коричневую, чем зеленую, и, в дальнем конце этого прекрасного пейзажа, юго-западный угол парковки «Уолмарта».
Один из таких разбросанных трейлеров был прижат к краю парка. Это место жители называли «баками» – вдоль низкой бетонной стены выстроился ряд больших металлических мусорных контейнеров. Когда-то яркие разноцветные баки давно стали единообразными и теперь походили на сбившихся в кучу ворон, окрашенных в серовато-черный цвет годами жестокого обращения со стороны людей, богов и зверей, переживших целое поколение мусора, воздействие любых погодных условий и реки собачьей мочи на ржавых стальных колесах.
Этот трейлер, напоминавший брошенный в грязь бежевый кубик лего, был домом Мусорного Томми Пэтчена, камнемета и хулигана.
Там родители Томми смотрели «Ночное шоу» и распивали пузырь бурбона «Эван Уильямс». Томми лежал в своей спальне в задней части трейлера, ближе всего к бакам, читал старый, потрепанный журнал «Хэви Метал», который одолжил ему Грейсон, и решал, подрочить ли на голую мультяшную цыпочку верхом на белом леопарде или дочитать комикс о космических мутантах, которые порабощали женщин Земли. Он как раз перелистывал страницы обратно к желанному изображению, когда что-то или кто-то трижды постучал – тук-тук-тук – в маленькое окно его спальни.
Томми слегка подпрыгнул от неожиданности и поднял глаза на окно. Оно было маленьким и открывалось горизонтально, а стекло было таким же искаженным и полупрозрачным, как в ванных придорожного мотеля. Оно находилось высоко, но не настолько, чтобы до него не смог дотянуться озабоченный семиклассник вроде Томми. У стены прямо под окном стоял ящик из-под молока, забитый стандартным набором подростка – комиксами, бейсбольными карточками, неиспользованными копилками – все это служило подспорьем. В грязи снаружи у окна стоял похожий ящик, в любой момент готовый для использования. Томми давным-давно освоил этот трюк с ящиками, когда ему нужно было залезть обратно в свою комнату посреди ночи (или ранним утром) после тусовки с парнями и пивом на дерьмовой заправке. Или, в редких случаях, после встреч с Бэтс, не совсем уродливой четырнадцатилетней соседкой, (которая, божежтымой, раньше была его няней), во время которых они целовались и играли пальчиками на той же упомянутой заправке, если девушке удавалось улизнуть из своего трейлера на другой стороне парка.
Сегодня Томми не планировал вылазку. Никто из парней ему ничего не говорил, поэтому ночным посетителем могла быть лишь Бетти «Бэтс» Маккиллен, непревзойденная няня. Томми приподнялся на затекшем локте, у него уже потекли слюнки при мысли, что это действительно Бэтс, и она вот-вот сделает ему первый минет, если он сможет ее убедить – и Господь свидетель, он давно пытался,– что это не страшный грех.
– Бэтс? – сказал он приглушенным тоном, чтобы не спалиться родителям.
Ответа не последовало, и Томми уже собирался вернуться к журналу, теперь уже твердо решив сначала подрочить, а потом почитать, когда снова раздался стук. Медленнее. Настойчивее. На этот раз парень даже разглядел руку через полупрозрачное стекло. Размытый кулак, представляющий собой черное пятно на фоне темно-синей ночи.
Тук. Тук. ТУК.
Томми скатился с кровати и осмотрел узкий коридор, ведущий в гостиную. Ему открывался вид на телевизор и половину Джея Лено в дурацком белом парике, исполняющего какую-то тупую сценку,– наверняка его родители откинулись на спинку дивана, потягивали дерьмовый виски и курили сигару. Он тихо закрыл дверь до щелчка, а потом на всякий случай запер. Они к нему не зайдут – никогда не заходили,– но если дверь заперта, они точно не станут пытаться. Пойдут в кровать, громко потрахаются и отключатся.
Возбужденный журналом и все больше думая о том, что, возможно, сегодня Бэтс наконец-то сдастся, Томми надел черную толстовку, поправил в зеркале прическу и отправился на разведку.
Он встал на изогнутый жесткий красный пластик и открыл окно.
