Сон в красном тереме. Том 1

Глава вторая, в которой говорится о том, как жена Линь Жу-хая, урожденная Цзя, умерла в городе Янчжоу и как Лэн Цзы-син рассказывал о дворце Жунго

Услышав крики, Фын Су вышел за ворота и с подобострастной улыбкой спросил, в чем дело.

– Подавай нам господина Чжэня! – кричали люди.

– Моя фамилия Фын, а не Чжэнь, – робко улыбаясь, возразил Фын Су. – Правда, у меня был зять по фамилии Чжэнь, но вот уже два года, как он ушел из дому. Вы, может быть, о нем спрашиваете?

– Мы ничего не знаем! – отвечали служители ямыня. – Нам все равно – «Чжэнь» или «Цзя»[15]. Раз твоего зятя нет, мы тебя самого доставим к начальнику уезда.

Они схватили Фын Су и, грубо толкая его, удалились.

В доме Фын Су поднялся переполох, никто не знал, что случилось. И когда во время второй стражи Фын Су вернулся, домашние бросились к нему с расспросами.

– Оказывается, начальник уезда – старый друг моего зятя, – объяснил Фын Су. – Зовут его Цзя Юй-цунь. Увидев у ворот нашу служанку Цзяо-син, которая покупала нитки, он решил, что мой зять живет здесь, и прислал за ним. Когда я подробно изложил господину начальнику все обстоятельства дела, он тяжело вздохнул, затем спросил меня о внучке. Я ответил: «Внучка пропала в праздник фонарей». – «Ничего, погоди немного, – пообещал он мне. – Я пошлю людей, и они непременно ее разыщут». А когда я собрался уходить, он подарил мне два ляна серебра.

Разговор этот расстроил госпожу Чжэнь, и за весь вечер она не проронила ни слова.

На следующее утро посланцы Цзя Юй-цуня принесли госпоже Чжэнь два ляна серебра, четыре куска узорчатого атласа, а Фын Су вручили запечатанное письмо, в котором содержалась просьба начальника уезда, чтобы он уговорил госпожу Чжэнь отдать ему в наложницы служанку Цзяо-син.

Фын Су расплылся в счастливой улыбке. Ему так хотелось угодить начальнику уезда, что он тут же на все лады принялся уговаривать свою дочь, и в тот же вечер в небольшом паланкине отправил Цзяо-син в ямынь. На радостях Цзя Юй-цунь прислал в подарок Фын Су еще сто лян серебра и щедро одарил госпожу Чжэнь, чтобы она могла безбедно существовать в ожидании, пока отыщется ее дочь.

Цзяо-син была той самой служанкой, которая когда-то оглядывалась на Цзя Юй-цуня в саду Чжэнь Ши-иня. Взгляд, украдкой брошенный на Цзя Юй-цуня, принес девушке счастье. Трудно и представить себе более удивительное стечение обстоятельств!

Но мало того – судьба оказалась вдвойне благосклонной к ней: не прошло и года, как она родила сына, а еще через полгода умерла от болезни законная жена Цзя Юй-цуня, и Цзяо-син сделалась полновластной хозяйкой в доме. Вот уж поистине:

А произошло все это так: Цзя Юй-цунь взял деньги, данные ему Чжэнь Ши-инем на дорогу, и шестнадцатого числа отправился в столицу; там он блестяще выдержал экзамены, благодаря чему получил степень цзиньши[16], попал в число кандидатов на вакантные должности вне столицы и сейчас был назначен начальником этого уезда.

Цзя Юй-цунь обладал незаурядными способностями, но был корыстолюбив, завистлив и жесток. Возгордившись своими талантами, он вел себя надменно, и сослуживцы всегда смотрели на него искоса. Таким образом, уже через год высшее начальство подало императору доклад о том, что Цзя Юй-цунь лишь «с виду способен, душою – коварен и хитер». Поэтому одного обвинения, что он связался с деревенскими шэньши[17], потворствовал мелким взяточникам и казнокрадам, оказалось достаточным, чтобы император разгневался и повелел снять его с должности. Когда пришел приказ из ведомства, чиновники всего уезда открыто обрадовались. Цзя Юй-цунь, конечно, был удручен и пристыжен, но не выразил ни малейшего недовольства – шутил и смеялся как ни в чем не бывало.

Сдав служебные дела, он собрал накопленные за год деньги, отправил их вместе с семьей и со всеми домочадцами на родину, а сам, как говорится, оставшись с ветром в мешке да с луной в рукаве, пустился странствовать по прославленным историческим местам Поднебесной.

