Офицеры и джентльмены

3

Гай думал пробыть у сестры до понедельника, а потом отправляться к отцу в Мэтчет. Однако уехал в воскресенье после завтрака, чтобы Анджела с Тони поворковали напоследок. Дорога была ему привычна. Раньше до Бристоля его довозили в Бокс-Бендеровом авто. А уж там встречали от отца. Теперь же словно началось великое переселение народов – Гай ехал с несколькими пересадками, то автобусом, то поездом, и вымотался ужасно. На мэтчетскую станцию он прибыл только к вечеру. По платформе бродил отец со своим старым золотистым ретривером.

– Не пойму, куда гостиничный посыльный запропастился, – посетовал мистер Краучбек. – Давно должен быть здесь. Я ведь ему говорил: потребуются его услуги. Теперь все ужасно заняты. Оставь багаж в камере хранения. Посыльный, конечно, просто опаздывает – мы наверняка встретим его на пути в гостиницу.

Освещаемые закатным солнцем, отец, сын и пес шли по узким улочкам Мэтчета.

Несмотря на сорок лет разницы, сходство мистера Краучбека и Гая сразу бросалось в глаза. Мистер Краучбек, правда, был выше ростом и постоянно имел на лице выражение безадресной благожелательности, у Гая непредставимое. Мисс Вейвсур, также жившая в гостинице «Марина», полагала несомненный шарм мистера Краучбека следствием скорее породы, нежели воспитания. Мистер Краучбек никак не подходил под определение «денди»; ни изысканность манер, ни прихотливость вкусов его не отличали. Таких, как мистер Краучбек, не принято характеризовать и словом «персонаж». Мистер Краучбек был милый, простодушный джентльмен, немыслимым образом сохранивший легкость нрава, а паче того, умение радоваться жизни – жизни, с точки зрения стороннего наблюдателя, изобилующей потерями. Ранние годы мистера Краучбека были освещаемы теплым солнцем; он имел несчастье дожить до глухой полночи. Иными словами, мистер Краучбек был Иов, человек больших надежд – далеко не редкость в Британии того времени. Он, во-первых, лишился дома. Причитавшееся ему наследство истаяло частью в руках отца его, частью в его собственных руках, причем не по причине мотовства либо биржевых спекуляций. Он довольно рано похоронил любимую жену и не захотел скрасить вдовства другою женщиной. Древнейшее имя его теряло вес по мере угасания рода. Только Господь Бог да еще Гай знали, как трепещет мистер Краучбек под гнетом фамильной чести. Об этом гнете, да и о трепете, он молчал. Для иных фамильная честь что терновый венец – мистер Краучбек почитал шипы за благоуханные розы. Классовой принадлежностью он не гордился, ибо был свидетелем разделения британской непростой социальной структуры на две части, неравные и безошибочно узнаваемые. К одной части принадлежали Краучбеки и еще несколько неприметно живущих семейств, с Краучбеками связанных исторически; по другую сторону находилось остальное человечество, Бокс-Бендер, мясник, королевский герцог (предки которого разбогатели, потому что грабили монастыри), Ллойд Джордж, Невилл Чемберлен – мистер Краучбек различий не делал. Со времен Иакова II других монархов он не признавал. Убеждение это, не слишком здравое, породило зато в благородной груди мистера Краучбека два редких качества – терпимость и смирение. От народа он добра ждать не привык, потому отдельные поступки отдельных его, народа, представителей мистера Краучбека приятно удивляли. К себе же мистер Краучбек подходил с иною меркой – всякую свою добродетель полагал даром свыше, а не плодом душевной работы; всякий порок, даже самый малый, – неприемлемым для человека своего происхождения.

Перед Гаем у него было преимущество – врожденное свойство памяти хранить только хорошее, а дурное отсеивать. Свойство это укрепляло дух мистера Краучбека. Несмотря на многие печали, память в любой момент, по требованию, выдавала ему порцию радостей, причем радостей ничуть не потускневших. По утраченной усадьбе он не скорбел. Он все равно как продолжал жить в Брум-Холле – причем не просто в Брум-Холле, а в Брум-Холле своего счастливого детства и разделенной любви.

