Нерассказанная история США

Большинство американцев симпатизировали борьбе Антанты с центральными державами, но лишь немногие требовали вступить в битву: американцы всех политических убеждений боялись, что их затянет в европейскую мясорубку войны. Юджин Дебс убеждал рабочих противостоять войне и мудро отмечал: «Пусть капиталисты сами сражаются и сами погибают за свои интересы – тогда на земле больше никогда не будет войн»13. Антивоенные настроения усилились, когда в США стали поступать сообщения о ходе боевых действий. В 1915 году самой популярной стала песня «Не для войны я сыновей растила».

Несмотря на широко распространенные среди простых американцев симпатии к союзникам, США провозгласили нейтралитет. Однако многие американцы, в особенности немецкого, ирландского, итальянского происхождения, симпатизировали центральным державам. «Мы должны сохранять нейтралитет, – пояснил Вильсон, – иначе наши граждане разной крови начнут воевать друг с другом»14. Однако нейтралитет оказался скорее формальным, чем подлинным. Экономические интересы однозначно подталкивали США к тому, чтобы присоединиться к Антанте. Между 1914 годом, когда война началась, и 1917-м, когда в нее вступили США, американские банки выдали странам Антанты кредитов на общую сумму в 2,5 миллиарда долларов, в то время как центральным державам – всего лишь 27 миллионов. Особенно активно выдавал займы «Дом Морганов», выступавший в 1915–1917 годах в качестве единственного торгового посредника Великобритании. Через руки Моргана прошло 84 % вооружений стран Антанты, приобретенных в США в тот период15. На фоне общей суммы в 3 миллиарда долларов, на которую США к 1916 году продали боеприпасов и военной техники Великобритании и Франции, сумма в 1 миллион долларов, полученная США от Германии и Австро-Венгрии, кажется ничтожной. И хотя глубоко укоренившаяся обида на Великобританию, восходившая к периоду Войны за независимость и англо-американской войны 1812 года, еще не полностью утихла, большинство американцев ассоциировали страны-союзницы с демократией, а Германию – с репрессивным самодержавным режимом. Впрочем, участие в войне царской России на стороне Антанты не позволяло проводить эту линию с какой бы то ни было четкостью. И кроме того, обе стороны конфликта постоянно нарушали права США как нейтрального государства. Великобритания, полагаясь на свои превосходящие военно-морские силы, организовала блокаду портов Северной Европы. Германия отомстила ей, начав «войну подводных лодок» (U-boot, как называли их немцы – сокращенно от Unterseeboot), угрожавшую навигации в нейтральных водах. С блокадой портов союзниками Вильсон смирился, однако действия немцев повлекли за собой его резкие протесты. Брайан прекрасно понимал, что симпатия Вильсона к странам Антанты неминуемо втянет США в войну, и пытался добиться более беспристрастной политики. Он выступил против предоставления финансовой помощи любой воюющей стороне и предупредил Вильсона: «Деньги – худший из всех контрабандных товаров, ибо они управляют всем остальным»16. Хотя Вильсон и намеревался придерживаться нейтралитета, чтобы сохранить возможность выступить в качестве посредника при заключении мира, он свел к нулю все попытки Брайана запретить гражданам США путешествовать на кораблях стран – участниц войны.

В мае 1915 года Германия потопила английский пассажирский лайнер «Лузитания», в результате чего погибло 1200 человек, в том числе 128 американцев. Рузвельт призвал США вступить в войну. Потопленный лайнер вез в Великобританию значительный груз оружия и боеприпасов, хотя поначалу англичане это отрицали. Брайан потребовал от Вильсона осудить блокаду англичанами Германии, как и нападение немецкой лодки на «Лузитанию», рассматривая и то и другое как посягательства на права США как нейтральной страны. Когда Вильсон не прислушался к этим рекомендациям, Брайан в знак протеста подал в отставку. И хотя Вильсон снова выиграл на выборах 1916 года благодаря лозунгу «Он не позволил втянуть нас в войну», президент все чаще приходил к выводу: если США не вступят в войну, то будут лишены возможности принимать участие в формировании послевоенного мира17.