Попав однажды в Вэйян, Цзя Юй-цунь прослышал, что сборщиком соляного налога в этой местности в нынешнем году назначен Линь Жу-хай, уроженец города Гусу.

Линь Жу-хай значился третьим в списках победителей на предыдущих экзаменах и ныне возвысился до положения дафу Орхидеевых террас[18]. Получив указ императора о назначении на должность сборщика соляного налога, он недавно прибыл к месту службы.

Когда-то предок Линь Жу-хая в пятом колене получил титул лехоу[19]. Первоначально титул был пожалован с правом наследования в течение трех поколений. Но так как ныне правящий император славится своими добродетелями, он милостиво распорядился продлить привилегии еще на одно поколение – до отца Линь Жу-хая включительно, а Линь Жу-хай и его потомки должны были уже добиваться звания на государственных экзаменах.

Линь Жу-хай был выходцем из служилой семьи, члены которой могли наследовать должности, не сдавая экзаменов. Но тем не менее семья его относилась к числу образованных. К сожалению, род Линь был немногочислен, и хотя он насчитывал еще несколько семей, все их члены приходились отдаленными родственниками Линь Жу-хаю и не имели с ним прямого кровного родства.

Линь Жу-хаю было пятьдесят лет. Его единственный сын в прошлом году умер трех лет от роду. Кроме законной жены, у Линь Жу-хая было несколько наложниц, но судьба не посылала ему сыновей – и тут уж ничего поделать было невозможно. Одна лишь законная жена, урожденная Цзя, родила ему дочь, которой дали имя Дай-юй. Сейчас ей исполнилось пять лет, и супруги берегли ее как зеницу ока.

Линь Дай-юй была умной и способной девочкой, и родители, не имея прямого наследника, решили учить ее грамоте и воспитывать так, как воспитывали бы сына, пытаясь тем самым хоть немного скрасить свое одиночество.

Между тем Цзя Юй-цунь, живя в гостинице, простудился и заболел. Оправившись от болезни, он решил во избежание лишних расходов где-нибудь на время пристроиться, чтобы, как говорится, можно было снять с плеч ношу. Случайно ему повстречались два старых друга, которые были знакомы со сборщиком соляного налога. Они знали, что Линь Жу-хай собирается пригласить учителя для своей дочери, и рекомендовали ему для этой цели Цзя Юй-цуня.

Ученица была еще мала, слаба здоровьем, и для занятий время твердо не устанавливалось. С нею вместе учились лишь две девочки-служанки. Таким образом, Цзя Юй-цуню не приходилось особенно утруждать себя, и вскоре он поправился.

Цзя Юй-цунь не успел оглянуться, как снова пролетел год. И тут случилось несчастье – мать ученицы, госпожа Цзя, заболела и вскоре умерла.

Дай-юй ухаживала за матерью во время болезни, подавала ей лекарства, а после ее смерти строго соблюдала траур. Она слишком много плакала и убивалась, а так как от природы была слабой и хилой, вскрылась ее старая болезнь, и она долгое время не могла посещать занятия.

Цзя Юй-цунь, скучавший от безделья, в ясные солнечные дни после обеда отправлялся гулять. Однажды, желая насладиться живописным деревенским пейзажем, он вышел за город и, бродя без цели, очутился в незнакомом месте. Вокруг высились крутые поросшие лесом горы, в ущелье бурлила река, берега которой поросли густым бамбуком, а немного поодаль, среди зелени, виднелся древний буддийский храм. Ворота его покосились, со стен обвалилась штукатурка, но над входом сохранилась горизонтальная надпись: «Кумирня, где постигают мудрость». По обе стороны ворот видны были две старые, полустертые надписи, которые гласили:

Прочитав надпись, Цзя Юй-цунь задумался: «Слова как будто самые простые, но в них скрыт глубочайший смысл. Я обошел много знаменитых гор, бывал в монастырях, но нигде не встречал подобного изречения. Наверное, здесь есть человек, познавший истину. Может быть, зайти?»

Цзя Юй-цунь вошел в храм и увидел дряхлого монаха, варившего рис. Он не обратил внимания на преклонный возраст монаха, подошел к нему и задал вопрос, затем другой, но монах оказался глухим и невежественным, вдобавок у него давно выпали зубы, язык едва ворочался, и в ответ на вопросы Цзя Юй-цуня он шамкал что-то, но совсем не то, о чем его спрашивали.

Цзя Юй-цунь потерял терпение и вышел из храма с намерением зайти в сельский трактир и выпить кубка три вина, надеясь, что оно поднимет его интерес к здешним живописным местам.