Не тяготила мистера Краучбека и гостиница. Он не пропускал ни одного аукциона – ходил на рыночную площадь, жевал сэндвичи с фазанятиной, запивал портвейном из фляжки и наблюдал торги с интересом, категорически нехарактерным для обломка викторианской эпохи.

– Вот не думал, что эти старые вазы потянут на восемнадцать фунтов стерлингов. А этот стол откуда взялся? Никогда таких не видывал. Мда. Ковры лучше бы и не трогали – рухлядь рухлядью, как посмотришь… Господи, что миссис Чедвик станет делать с чучелом медведя?

Мэтчетскую гостиницу «Марина» держала чета слуг, что прежде работала в Брум-Холле. С мистером Краучбеком чета буквально носилась. Он привез из Брума фотографии и мебель для спальни, очень простую и совершенную в этой простоте – бронзовую кровать, дубовые шкафы и такую же полку для обуви, круглое зеркало для бритья и скамеечку для молитв из красного дерева. Гостиная мистера Краучбека была обставлена мебелью из брумской курительной комнаты; имелись в ней и книги из брумской библиотеки, отобранные с тщанием и любовью. Так мистер Краучбек и жил, тихо, достойно, пользуясь бесконечным уважением мисс Вейвсур и прочих постоянных обитателей гостиницы. Прежний управляющий ликвидировал контракт и уехал в Канаду; его преемник обговорил с мистером Краучбеком условия уже совсем другие. Раз в год, когда по предкам его пели реквием, мистер Краучбек наведывался в Брум. На теперешний статус свой он никогда не сетовал, новых лиц в изменения не посвящал. Каждое утро, раненько – еще лавки были закрыты – он ходил к мессе, всегда по Хай-стрит, в гостиницу возвращался тою же дорогой. Лавочники поднимали жалюзи, мистер Краучбек раскланивался со всяким встречным. Гордость его за свой род в сравнении с истовостью веры представлялась мальчишеским хобби. Когда Вирджиния бросила Гая, не родив ему ребенка, мистеру Краучбеку и в голову не пришло (меж тем как эта мысль не оставляла Артура Бокс-Бендера), что продолжение рода стоит стычки с Церковью, что Гаю необходимо снова жениться, по гражданским законам, произвести на свет наследника, а уж потом уладить духовную сторону вопроса – другие ведь как-то улаживают, и ничего. Нет, и еще раз нет: отступник недостоин пестовать фамильную честь. На самом деле семейные анналы хранили два отлучения (в Средние века) и одно отступничество (в семнадцатом веке), но память мистера Краучбека вытеснила среди прочих и эти прискорбные факты.

Нынче Мэтчет казался многолюднее обыкновенного. Гай хорошо знал этот город. Ребенком его возили сюда на пикники; потом он навещал здесь отца в каждый свой приезд на родину. Гостиница «Марина» располагалась на окраине, на обрыве, прямо над станцией береговой охраны. Нужно было спуститься к бухте, пройти через порт и снова подняться по каменистой тропе. В лучах заходящего солнца Бристольский канал отливал медью; виднелся остров Ланди. В канале кишели суда, задержанные таможней.

– Вот досада: я не знал, что Тони уже отзывают, – произнес мистер Краучбек. – А то бы приехал, попрощался бы с ним. Я тут нашел одну вещицу, хотел ему отдать. Это Джарвисов медальон с изображением Девы Марии Лурдской. Я знаю, Тони принял бы его с радостью. Джарвис купил медальон во Франции, на каникулах, и с тех пор не расставался с ним. После его гибели медальон вместе с часами и другими вещами отослали в Брум. Жаль, очень жаль, что я не успел отдать Тони медальон.

– Теперь, наверно, уже и бандеролью не отошлешь.

– Я хотел отдать медальон лично в руки. Бандероль, письмо – это не то. Не знаю, как объяснить.

– Джарвиса медальон не уберег.

– О нет, Гай, ты просто не знаешь. Уберег, еще как уберег. Джарвис мне перед отъездом рассказывал. В армии для юноши столько соблазнов. Однажды Джарвис, еще когда в Лондоне обучение проходил, изрядно напился с товарищами. И для самого себя неожиданно остался наедине с девицей – он сам не помнил, где ее подцепили. Девица начала с ним заигрывать, развязала галстук – и увидела медальон. И что ты думаешь? Хмель с обоих как рукой сняло, девушка поведала Джарвису, что воспитывалась в школе при монастыре, и они расстались друзьями. Ничего грязного меж ними не произошло. По-моему, в данной ситуации слово «уберег» более чем уместно. Я сам такой медальон всю жизнь ношу. А ты?