22 января 1917 года Вильсон, впервые со времен Джорджа Вашингтона, торжественно обратился к сенату с официальным посланием. Он четко изложил свое видение головокружительного будущего – мира без войн. Он призвал к «миру без победы», основанному на главных американских принципах: самоопределении народов, свободе судоходства и неограниченном международном сотрудничестве без военных союзов, которые лишают государства свободы действий. Центральным элементом нового мирового порядка должен был стать всеобщий союз государств (Лига Наций), способный всеми средствами поддерживать мир – требование, которое первоначально выдвинули некоторые группы американского движения борцов за мир, такие как Женская партия мира.

Когда он закончил речь, сенат взорвался аплодисментами. Сенатор от штата Колорадо Джон Шафрот назвал выступление президента «величайшим посланием столетия»18. Газета Atlanta Constitution писала: «Среди высказываний сенаторов звучали такие: “поразительно”, “ошеломительно”, “изумительно”, “самое благородное высказывание, слетевшее с уст со времен Декларации независимости”». Сам президент уже после своего выступления сказал следующее: «Я произнес именно то, что все жаждали услышать, но считали невозможным. А теперь оказалось, что это вполне возможно»19. Несмотря на ворчание республиканцев, призыв Вильсона к миру затронул струны души большинства американцев. Однако европейцы, вот уже два с половиной года проливающие реки крови, отреагировали на его выступление отнюдь не столь благодушно. Французский писатель Анатоль Франс заметил, что «мир без победы» – все равно что «хлеб без дрожжей», «верблюд без горбов» или «город без борделя… пресная штука», которая непременно окажется «зловонной, постыдной, непотребной, гнойной, геморроидальной»20.

Возобновление Германией подводной войны 31 января 1917 года, после почти годичного перерыва, а также ее неуместный призыв к Мексике заключить военный союз, который позволил бы мексиканцам отвоевать Техас, Нью-Мексико и Аризону, усилили антинемецкие настроения и давление на Вильсона с требованием вступить в войну. Но всерьез президент руководствовался лишь своим твердым убеждением: только участие в войне даст ему право голоса на будущих мирных переговорах21. 28 февраля, когда Джейн Аддамс и другие лидеры Федерации за немедленный мир посетили Вильсона в Белом доме, президент объяснил им следующее: «Как глава государства, участвующего в войне, президент Соединенных Штатов займет место за столом мирных переговоров, но если он останется президентом нейтральной страны, то в лучшем случае сможет “кричать в дверную щель”». По сути, он особенно напирал на то, что «внешняя политика, которой мы с таким неумеренным пылом жаждем, может получить шанс лишь в том случае, если он, Вильсон, окажется за столом переговоров и получит возможность всячески ее проталкивать, но никак не наоборот»22.

2 апреля 1917 года Вильсон призвал конгресс объявить войну Германии, заявив, что «для развития демократии мир необходимо сделать безопасным». Против выступили шесть сенаторов, включая Роберта Лафоллета, сенатора от штата Висконсин, а в палате представителей против проголосовали 50 человек, включая Джанет Рэнкин от штата Монтана – первую женщину, избранную в конгресс. Оппоненты обвинили Вильсона в том, что он – послушное орудие дельцов с Уолл-стрит. «Еще немного, и мы поместим знак доллара прямо на американский флаг!» – возмутился Джордж Норрис, сенатор от штата Небраска23. Лафоллет преувеличивал, говоря, что американский народ проголосует против войны в соотношении десять к одному, но оппозиция действительно оказалась очень сильной. Несмотря на попытку правительства призвать в армию миллион добровольцев, сообщения об ужасах окопной войны и применении газов отнюдь не способствовали энтузиазму. За первые полтора месяца призыва откликнулись лишь 73 тысячи добровольцев, что вынудило конгресс объявить всеобщую мобилизацию. Среди тех, кто все-таки вызвался добровольцем, был будущий историк Уильям Лангер, который позднее вспоминал «сильное желание призывников попасть во Францию, но более всего – попасть на фронт. Казалось, – рассуждал он, – что теперь, спустя почти четыре года после начала войны, после чрезвычайно подробных и реалистичных описаний страшных боев на реке Сомма и под городом Верден, не говоря уже о повседневных ужасах окопной войны, – будет просто невозможно пополнить ряды наших солдат без какого-либо принуждения. Но все оказалось совсем не так. Мы вызвались добровольцами, и наше количество исчислялось тысячами… Я не могу припомнить ни единого серьезного обсуждения американской политики или волнующих военных проблем. Мы, мужчины (в основном молодые), были просто в восторге от перспективы предстоящих приключений и уже видели себя героями. Думаю, большинство из нас догадывалось, что жизнь – если, конечно, нам удастся выжить – потечет дальше по знакомому, обыденному руслу. Мы получили возможность познать риск, сделать свою жизнь захватывающей. И мы не могли позволить себе упустить такую возможность»24.