Переступив порог трактира, Цзя Юй-цунь заметил нескольких посетителей, сидевших за столиками. Вдруг один из них встал, громко рассмеялся и с распростертыми объятиями бросился к Цзя Юй-цуню, восклицая:

– Вот так удивительная встреча! Вот так встреча!

Цзя Юй-цунь внимательно присмотрелся и узнал Лэн Цзы-сина, торговца антикварными изделиями, с которым он давно познакомился в столице.

Цзя Юй-цунь всегда восхищался энергией и способностями Лэн Цзы-сина, а тот в свою очередь часто пользовался услугами Цзя Юй-цуня, благодаря чему они крепко сдружились.

– Когда вы сюда прибыли, мой почтенный брат? – заулыбавшись, спросил Цзя Юй-цунь. – Я и не предполагал встретиться с вами! Право, нас свела судьба!

– В конце прошлого года я приехал домой, – объяснил Лэн Цзы-син. – Сейчас мне пришлось возвращаться в столицу. По пути я завернул к старому другу, и он задержал меня на два дня у себя. Кстати, у меня нет срочных дел, и я могу тронуться в путь в середине месяца! Но сегодня мой друг занят, и я от нечего делать забрел сюда. И вот неожиданная встреча!

Он предложил Цзя Юй-цуню место на циновке, заказал вина и закусок, потом они сели и принялись рассказывать друг другу о том, что́ им пришлось пережить после того, как они расстались.

– Вы получали какие-нибудь новости из столицы? – спросил Цзя Юй-цунь.

– Пожалуй, никаких, – ответил Лэн Цзы-син. – Только вот в семье вашего уважаемого родственника произошел довольно странный случай.

– У меня в столице нет никаких родственников, – улыбнулся Цзя Юй-цунь. – К чему вы это сказали?

– У вас одна и та же фамилия, и разве это не означает, что вы принадлежите к одному роду? – спросил Лэн Цзы-син.

– Какому роду?

– Роду Цзя из дворца Жунго, – ответил Лэн Цзы-син. – Неужто вы считаете для себя зазорным иметь такую родню?

– Так вот вы о ком! – воскликнул Цзя Юй-цунь. – Если так рассуждать, то в нашем роду действительно людей немало. Еще при Цзя Фу, жившем во времена Восточной Хань[20], появилось множество отпрысков рода Цзя, которые расселились по всем провинциям, так что доподлинно невозможно установить, кто кому и каким родственником приходится. Что касается рода Жунго, то мы с ним действительно принадлежим к одной родословной ветви. Однако род Жунго настолько прославился, что нам стало неудобно заявлять о своем родстве с ним, вот почему между нами возникло отчуждение.

– Зря вы так говорите, почтенный учитель! – вздохнул Лэн Цзы-син. – Нынешнее положение домов Жунго и Нинго не сравнить с прежним – во всем там чувствуется упадок и запустение.

– Но ведь еще недавно во дворцах Жунго и Нинго была уйма народу! – удивился Цзя Юй-цунь. – О каком запустении идет речь?

– Право же, это длинная история, – сказал Лэн Цзы-син.

Цзя Юй-цунь продолжал:

– В прошлом году я проезжал через Цзиньлин. Намереваясь осмотреть исторические памятники эпохи Шести династий[21], я побывал в Шитоучэне, и мне довелось проходить мимо этих дворцов. Они расположены совсем рядом и занимают добрую половину улицы, дворец Нинго находится на ее восточной стороне, дворец Жунго – на западной. У главных ворот действительно было пусто и безлюдно. Я заглянул внутрь через наружную каменную ограду: там высились залы и гостиные, башни и палаты, а за ними в саду все так же пышно зеленели густые деревья, громоздились искусственные каменные горки. Ничто не напоминало семью, пришедшую в упадок.

Лэн Цзы-син усмехнулся:

– Сразу видно, что вы добиваетесь всего только трудом! Поэтому ничего и не поняли! Ведь древние говорили, что «сороконожка и после смерти не падает». Правда, живут эти семьи сейчас не так роскошно, как в прежние годы, но намного лучше, чем простые служилые люди. Ныне у них с каждым днем становится все многолюднее, усложняется хозяйство, господа и слуги наслаждаются покоем и богатством, и никто из них не думает о хозяйственных делах и не заботится о том, чтобы жить поскромнее. Спесь все еще не сошла с них, но карман уже давно пуст. Да это все пустяки, есть кое-что поважнее: в такой приличной и знатной семье, где каждое приглашение к столу торжественно возвещается ударами гонга, нынешнее молодое поколение – сыновья и внуки – все более и более деградирует.