– Иногда надеваю. Но сейчас я без медальона.

– Напрасно. Тут бомбы падают, и вообще, всякое может случиться. Если тебя ранят, в госпитале сразу увидят, что ты католик, и позовут священника. У них правило такое, мне одна медсестра рассказывала. Гай, не возьмешь ли ты медальон Джарвиса, раз уж Тони придется без него обходиться?

– С радостью возьму. Тем более что я надеюсь тоже попасть в армию.

– Ты об этом писал. Но ведь тебя не берут?

– Да уж, конкурс на мою персону среди военных ведомств пока не объявлен.

– Какая жалость. Впрочем, я тебя в армии не представляю. Тебе вроде автомобили никогда не нравились. А там теперь все в автомобилях ездят. Да ты сам знаешь. С позапрошлого года даже конница от коней отказалась, уж прости за каламбур. Мне один человек говорил. Правда, автомобилей у конницы тоже нет. Глупо, да? Впрочем, ты ведь и лошадей не любишь.

– Не люблю. С некоторых пор, – подтвердил Гай. Ему вспомнились восемь лошадей, что были у них с Вирджинией в Африке; вспомнились рассветные прогулки вокруг озера, а заодно уж и грузовичок марки «Форд», на котором он дважды в месяц ездил на рынок, месил проселочную грязь.

– Если ездить, так в купе класса люкс, верно?

– Купе класса люкс и первый класс в целом на время войны отменяются.

– Прости, – произнес мистер Краучбек. – Я и не думал тебя поддразнивать. Какой ты молодец, сынок, что приехал меня навестить, нынешним-то транспортом. Зато тебе скучно не будет. В гостинице теперь много постояльцев – кто бы мог подумать, верно? За последние две недели мой круг общения полностью обновился. Мои друзья – очаровательнейшие люди. Ты будешь приятно удивлен.

– Неужели в твоем распоряжении теперь дюжина реинкарнаций мисс Вейвсур?

– Нет, что ты. Это люди совсем иного толка. В большинстве своем довольно молодые. Например, милейшая миссис Тиккеридж с дочкой. У нее муж – майор Полка алебардщиков. Как раз приехал в увольнительную. Тиккериджи тебе понравятся.

Гостиница «Марина» была переполнена, как и прочие гостиницы по всей Британии. Прежде появление Гая вызывало живейший интерес немногочисленных постояльцев и суету обслуги. Теперь он не мог добиться внимания к своей персоне.

– Нет у нас свободных номеров, – отрезала хозяйка. – Мистер Краучбек просил для вас комнату, только мы-то вас к завтрему ожидали. А нынче ни одного номера, уж извините.

– Может, устроим его на ночь у меня в гостиной?

– Мистер Краучбек, мы сделаем, что в наших силах. Только придется обождать.

Посыльный, так и не появившийся на станции, сновал по холлу, разносил напитки.

– Сбегаю за вашим багажом, сэр, вот только минутка свободная выдастся. Уж не обессудьте, придется до после ужина обождать.

Гай не хотел ждать до после ужина. Он чувствовал острую необходимость сменить рубашку, однако человек с подносом исчез прежде, чем Гай рот раскрыл.

– Суета, точно на ярмарке, – заметил мистер Краучбек. – А Тиккериджи, о которых я говорил, – вон они. Пойдем, я тебя представлю.

За столиком сидели мышевидная женщина и мужчина в военной форме и с предлинными вислыми усами.

– Девочку свою, должно быть, уже спать уложили, – продолжал мистер Краучбек. – Удивительное дитя. Ей всего шесть, а обходится без няньки. Сама себя обслуживает.

При приближении мистера Краучбека мышевидная женщина улыбнулась с очарованием, какого Гай никогда бы в ней не заподозрил. Усач бросился двигать стулья, освобождать пространство.