Среди тех, кто вызвался пополнить ряды американской армии, был и 58-летний Тедди Рузвельт: 10 апреля он предстал перед Вильсоном и попросил разрешения повести в бой добровольческую дивизию. Рузвельту так не терпелось отправиться на фронт, что он даже пообещал прекратить свои нападки на президента. Однако Вильсон его просьбу отклонил. Рузвельт тут же обвинил его в том, что принятое решение основывалось на политической конъюнктуре. Среди осудивших отказ Вильсона был и будущий премьер-министр Франции Жорж Клемансо, считавший, что присутствие Рузвельта укрепит боевой дух солдат.

Воодушевленные воинственным духом и патриотизмом своего отца, все четыре сына Рузвельта записались в армию и участвовали в сражениях. Тед-младший и Арчи получили боевые ранения. Тед еще и попал под газовую атаку под городом Кантиньи. Двадцатилетний Квентин, самый младший из братьев, погиб в июле 1918 года, когда его самолет был сбит, – от этого удара его отец так и не оправился. Здоровье Теодора Рузвельта резко пошатнулось, и через полгода он умер в возрасте шестидесяти лет, после того как, пусть и с безопасного расстояния, увидел все ужасы современной ему войны.

К несчастью для Вильсона, не все американцы оказались такими по-детски восторженными и полными энтузиазма, как Рузвельты. Поскольку антивоенные настроения успели укорениться среди значительной части населения, правительству пришлось прибегнуть к чрезвычайным мерам, пытаясь убедить скептически настроенных граждан в том, что война с Германией – дело правое. С этой целью правительство организовало целое агентство пропаганды – Комитет общественной информации (КОИ) – во главе с журналистом из Денвера Джорджем Крилом. Комитет набрал 75 тысяч добровольцев, которых прозвали «четырехминутчиками» за их короткие патриотические выступления. Выступали они по всей стране, в общественных местах: торговых центрах, трамваях, кинотеатрах, церквях. Комитет наводнил страну пропагандистскими материалами, расхваливающими войну как благородный поход за демократию, и поощрял газеты публиковать статьи о зверствах немцев. Это агентство также призывало американцев доносить на сограждан, критиковавших мобилизацию. Рекламные объявления КОИ призывали читателей иллюстрированных журналов доносить в Министерство юстиции на «тех, кто распространяет пессимистические заявления… призывает к миру или преуменьшает наши усилия одержать победу»25.

В основе заявлений Вильсона во время войны и акценте КОИ на продвижении «демократии» лежало осознание того, что для многих американцев демократия стала чем-то вроде «светской религии», которая могла существовать только лишь в условиях капиталистической системы. Многие к тому же ассоциировали ее с «американским патриотизмом». Она означала нечто большее, чем просто набор узнаваемых институтов. Как однажды сказал Крил, это «теория духовного прогресса». Чуть позже, уже в другой ситуации, он пояснил: «Для меня демократия – своего рода религия, и всю свою сознательную жизнь я проповедую, что Америка – это надежда для всего мира»26.

