Детский бог

Они замешкались. Это длилось всего мгновение, но у Гали словно сердце выросло наполовину. Ритм его вдруг стал как будто объемнее, глубже, расходясь по всему телу плотными толчками.

Она решилась и, якобы споткнувшись, прислонилась к широкой, уже немного грузной фигуре Гирса, прижалась к нему спиной, поясницей, почувствовала тепло его дыхания на своей макушке, на кончиках ушей.

– Прошу прощения, это моя вина, – его голос прозвучал совсем близко и довольно безучастно.

Он осторожно сделал шаг назад и отстранился, создав между ними бездну, которой до этого момента Галя предпочитала не замечать.

Полина в этот момент приподнялась на подушках, оперлась тонкими плечиками и не мигая смотрела на них, растерянно улыбаясь. Маленькая дурочка.

Сначала Галя опешила. Целый день не могла прийти в себя. Затем, пораскинув мозгами, решила не спешить и пошла к бабушке Люсе.

– Погадай мне на одного человека, – попросила она как-то вечером.

Через два дня Полину должны были выписать, а Галя все еще не получила приглашение даже на чашку чая в больничной столовой.

– Опять? – Люся сурово нахмурила брови. – Не стану я тебе гадать, сколько можно по всяким пустякам меня дергать!

– Нет-нет, на этот раз все очень серьезно! – воскликнула Галя и тут же поняла, что для нее все действительно очень серьезно.

Было в Галиных словах нечто искреннее, что заставило смягчиться Людмилу Алексеевну. Однако расклад Любовный Оракул был неумолим.

– Видишь пятерку мечей рядом с твоим королем? Это плохо. Эта ситуация принесет много горечи, противоборства, а потом может обернуться для тебя стыдом. – Люся ткнула пальцем в карту, изображающую трех мужчин, стоящих на ветру у моря, с разбросанными вокруг мечами. – Этот человек тебе не по зубам, имей в виду.

Галина припомнила, что рассказывала Людмила Алексеевна раньше.

– Но, ба, ты же сама говорила, что все не окончательно!

– Да, но в данном случае тебе не нужно ждать особого расположения, на мой скромный взгляд. А там делай, как считаешь нужным, я ни на чем не настаиваю, – Люся откинулась в кресле и закурила. – Нальешь нам чаю?

Той ночью Галя почти не спала. Она лежала, глядя в потолок и гадая, не упускает ли свой шанс.

Врач, хирург, привлекательный мужчина, идет в Москве на повышение, холост, воспитан. Много ли в их городе приезжих москвичей? А тридцатилетних холостых москвичей?

Галя выведывала про него у медсестер, распивая с ними чай, подолгу засиживаясь в палате, угощая тем, что принесла Полине.

Девочки и сами были не прочь обсудить столичного гостя. Гирс приехал сюда практиковаться у старого известного кардиолога, местного светила, который уже несколько лет как собирался на заслуженный отдых, но профессия пока не отпускала.

Галя не могла взять в толк, почему Александр – про себя она называла его именно так – смотрит на нее словно сквозь стену. Раньше она с подобным не сталкивалась. Возможно, существует какая-то вероятность, что он не хочет мешать работу с личной жизнью, и в этом случае, пока ее сестра остается его пациенткой, он будет соблюдать дистанцию. Скорее всего. Он зрелый мужчина, с такими даже она еще не встречалась. Самому взрослому ее поклоннику было двадцать семь. Может быть, в Москве люди играют по другим правилам, более сложным, чем местная бесхитростная возня…

Понемногу она наполнялась решимостью. Скоро Полину отпустят, и он как-то даст о себе знать.

Засыпая под утро, Галя таяла в первых рассветных грезах о том, каким прекрасным может стать будущее, которое ее ждет.

Худшим в этой истории было то, что Галя, кажется, узнала обо всем последней.

Утром во вторник она собиралась на пары, и, выбегая из подъезда бабушки Люси, увидела, как подъехало такси.

Дверь открылась, из такси вышел Гирс. В расстегнутом бежевом плаще он напоминал какого-то актера из французского кино.

Галя радостно шагнула ему навстречу. Но тут Гирс наклонился, протянул руку, помогая кому-то выбраться из автомобиля.

Галя сморгнула набежавшую от ветра слезу. Из машины показалась Полина.

Выпрямляясь, Полина пошатнулась, и Гирс с превеликой осторожностью, словно хрупкую статуэтку, подхватил ее, враз утопив в своих огромных руках.

Галину затошнило. Они медленно двигались к дому. Гирс кутал Полину в полы своего плаща, помогая ей идти и одновременно защищая от ветра.