– Добрый вечер, – произнес майор. – Извините, не могу вам руки подать. – (Майор держал над головою стул.) – Мы как раз собирались пройтись по магазинам. Это ваш сын?

Каким-то чудом майору удалось освободить место для двух стульев. Еще ему удалось отловить посыльного. Мистер Краучбек представил Гая.

– Значит, в рядах едоков лотоса пополнение? Я вот тоже супругу с дочерью здесь устроил. Дивное местечко. Жаль, что самому надо в казарму возвращаться, а то бы я недельку-другую тоже побездельничал.

– Я завтра уезжаю, – возразил Гай.

– Вот это жалко. Была бы хорошая компания моей женушке. Старички, конечно, сплошь миляги, только ей бы с ровесниками больше общаться.

Помимо великолепных усов, майора Тиккериджа отличали жесткие, как проволока, рыжие волоски, росшие на скулах пучками, точно кошачьи вибриссы. Волоски эти постоянно лезли ему в глаза.

Явился посыльный с подносом. Гай предпринял попытку напомнить о своем багаже, но посыльный бросил: «Одну минуточку, сэр» – и снова исчез.

– Проблемы с багажом? – сразу заинтересовался майор. – От этого молодчика вы толку не добьетесь. Что конкретно произошло?

Гай нехотя рассказал.

– Так это пустяки. Под моим началом бесценный, но имеющий привычку исчезать алебардщик Голд. Он сейчас в местном резерве. Его и пошлем.

– Ну что вы… Это неудобно…

– С момента прибытия Голд палец о палец не ударил. Единственное его занятие – будить меня ни свет ни заря. Размяться ему не повредит. К тому же он человек женатый, а тут вокруг него горничные так и вертятся – долго ли до греха? Пусть прогуляется, чувства причешет.

Гай проникся глубочайшей симпатией к этому славному волосатому усачу.

– Будем, – произнес майор, поднимая бокал.

– Будем, – пискнула его жена.

– Будем, – не моргнув глазом повторил мистер Краучбек.

Гая хватило только на нечто нечленораздельное.

– Первый за сегодня, – констатировал майор, опрокинув в глотку розовый джин. – Ви, милая, закажи еще, пока я буду Голда инструктировать.

И майор Тиккеридж, непрестанно натыкаясь на людей и принося глубочайшие извинения, проследовал к выходу.

– Не знаю, как и благодарить вашего супруга.

– Просто он не выносит, если люди без дела сидят, – пояснила миссис Тиккеридж. – Алебардщики все такие.

Ужинали Гай с отцом отдельно от Тиккериджей.

– Славные люди, верно? – произнес мистер Краучбек. – Дженифер ты завтра увидишь. На редкость воспитанная девочка.

Столики старых постояльцев располагались у стен, новичков посадили в середине. Словно нарочно, чтобы обслуживать их быстрее, подумал Гай. Согласно давнему уговору, мистеру Краучбеку дозволялось держать в гостиничном погребе свое собственное вино. На их с Гаем столике уже стояли бургундское и портвейн. Ужин из пяти блюд оказался куда лучше, чем ожидал Гай.

– Молодцы Катберты – такой наплыв гостей, а они марку держат. Вот бы и везде так было. Конечно, приходится ждать перемены блюда, но все равно, ужин достойный, и это целиком и полностью их заслуга. Мне только одно не по душе – Катберты просили не приводить Феликса в столовую. С другой стороны, их можно понять: Феликс – крупный пес.

Вместе с пудингом официант поставил на стол тарелку собачьей еды. Мистер Краучбек собственною вилкой проверил, чем нынче кормят его пса.

– Вполне, вполне, – прокомментировал он. – Большое спасибо. Гай, ты не против, если я на минутку поднимусь в номер? Феликс привык питаться именно в это время. Пей пока портвейн. Я мигом.

Мистер Краучбек с тарелкой прошел к себе в гостиную, которой на одну ночь предстояло превратиться в Гаеву спальню, и действительно очень скоро вернулся.

– Мы, Гай, попозже с Феликсом погуляем, часов в десять. Тиккериджи, кстати, уже поели. Вчера и позавчера мы после ужина вместе пили портвейн. Сегодня они стесняются подойти, наверно из-за тебя. Не против, если я их позову?