Газетчики безо всякого принуждения поддержали эту пропаганду, как поддержали ее в 1898 году и как станут поддерживать все войны, в которых США предстоит участвовать. Удивительно и показательно, что исследование прессы военного периода, проведенное Виктором Кларком по заказу Национального совета США по историческому наследию (НСИН), пришло к следующему заключению: «Добровольное сотрудничество американских издателей газет привело к более эффективной стандартизации информации и доводов, предлагаемых американскому народу, чем те, которые существовали в условиях официальной военной цензуры в Германии»27.

К делу также активно подключились историки. Крил организовал в КОИ Отдел гражданских и образовательных связей, возглавляемый Гаем Стэнтоном Фордом – историком из Университета штата Миннесота. Несколько ведущих американских историков, и среди них Чарльз Бирд, Карл Беккер, Джон Р. Коммонс, Дж. Франклин Джеймсон и Эндрю Маклафлин, помогали Форду одновременно пропагандировать цели США и демонизировать образ врага. Введение, написанное Фордом к одной из брошюр КОИ, содержит уничижительные отзывы о «пропрусских крысоловах» и такие утверждения: «Перед ними – бог войны, в жертву которому они принесли свой разум и человечность; позади – созданный ими уродливый образ немецкого народа, чье искаженное злобой, запятнанное кровью лицо парит над развалинами цивилизации»28.

Комитет общественной информации, официальное агентство пропаганды, созданное правительством США во время войны, принял на службу 75 тысяч добровольцев, известных как «четырехминутчики», которые выступали с короткими патриотическими речами по всей стране. Они наводнили страну пропагандой войны и призывали доносить на «тех, кто распространяет пессимистические заявления… призывает к миру или преуменьшает наши усилия одержать победу».

Предпоследняя брошюра КОИ, «Немецко-большевистский заговор», оказалась самой спорной. Основанная на документах, добытых главой иностранного отдела и бывшим заместителем председателя КОИ Эдгаром Сиссоном, брошюра излагала версию о том, что Ленин, Троцкий и их соратники – платные немецкие агенты, предававшие русский народ в пользу правительства Германской империи. Документы, за которые Сиссон так щедро заплатил, в Европе считались подделкой, да и Госдепартамент США отнесся к ним с подозрением. Главный советник Вильсона по вопросам внешней политики полковник Эдвард Хаус записал в своем дневнике, что объяснил президенту: их обнародование означает «фактическое объявление войны правительству большевиков», с чем Вильсон согласился. Обнародование документов отложили на четыре месяца. В конечном итоге Вильсон и КОИ проигнорировали все предупреждения и пустили материал в печать в семи последовательных выпусках газет начиная с 15 сентября 1918 года29. Большинство американских газет послушно опубликовали легенду, не анализируя ее и не ставя под сомнение. Так, New York Times напечатала статью под заголовком «Документальное подтверждение сотрудничества Ленина и Тротцкого (sic!) с немцами»30. Но споры разгорелись, как только New York Evening Post поставила под сомнение подлинность документов, отметив следующее: «Самые серьезные обвинения в документах, предоставленных господином Сиссоном, были опубликованы в Париже еще несколько месяцев назад, и все они в общем и целом оказались несостоятельны»31. Буквально неделю спустя газеты New York Times и Washington Post процитировали заявление С. Нуортева, главы Финского информационного бюро, о том, что документы – «бесстыдная фальшивка»32. Однако Сиссон и Крил продолжали настаивать на подлинности документов. Крил резко раскритиковал обвинения, выдвинутые Нуортева: «Это ложь! Документы для публикации предоставило правительство Соединенных Штатов, их подлинность подтверждается правительством. Это все большевистская пропаганда, а если ничем не подтвержденную критику высказывают большевики, слушать их совершенно не стоит»33. И он отправил редактору Evening Post сердитое письмо, полное неприкрытых угроз:

«Ставлю вас в известность о том, что газете New York Evening Post не удастся избежать обвинений в предоставлении помощи врагам Соединенных Штатов в час национального кризиса. Эти документы были опубликованы с официального разрешения правительства. Обнародование состоялось лишь после того, как исчезли всякие сомнения в их подлинности… Я не стану выдвигать обвинений в том, что New York Evening Post принадлежит немцам или что она принимала финансовые средства от Германии, но открыто заявляю следующее: услуги, которые газета оказала врагам США, с радостью были бы куплены этими самыми врагами, и с точки зрения общественного спокойствия и промышленной стабильности эта якобы американская газета нанесла Америке удар куда более чувствительный, [чем] могли бы нанести сами немцы»34.