– Бэтс?
Тишина.
Думая скорее либидо, чем мозгами, Томми высунул голову из окна, чтобы проверить, кто к нему пришел.
Массивная рука схватила его за волосы, пальцы были такими длинными, что обхватывали почти всю его голову. Рука дернулась, и парень начал кричать от боли – от страха – когда вторая грубая рука зажала его лицо.
С легкостью и быстротой, с какой вытаскивают винную пробку, Томми протащили через окно за голову и вытащили в ночь.
Он упал и сильно ударился о землю, из легких вышибло весь воздух. Не успел он среагировать, как что-то мощное надавило ему на живот, и быстрая череда ударов обрушилась на ребра с силой кувалды. Томми услышал, как в груди что-то хрустнуло, и он не мог дышать, не мог говорить. Не мог кричать. Боль была такой невыносимой, что работала похлеще новокаина, а рот открывался и закрывался, как у рыбы, выброшенной в речную грязь.
Он открыл глаза и на долю секунды увидел лицо нападавшего. Ужас и осознание пронзили его с такой силой, что он потерял всякую возможность мыслить рационально. Парень пробормотал несколько слов, среди которых могли быть «мама» и «помогите». Или, возможно, «прости».
Томми перевернули на живот. Грязь забилась ему в рот и глаза, а пронзительная боль от сломанной кости в груди вспыхнула, как от удара ножом. В мозгу что-то взорвалось. Невероятно большие руки схватили его за голову по бокам, и зазубренный валун вонзился в нижнюю часть позвоночника. Когда его голову оторвали от земли, позвоночник согнулся, и Томми понял, что массивное колено пригвоздило его к земле так, будто он был насекомым, приколотым к стене булавкой.
Томми подумал о девушке из журнала и ее белом леопарде… или это был тигр? Он представил, как скачет с ней верхом на этом тигре, держа девушку за обнаженную талию, и они убегают далеко-далеко…
Гигантские руки сжали, затем повернули с быстрой, дикой легкостью. Шея Томми хрустнула, как высохшая куриная кость.
Мальчик обмяк. Нападавший мгновение постоял, переводя дыхание, затем поднял тело и отнес к бакам, расположенным всего в нескольких ярдах. Там тело бесцеремонно выбросили вместе с мусором всего трейлерного парка. Утром его увезут на грузовике на свалку, где оно будет зарыто в землю, чтобы вечно лежать среди всеобщего хлама.
Из трейлера в прохладный ночной воздух просачивались звуки «Ночного шоу». Зрители громко смеялись.
8
Пока помойные крысы грызли кончики пальцев и мочки ушей остывающего тела юного Томми, другая потенциальная жертва бросилась спасать свою собственную проколотую иглой кожу, хотя и от совершенно другого хищника.
К счастью, мет, который Ричи выкурил час назад, предоставил его измученным мышцам достаточно химического адреналина, и он мчался по темному лесу достаточно быстро, чтобы удрать от преследователя. Струйки мерцающей в лунном свете слюны линиями тянулись от его нижней губы к груди потрепанной футболки. Парень захныкал, из его глаз хлынули слезы, влага смешалась с потом, который словно масло сиял бисеринками на лбу, висках и щеках. По пути Ричи потерял ботинок, и теперь его ноги тяжело били по влажной почве с асимметричным бум-плюх, бум-плюх, пока он убегал от монстра, потому что это был именно монстр.
Ричи успел его разглядеть.
Когда он заковылял подальше от лучей слабого огня из бака, чтобы посрать под деревом, как животное, то зашел слишком далеко, повернулся и понял, что заблудился. Ему было все равно; в лагере ничего не осталось. Горстка порошка, что они поделили между собой, давно закончилась, и Ричи не хотелось снова попасть в лапы этого жирного ублюдка Джерри, с которым он мирился только потому, что это его жена-шлюха отсосала дилеру за жалкие четверть грамма, которую они так жадно скурили. Нет, он беспечно бродил, а под конец упал на землю под сенью пахнущей ванилью сосны, где смеялся просто так и грезил о треснувших звездах, рассыпающих бриллианты.