Галя отступила внутрь двора и тут услышала голос Людмилы Алексеевны:

– Приехали, наконец! Скорее проходите, я сварила кофе, а разогревать его нельзя. – Люся вышла на балкон и абсолютно не выглядела удивленной.

Полина и Александр? Что за бред… Ему почти тридцать, а она – старшеклассница. Ей только исполнилось семнадцать…

Галя проводила их взглядом. Она не видела глаз Гирса, он склонился к Полине и говорил ей что-то, а Полина улыбалась, глядя в обращенное на нее лицо.

О свадьбе сначала речи не было. Главное в другом. Странным образом, Полина сама не поняла как, но в ее жизнь вошел свет. Иначе не скажешь.

Проснувшись однажды утром, она почувствовала, что почти здорова. И даже не оттого, что тело чувствовало себя лучше: кожа по-прежнему была ей как будто мала, вся стянулась от множества отеков и швов и походила на плохо сидящее платье. Дело было в том, что впервые за много лет Полина проснулась без страха. И какая-то смутная, но железная уверенность, что отныне все будет хорошо, расцветала в ней день ото дня, потому что она знала: скоро откроется дверь, и войдет человек, который спасает ей жизнь.

Он приходил, садился рядом, и на нее снисходил сладкий покой. Он снимал повязки, оплетающие ее руки, ноги, грудь и живот. Осторожно, будто распаковывая сверток с подарком. Он обрабатывал швы, нежно оголяя новорожденную кожу, затем брал в руки маслянистую желтоватую мазь, и этот камфорный запах стал едва ли не самым желанным воспоминанием дня. Его пальцы уверенно скользили по контурам зарастающих ран, втирали лекарство в гематомы, многоцветные, переливающиеся, как бензин в весенней луже.

Она не сразу задала себе вопрос: почему он сам занимается перевязкой, да еще дважды в день? И естественно, приходящий ответ дарил ей такую безумную надежду, что она одергивала себя и говорила: «Нет, этого не может быть».

Он был деликатный, немного строгий, особенно когда не разрешал ей резких движений. В его глазах, сливовых, выпуклых, очень серьезных, светилось участие, понимание. Но самое главное в нем (и она знала это сразу) было то, что рядом с ним отступала любая болезнь. Страх, боль – все притуплялось. Он успокаивал одним своим присутствием, больные расслаблялись и воодушевлялись. Он с почтением относился к недугу, но не боялся его. Он словно разрушал болезнь, глядя прямо в ее суть, обнаруживая законы, по которым болезнь рождалась, развивалась и умирала.

Гораздо позже, уже в Москве, он объяснял ей, что болезни не объявляются сами по себе, как незваные гости. Для появления недуга всегда подготовлена почва. Чаще всего самим пациентом.

«Ничто не берется из ниоткуда. Тело – не только наша оболочка, но и лучший друг. Оно многие годы обслуживает наши печали, наши стрессы и неправильный образ жизни. Абсорбирует горечь, растворяет обиды, и все это очень сильно влияет на химию организма», – говорил он.

«Сердце… его ритм дает нам возможность жить, и вспомни, как сильно он меняется иногда даже просто от того, что видят твои глаза, от того, что обоняет твой нос». – он улыбался и целовал ее в нос.

Когда Полина более или менее оправилась и настало время выписываться, он вошел в палату и прикрыл за собой дверь.

– Нам нужно поговорить, ведь правда? – сказал он, положив тяжелые влажные ладони на ее руки. И по телу сразу разлилось знакомое блаженное спокойствие.

– Правда, – тихо ответила она, стыдясь смотреть ему в лицо и не в силах оторвать от него взгляд.

– Ты не можешь вернуться туда. К человеку, который так обращается с тобой.

– Я…

– Подожди, пожалуйста, дай мне договорить. – он ласково прервал ее. – Я просто не пущу тебя туда. Я тебя забираю.

Рот Полины высох, пропала слюна, горло сжалось. Она силилась понять, правильно ли она расценила услышанное. Но разум отказывался.

«Этого не может быть».

Ее замутило, и, пытаясь сглотнуть набегающую дурноту, она закрыла глаза. Ей хотелось взять стакан с водой, но руки были крепко сжаты пальцами Гирса, и она не осмелилась пошевелиться.

– Тебе плохо? – С закрытыми глазами его голос показался еще ниже, еще объемнее, он словно заполнил все пространство в ее голове.

– Нет, мне хорошо.

Он сказал:

– Я хочу защитить тебя. Я хочу сделать тебя счастливой.