Прислушавшись к просьбе Крила, НСИН организовал комитет, куда входили Джеймсон, глава Отдела исторических исследований Института Карнеги, и Сэмюэл Харпер, специалист по русскому языку, профессор Чикагского университета, чтобы они проанализировали документы. Они подтвердили подлинность большинства подделок. Газета Nation заявила, что и сами документы, и отчет НСИН запятнали «доброе имя правительства и объективность американских ученых-историков»35. И только в 1956 году Джордж Кеннан раз и навсегда доказал то, о чем многие подозревали: документы на самом деле были фальшивками36.

Соучастие историков и других ученых в распространении военной пропаганды навлекло на их головы заслуженный позор в период между войнами. В 1927 году журнал American Mercury Г. Л. Менкена осудил необдуманный патриотический конформизм, запятнавший все наиболее престижные колледжи и университеты страны. Чарльз Ангофф, главный редактор American Mercury, писал: «Бактериологи, физики и химики соперничали с философами, литературоведами и ботаниками в том, кто громче выкрикнет проклятия гуннам [так в странах Антанты называли немцев], и тысячами принялись шпионить за своими собратьями, выказывавшими малейшие сомнения в священном характере войны… Такой грех против американского идеализма являлся достаточным основанием, в глазах всех патриотически настроенных президентов и советов директоров университетов, для немедленного увольнения предателей»37.

Несмотря на заслуженную критику, контроль над общественным мнением стал центральным элементом во всем последующем военном планировании. Гарольд Лассуэл объяснил важность такого контроля в своей книге «Техника пропаганды в мировой войне», вышедшей в 1927 году. Он писал следующее: «Во время войны пришло осознание того факта, что мобилизация людских ресурсов и средств недостаточна; надо мобилизовать и общественное мнение. Власть над мнением, как власть над жизнью и собственностью, перешла в руки администраций, поскольку опасность вольностей оказалась больше, нежели опасность правонарушений. Не возникает ни малейших сомнений в том, что государственное управление умами является неизбежным следствием современной широкомасштабной войны. Единственное, что по-прежнему вызывает вопросы, – это степень, до которой правительство должно пытаться вести пропаганду скрытно, и степень, до которой пропаганда должна осуществляться открыто»38.

Университетские городки превратились в рассадники нетерпимости. Преподавателей, открыто выступавших против войны, увольняли. Остальных запугивали, принуждая к молчанию. Приводим слова президента Колумбийского университета Николаса Мюррея Батлера, объявившего о том, что академическим свободам в университетах пришел конец: «То, на что раньше смотрели снисходительно, стало нетерпимым. Что считалось ошибочным мнением, то стало подстрекательством к мятежу. Что считалось сумасбродством, то стало изменой родине… в Колумбийском университете (как в рядах преподавателей, так и среди студентов) нет и не будет места человеку, который сопротивляется или одобряет сопротивление эффективному осуществлению американских законов, а также тому, кто своими действиями, словами или статьями осуществляет измену родине. Такой человек будет изгнан из стен Колумбийского университета, как только станет известно о его преступлении»39.

И это была не пустая угроза. В октябре следующего года Колумбийский университет объявил об увольнении двух выдающихся преподавателей за то, что они открыто высказались против войны. Профессора Джеймс Маккин Кэттелл, один из ведущих психологов США, и Генри Водсворт Лонгфелло Дейна с кафедры английского языка и сравнительного литературоведения, внук знаменитого поэта, подверглись резкой критике коллег, членов попечительского совета и самого Батлера. В заявлении университетских властей утверждалось, что они «нанесли колоссальный вред университету своей публичной агитацией против вступления США в войну». По этому поводу газета New York Times дала следующий комментарий: «С самого объявления войны Германии личность профессора Кэттелла стала особенно неприемлемой для Колумбийского университета из-за открытого и резкого осуждения военной политики нашего правительства». Дейну уволили из-за его активной роли в антивоенном Народном совете40. Приветствуя действия университета, New York Times опубликовала следующую передовицу: «Мираж “академической свободы”… не может защитить профессора, который одобряет неповиновение властям и как письменно, так и устно призывает к государственной измене. Нельзя допустить, чтобы учитель преподавал молодежи призыв к бунту и государственной измене, чтобы он заражал (или даже только стремился заразить) юные умы идеями, пагубными для их понимания долга перед страной»41.