Ричи пришел в себя через несколько минут, когда что-то твердое ткнулось ему в руку.
Затем в грудь.
Затем постучало по голове, будто резиновым молотком.
Парень резко сел, готовый дать отпор обидчику,– сразу сжавшись и готовясь к насилию из-за выработавшейся привычки после многих лет тяжелой жизни на улицах,– и обнаружил, что смотрит в большие желтые глаза. Тяжелые веки прищурились, будто существо изучало его. Оно поднялось с корточек, черные конечности раздвинули скользкую внешнюю оболочку, которая, подобно мягким круглым пластинам, прилипала к телу, закрывая вывернутую голову.
Ричи закричал, и когда тварь потянулась к нему, он отшатнулся, закричал еще раз, в панике бормоча какую-то чушь. После нескольких неудачных попыток он, наконец, встал на ноги. А потом развернулся в темноту и побежал.
Существо последовало за ним.
Иногда Ричи слышал, как оно приближается – то слева, то справа. Ему и в голову не приходило, что эта тварь, возможно, играет с ним, ведя к месту назначения. В гнездо. В пещеру для убийств, где лежали кости сотен жертв, сухие и хрупкие.
Он осмелился оглянуться в поисках, но дерганные, одурманенные наркотиками глаза не заприметили ничего, кроме армии серебристых деревьев.
И ни одного следа преследователя.
Ричи развернул лицо вперед как раз вовремя, чтобы увидеть, как низко свисающая ветка, толстая, как взрослая анаконда, метнулась к его глазам. На долю секунды он осознал, что обзор заслонил витиеватый узор коры, а затем его голова озарилась белым светом; раздался сильный хруст, когда переносица врезалась в ветку, и все еще двигающиеся ноги взметнулись вверх, из-за чего он вытянулся по горизонтали и рухнул на спину. Ричи застонал и заморгал, а когда поднес руку к лицу, то почувствовал, что нос слабо болтается, а кончик сдвинулся в сторону. Сломался. Внутренний скрежет смещающихся хрящей совпал с более глубокой, оглушительной болью, которая пронзила голову, пропитав и без того ослабленный мозг густым сиропом сотрясения мозга.
Позади хрустнула ветка, и в тело снова влился адреналин страха, на время расчистив мешающие мысли в мозгу, и этого хватило для экстренной выдачи соответствующих команд слабым, дрожащим конечностям: «Двигайся, твоюжмать! ШЕВЕЛИ ЗАДНИЦЕЙ, РИЧИ!»
Ричи зашевелился. Он поднялся на колени и пополз вперед, тяжело дыша, как собака, искривленный нос был плотно зажат, в голове стучало, как в барабанной бочке.
Парень продирался сквозь одни ветви, пригибался под другими и выбежал на небольшую поляну. Окруженный деревьями, он не увидел ни расчищенной дорожки, ни неоновой вывески с надписью «ВЫХОД». Осмелился взглянуть на луну – огромный глаз ночного неба, выпученный от ликования, наблюдал, как бедный, бездомный, зависимый от метамфетамина Ричи бежит, спасая свою жизнь. «Какого хрена ему нужно?» Парень почувствовал жар слез и подергивание губ, предвещавшие бурные рыдания. Он подавил эмоции, пытаясь собраться с духом. «Оно меня не достанет,– хныкал его разум.– Ричи ему не дастся!» Парень продрался сквозь очередной участок подлеска высотой по пояс и густого, как шиповник. Сломанная ветка вонзилась в ступню, проколов носок и кожу. Горячая молния пронзила ногу. Ричи снова упал и взвыл.
Щелк.
Его голова дернулась назад, чтобы осмотреть окружающие деревья.
– Оставь меня в покое, ублюдок!
Его крики были молитвой – то, что он проклинал, нельзя было так просто уговорить или отпугнуть. Ричи сделал несколько глубоких вдохов и попытался встать. Нога посылала сильные сигналы боли, но он мог на ней прихрамывать. Ковыляя вперед, он заметил, даже несмотря на панику, что почва как будто изменилась. Он посмотрел вниз и увидел, что прокладывает путь через полосу расчищенного леса, а земля была утрамбованной и гладкой.