Тиккериджи были приглашены.

– Прекрасное вино, сэр.

– Да, неплохое. Из Лондона присылают.

– Хорошо бы вы как-нибудь к нам заглянули. Для гостей мы приберегаем отличнейший портвейн. И вы тоже приходите. – Последнее замечание относилось к Гаю.

– Мой сын, несмотря на то что давно не юноша, предпринимает отчаянные попытки поступить на военную службу.

– Вот как? Вам приключений хочется?

– Я бы не стал называть войну приключением.

И Гай, криво усмехаясь, поведал о разочарованиях и отказах, пережитых им за последние две недели.

Майора Тиккериджа несколько озадачила Гаева самоирония – он привык к иным оттенкам.

– Послушайте, так вы это серьезно? – переспросил майор Тиккеридж.

– Видимо, в шутку обратить не удалось. Да, серьезно. К сожалению, – отвечал Гай.

– Потому что, если вам правда хочется в армию, можете поступить в наш полк.

– Да? А меня уже всюду забраковали. Я до того дошел, что хотел в министерстве иностранных дел подвизаться.

Майор Тиккеридж выказал глубочайшее участие.

– По-моему, Министерство иностранных дел – последнее дело. Хм, каламбурчик получился. Так вот, о чем бишь я. Если вы правда хотите в действующую армию, я могу это устроить. Мы, алебардщики, не обязаны общим правилам подчиняться. В частности, Хор-Белиша[8] со своими идейками на тему «начинать надо с рядового» нам не указ. Мы свою бригаду формируем – войдут и кадровые военные, и приписные, вот вроде вас, и военнообязанные, и сверхсрочники. Конечно, пока все, так сказать, на бумаге, но со дня на день начнутся учения для новичков. Проект беспрецедентный. А мы в полку все приятели, так что только попросите – я за вас словечко замолвлю перед капитан-комендантом. Он буквально на днях говорил, что приписных не мешало бы сдобрить парой-тройкой солидных мужчин, а то там одни сосунки.

К десяти вечера, когда стемнело и Гай с отцом пошли выгуливать Феликса, майор Тиккеридж успел сделать энное количество пометок насчет Гая и пообещать при первой же возможности заняться им вплотную.

– Удивительно, – начал Гай, – я несколько недель без толку унижался перед генералами да членами совета министров. А приехал к тебе – и часа не прошло, как дело мое решилось, причем человеком, которого я первый раз в жизни вижу.

– Вообще-то так всегда и бывает. Я ведь говорил: Тиккеридж – просто золото, – отозвался мистер Краучбек. – А Полк алебардщиков – достойнейшее военное подразделение. Я их на параде видел. Они ничуть не хуже Ирландских гвардейцев.

В одиннадцать вечера огни в гостинице были погашены, прислуга ушла. Гай с отцом отправились спать. Гостиная мистера Краучбека пропахла табаком и псиной.

– Боюсь, тебе здесь будет не слишком удобно.

– Ничего: у Анджелы я вообще спал в библиотеке.

– Ну, спокойной ночи, сынок.

Гай разделся, лег на диван. Окно было открыто. Совсем рядом шумело море, комнату наполнял соленый воздух. Какая перемена по сравнению с нынешним утром, думал Гай.

Внезапно открылась дверь спальни, смежной с гостиной.

– Сынок, ты спишь?

– Еще нет.

– Вот медальон. Ты же сказал, хочешь его носить. А то я утром точно забуду.

– Большое спасибо, папа. С этой минуты я его не сниму.

– На столе будет лежать. Спокойной ночи.

Гай протянул руку, нащупал легкий металлический диск и шнурок. Надел медальон. Отец все не ложился, ходил по комнате. Дверь снова открылась.

– Гай, сынок, я вот что. Завтра утром мне придется пройти через твою комнату. Постараюсь не шуметь.

– Я тоже хочу на мессу.

– Вот как? Славно. Ну спи. Доброй ночи.

Вскоре до Гая донесся легкий отцовский храп. Перед тем как заснул сам, Гай успел задаться непростым вопросом: «Почему я не смог сказать майору Тиккериджу „Будем“? Отец – сказал. Джарвис – сказал бы. А мне что помешало?»

Книга первая