– Неужели в таких порядочных семьях столь пренебрежительно относятся к воспитанию детей? – усомнился Цзя Юй-цунь. – Я не могу ничего сказать о других ветвях рода Цзя, но мне всегда казалось, что семьи Нинго и Жунго в этом отношении могут служить примером. И как они дошли до такого положения?

– А речь идет именно об этих двух семьях, – вздохнул Лэн Цзы-син. – Сейчас я вам все расскажу. Нинго-гун[22] и Жунго-гун были единоутробными братьями. Старший, Нинго-гун, имел двух сыновей. После смерти Нинго-гуна должность перешла по наследству к старшему сыну – Цзя Дай-хуа, у которого тоже было двое сыновей. Старшего из них звали Цзя Фу, и умер он в возрасте восьми-девяти лет. В живых остался только второй сын – Цзя Цзин, который и унаследовал титул и должность отца. Ныне он увлекся учением даосов, плавит киноварь, прокаливает ртуть, пытаясь найти эликсир бессмертия, и больше ничем в мире не интересуется. Счастье еще, что у него в молодости родился сын – Цзя Чжэнь, и Цзя Цзин, которым овладела единственная мечта – сделаться бессмертным, передал ему свою должность, а сам свел знакомства с какими-то даосами, не желает жить дома и все время проводит за городом. Цзя Чжэнь имеет сына – Цзя Жуна, которому в нынешнем году минуло шестнадцать лет. Цзя Цзин совершенно не интересуется делами, а Цзя Чжэню заниматься ими недосуг, ибо у него на уме одни лишь развлечения, он перевернул вверх дном дворец Нинго, и никто не смеет его одернуть. А теперь послушайте о дворце Жунго: именно здесь произошла та странная история, о которой я только что упомянул. После смерти Жунго-гуна должность его по наследству перешла к старшему сыну Цзя Дай-шаню, который в свое время женился на девушке из знатного цзиньлинского рода Ши-хоу. Она родила ему двух сыновей, старшего из которых зовут Цзя Шэ, а младшего – Цзя Чжэн. Цзя Дай-шаня уже давно нет в живых, и его жена живет вдовой. Должность унаследовал старший сын Цзя Шэ. Это человек весьма посредственный, хозяйственными делами он совсем не занимается. И только брат его – Цзя Чжэн – с самого детства отличался честностью и прямотой, любил науки, и дед, не чаявший в нем души, хотел, чтобы он сдал государственные экзамены и получил должность. Будучи уже на смертном одре, Цзя Дай-шань написал прошение императору, и государь, всегда благосклонно относившийся к своему преданному слуге, повелел ему передать титул и должность старшему сыну, а всех остальных сыновей немедленно представить ему. Благодаря этому Цзя Чжэн получил тогда должность делопроизводителя. Ныне он возвысился до положения внештатного лана[23]. Его жена – урожденная Ван – родила ему сына Цзя Чжу, который в возрасте четырнадцати лет поступил в школу и вскоре женился: у него родился мальчик, а сам он заболел и умер, не дожив даже до двадцати лет. Затем госпожа Ван родила дочь, которая появилась на свет в первый день Нового года, что само по себе уже очень удивительно. Прошло еще более десяти лет, и вдруг у нее опять рождается сын. И самое удивительное то, что едва мальчик вышел из материнского чрева, как во рту у него обнаружили кусок яшмы, сверкавшей всеми цветами радуги, и на поверхности ее сохранились следы иероглифов! Ну скажите, разве это не новость?

– В самом деле, удивительно, – улыбнулся Цзя Юй-цунь. – Пожалуй, у этого мальчика необыкновенная история.

– Так все говорят, – усмехнулся Лэн Цзы-син, – потому и бабушка его любит. Когда мальчику исполнился год, господин Цзя Чжэн решил испытать его наклонности. Он разложил перед ним самые разнообразные предметы, чтобы посмотреть, к чему сын потянется. Но неожиданно для него мальчик протянул ручонки, схватил белила, румяна, шпильки и кольца и начал ими играть. Это очень не понравилось господину Цзя Чжэну, он сказал, что сын будет увлекаться только вином и женщинами. И с тех пор отец невзлюбил его. Только бабушка без ума от внука. Но вот что поразительно: сейчас ему десять лет, и хотя он избалован, однако умен и развит не по годам – едва ли найдется один такой на сотню детей его возраста! И рассуждения у него странные. «Женщины, – говорит он, – созданы из воды, мужчины – из грязи. При виде женщин меня охватывают радость и блаженство, а когда я вижу мужчин, от их зловония меня тошнит». Не смешно ли это? Наверное, из него выйдет отчаянный повеса!