На следующей неделе в знак протеста подал в отставку, наверное, самый крупный американский историк первой половины ХХ столетия профессор Чарльз Бирд. Хотя Бирд уже давно и горячо отстаивал идею вступления США в войну и резко критиковал немецкий империализм, он осудил контроль над университетом со стороны «небольшой, но очень активной группы попечителей, не представляющих никакой ценности в мире образования, реакционных и ограниченных личностей в мире политики, а в религиозном отношении – узколобых проповедников средневекового мракобесия». Бирд пояснил: несмотря на то что сам он всячески одобряет вступление США в войну, «тысячи моих соотечественников придерживаются иных взглядов. И эти взгляды невозможно изменить с помощью проклятий или угроз физической расправы. Гораздо больше могут принести обращения к их разуму и логическому мышлению»42. Бирд уже вызвал раздражение некоторых попечителей весной предыдущего года, когда на одной из конференций заявил: «Если мы вынуждены подавлять все, что не желаем слышать, это означает, что наше государство зиждется на довольно шаткой основе. Наша страна была основана на отрицании авторитетов, на отказе от поклонения им, и сейчас не то время, чтобы отказываться от свободного обсуждения». В знак солидарности заявление об уходе подали еще как минимум два преподавателя, а историк Джеймс Г. Робинсон и философ Джон Дьюи осудили увольнение несогласных и высказали сожаление в связи с отставкой Бирда43. В декабре Бирд заявил, что попечители-реакционеры рассматривали войну как возможность «вытеснить, унизить или запугать любого, кто имеет прогрессивные, либеральные, нешаблонные взгляды по вопросам политики, совершенно не связанным с войной». Аналогичные «чистки» преподавателей, придерживавшихся левых взглядов, как и применение «очень сильного» давления на учителей государственных и частных школ, происходило по всей стране44.

Военное министерство США пошло еще дальше, превратив покорные его воле университеты в военно-учебные лагеря. 1 октября 1918 года 140 тысяч студентов более чем 500 университетов по всей стране были одновременно призваны в ряды Службы военной подготовки студентов (СВПС) сухопутных войск. Они получали звание рядового, после чего их обеспечивали образованием, жильем, обмундированием и пропитанием за государственный счет45. Получали они и положенное рядовым жалованье. Газета Chicago Tribune сообщала: «Веселые деньки настали для американских студентов… Отныне колледж превратился в серьезное дело – главным образом в тщательную подготовку к серьезному делу войны»46. 11 часов в неделю отводилось на строевую подготовку, а еще 42 часа – на занятия по военным «профильным» и «смежным» предметам. Подготовка студентов учебных заведений – участников программы включала и насыщенный пропагандой курс «Вопросы войны»47.

Нанеся серьезный урон противникам своей личной кампании за «безопасные для демократии» университеты, Батлер пошел еще дальше и призвал к изгнанию Роберта Лафоллета из сената США за его изменническое осуждение войны. Батлер заявил 3 тысячам встретивших его бурными аплодисментами делегатов ежегодного съезда Ассоциации американских банкиров, проходившего в Атлантик-Сити, что они «с тем же успехом могли бы подсыпать яду мальчишкам», отправляющимся на войну, если «будут и дальше позволять этому человеку вести войну со страной в стенах конгресса»48. Лафоллета критиковали и преподаватели Висконсинского университета, более 90 % которых подписали петицию, осуждающую антивоенную позицию Лафоллета, а кое-кто, если процитировать одного из лидеров кампании, даже стал выступать за то, чтобы «выставить Лафоллета и всех его приспешников вон из политики»49.