Означали ли эти слова слова любви, она не могла понять. Но они означали конец ее прежней жизни.

Солнце перешло на западную сторону дома, а мы все еще сидели, и я старался как можно ровнее приладить стекло к рамке.

– А что случилось с вашими родителями?

– Отец подался в монастырь. Слава Богу, оставил мать в покое. Она теперь с бабушкой. Галя говорит, помогают друг другу.

– В монастырь?!

– Да. Недалеко от города. Я же говорила, он сильно верующий был. Не знаю, может, схорониться хотел от интересантов каких-то. А может, и просто от греха подальше. Как ослабел здоровьем, так туда отправился. Служит вроде в типографии.

Полина подвинула фотографию. На ней крупная красивая женщина и невысокий, очень худой мужчина с тонкими, почти совсем белыми волосами.

– Я помню, он давно хотел. Мне нравилось в детстве ходить с ним в храм. Он тогда уже брал послушание, ему поручали набирать тексты для церковных книг. Он раскладывал такие трафареты, – она очертила пальцами в воздухе прямоугольник, – и заливал их чернилами. Потом он их переворачивал, и получались буковки…

Я помолчал, представляя себе пухлые жидкие слова: «Христос Воскресе». Или что там еще пишут в церквях.

– А мама… мама вроде как тронулась. – Полина опустила глаза, уставилась на свои руки, терпеливо проталкивающие фотографию под лепестки креплений.

– Ой, простите!

– Да чего уж простите. Это же не из-за тебя она. Знаешь, я даже рада, я ни с кем об этом не говорила. С Сашей как-то неловко. А Галя никогда ее, кажется, не любила. Так что это ты меня прости, сама не знаю, зачем я все это тебе рассказываю.

Она поднялась, подошла к буфету, налила в маленькую рюмку коньяка. Выпила.

Я прекрасно понимал, что такое спрашивать нельзя, но никогда не видел сумасшедших, и мне было страшно интересно, как они выглядят и что они такого делают.

– Извините, а как вы поняли, что она… ну…

– Сошла с ума? – Полина опустилась на стул.

– Угу.

– Галя с бабой Люсей сначала и не догадывались. Говорят, мама казалась нормальной. Может, чуть более тихой после того последнего случая. А как папа ушел, она стала путаться. Ну, она как бы не понимала, что его нет.

– Как это?

– Я потом поехала, отвезла ее к специалисту. И он нам объяснил, что когда человек сходит с ума, то перестает понимать, где его фантазии, а где настоящая жизнь.

– Ого. То есть она как бы что? Считала, что ваш отец не ушел?

– Ну да, она во всем была абсолютно нормальная, ты бы и не отличил, но Галя начала замечать, что она готовит как раньше, на его долю. И на стол ему накрывает, как будто он дома. Она слышала, как мама разговаривает с ним по ночам. Радовалась, что он образумился и не бьет ее больше.

– Ух, вот это да!

– Да, так запутанно это все устроено, что не сразу и поймешь. Если не буйный человек. А особенно, если больной догадывается, что с ним что-то не то творится. Тогда он хитрый становится, осторожный. Чтобы никак себя не выдать. И у некоторых какое-то время получается.

– Очень интересно.

– Не очень, если честно.

– А что случилось с Галей?

Я сначала спросил, а потом сообразил, что, наверное, опять лезу не в свое дело.

Полина, однако, вовсе не разозлилась. Она рассмеялась:

– Любопытный какой. Галя сейчас живет в Москве. Мы перевезли ее три года назад. В нашем городе стало слишком уж страшно жить. А замуж она так и не вышла.

– Почему? Она же красивая.

– Не знаю, милый, так бывает. И даже у самых красивых. Но Галя и правда молодец, она не заслужила такой судьбы…

– А что с ней случилось?

– Да ничего такого, просто мы все всегда считали, что если уж кому повезет вырваться из той жизни, так это Галке. Она смелая, красивая, веселая. Вышла бы замуж, если бы не влюбилась в одного местного… решалу. Родила ему сына. А он не развелся. Потом его убили… и я уговорила Сашу забрать ее с племянником поскорее.

– Убили?

– Да, тот мир он такой. Ужасный мир. Прости, я все время забываю, что ты еще ребенок. – Она улыбнулась и потрепала меня по волосам.

Стало приятно и обидно одновременно.

– Полина…

– О’кей, ты не ребенок, просто ты слишком смышлен для юноши своего возраста. Саша от тебя в восторге.

Эти слова нектаром пролились мне на душу.

– И, кажется, Вика тоже… – Она улыбнулась еще мягче, и я окончательно поплыл.