– Не совсем так, – произнес Цзя Юй-цунь, и лицо его приняло суровое выражение. – Мне очень жаль, что вы не понимаете истории происхождения этого мальчика! Мне кажется, что господин Цзя Чжэн в одном из своих прежних воплощений был ошибочно принят за развратника. Но все это может понять только тот, кто прочел много книг и не щадил своих сил, стремясь постигнуть сущность вещей, познать истину и осмыслить первопричины жизни.

Серьезный тон Цзя Юй-цуня заставил Лэн Цзы-сина насторожиться, и он попросил своего собеседника разъяснить ему смысл всего вышесказанного.

– Небо и Земля рождают людей, – сказал ему Цзя Юй-цунь, – но все они мало чем разнятся друг от друга, если, конечно, не принимать в расчет людей великой гуманности и великих злодеев. Люди гуманные рождаются по предопределению доброй судьбы, а злодеи – по велению злого рока. Первые являются в мир, чтобы установить в нем порядок, вторые – чтобы принести ему бедствия и невзгоды. Яо, Шунь, Юй, Чэн Тан, Вэнь-ван, У-ван, Чжоу-гун, Шао-гун, Кун-цзы, Мын-цзы, Дун Чжун-шу, Хань Юй, Чжоу Дунь-и, Чэн Хао, Чжу Си, Чжан Цзай – родились по предопределению судьбы: Чи-ю, Гун-гун, Цзе-ван, Чжоу-ван, Цинь Ши-хуан, Ван Ман, Цао Цао, Хуань Вэнь, Ань Лу-шань, Цинь Куай – явились в мир по велению рока. Люди великой гуманности приводили Поднебесную в порядок, а великие злодеи сеяли в ней смуту. Чистота и разум – проявление доброго начала Вселенной – свойственны людям гуманным. Жестокость и коварство – проявление злого начала Вселенной – свойственны злодеям. Ныне, когда наступили дни великого счастья и благоденствия, мира и спокойствия, дух чистоты и разума властвует безраздельно повсюду, начиная от императорского дворца и кончая самыми глухими уголками страны. Накопившись в избытке, он обильно растекается вокруг, превращается в сладкую росу и ласковый ветерок, которые окропляют и овевают весь мир. Сейчас, когда сияет яркое солнце, дух зла и коварства не может распространяться в воздухе, он сгущается и заполняет глубокие рвы и расселины. Подавляемый ветром и облаками, он стремится вырваться на свободу хотя бы тонкой, как шелковинка, струйкой. Дух чистоты и разума не допускает зла и коварства, а зло и коварство всегда стремятся нанести вред чистоте и разуму. Эти две силы не могут уничтожить друг друга, они борются друг с другом подобно ветру и воде, грому и молнии. Вырвавшись в небольшом количестве на свободу, дух зла проявляется в людях, и если рождаются мужчины или женщины, в которых он успел вселиться, то они не могут стать ни людьми гуманными, ни великими злодеями. Но сопоставьте их с другими, и вы убедитесь, что по уму и способностям они окажутся выше, а по лживости и коварству ниже миллионов простых людей. Рожденные в знатных и богатых домах, они в большинстве случаев становятся развратниками; рожденные в образованных, но обедневших семьях, делаются отшельниками и приобретают известность; родившись даже в несчастной обездоленной семье, они становятся либо выдающимися актерами, либо знаменитыми гетерами, но никогда не доходят до того, чтобы стать рассыльными или слугами и добровольно подчиняться и угождать какому-нибудь пошлому, тупому обывателю. В древние времена к таким людям относились Сюй Ю, Тао Цянь, Юань Цзи, Цзи Кан, Лю Лин, Ван Дань-чжи и Се Ань, Гу Ху-тоу, Чэньский Хоу-чжу, Танский Мин-хуан, Сунский Хуэй-цзун, Лю Тин-чжи, Вэнь Фэй-цин, Ми Нань-гун, Ши Мань-цин, Лю Ци-цин, Цинь Шао-ю, а также Ни Юнь-линь, Тан Бо-ху, Чжу Чжи-шань, Ли Гуй-нянь, Хуан Фань-чо, Цзин Синь-мо, Чжо Вэнь-цзюнь, Хун Фу, Сюэ Тао, Цуй Ин, Чао Юнь. Все эти люди из разных мест, но подчиняются общему правилу.