Хенти, как уже говорилось, был человеком состоятельным; экспедиция должна была продлиться от девяти месяцев до года; он мог на это время закрыть двери своего загородного поместья – ибо миссис Хенти, без сомнения, предпочтет остаться в Лондоне со своим возлюбленным – и с лихвой покрыть сумму, которая требовалась на нужды экспедиции. Кроме того, это путешествие окутывал романтический флер, который, чувствовал Хенти, придаст ему привлекательности даже в глазах собственной жены. Недолго думая, он тут же, у клубного камелька, завербовался в команду профессора Андерсона.
Вернувшись домой, он объявил жене о своем решении:
– Теперь я знаю, как мне следует поступить.
– И как же именно, милый?
– Ты совершенно уверена в том, что больше меня не любишь?
– Милый, ты же знаешь: я тебя обожаю!
– Но этого своего гвардейца, Тони, или как там его, ты любишь больше?
– О, милый, конечно, я люблю его больше. Это же совсем другое!
– Что ж, отлично. В течение следующего года я не стану предпринимать никаких шагов в отношении развода. У тебя будет время обдумать все хорошенько. На следующей неделе я отбываю на Урарикуэру.
– С ума сойти, это, вообще, где?
– Я и сам точно не знаю. Вроде бы где-то в Бразилии. Это неизведанные земли. Я планирую вернуться через год.
– Но, милый, как это скучно! Ты словно персонаж из книги – я имею в виду, стремление к высокой цели и всякое такое.
– Что ж, думаю, ты уже давно убедилась в том, что я очень скучный человек.
– Милый, не говори гадостей – ах, телефон звонит! Это, должно быть, Тони. Ты ведь не будешь возражать, если я чуточку поболтаю с ним наедине?
Однако в последующие десять дней подготовки к отъезду она выказала немало нежности и участия и дважды давала отставку своему солдату, чтобы сопровождать Хенти в поездках по магазинам, где он приобретал свое снаряжение. Она даже настояла на покупке камвольного[98] кушака с кармашками. Накануне отъезда мужа она устроила званый вечер в посольстве, на который позволила пригласить кого-нибудь из его друзей. У него на уме был один профессор Андерсон; тот явился странно одетым, танцевал без устали и, кажется, у всех вызвал лишь осуждение и насмешки. На следующий день миссис Хенти проводила мужа на поезд, доставлявший путешественников к пароходной пристани, и подарила ему бледно-голубое, почти непристойно мягкое одеяло в замшевом чехле того же цвета, застегнутом на молнию и украшенном монограммой. На прощание она поцеловала его со словами: «Куда бы ты ни отправлялся, береги себя».
Если бы она последовала за ним до Саутгемптона, то стала бы свидетельницей двух драматических сцен. Буквально у трапа парохода мистер Броу был арестован за долги на сумму тридцать два фунта – последствия публикаций в прессе об отплытии экспедиции. Хенти уплатил по векселю.
Уладить второе происшествие было не так легко. Мистер Некер заявился на пароход в компании собственной матушки: ей случилось прочитать отчет одного миссионера об условиях жизни в бразильских лесах. Она останется на борту и сойдет на берег лишь вместе с сыном, и никакие силы не вырвут у нее разрешение на его отъезд. Впрочем, она готова лично сопровождать его в путешествии, в ином случае нога ее отпрыска не ступит в бразильскую чащу. Уговоры были бесполезны, убедительные доводы не возымели действия, и за пять минут до отплытия парохода торжествующая старушка отконвоировала сыночка назад на пристань, оставив экспедицию без биолога.
Мистер Броу тоже недолго хранил верность знамени науки. Корабль, на котором они плыли, был обычным круизным лайнером и на протяжении всего рейса заходил в каждый порт и брал пассажиров. Мистер Броу не пробыл на борту и недели и даже не успел оправиться от морской болезни, как оказался помолвленным. Когда они прибыли в Манаос, он все еще был помолвлен, правда уже с другой дамой, и, несмотря на все увещевания и призывы продолжать путешествие, взял у Хенти в долг на обратный билет и вернулся в Саутгемптон вместе с первой своей избранницей, с которой тут же и обвенчался.
В Бразилии выяснилось, что все официальные лица, которым были адресованы их верительные грамоты, уже лишились своих постов. Оставив Хенти и профессора Андерсона вести переговоры с новой администрацией, доктор Симмонс с большей частью снаряжения отправился вверх по реке в Боа-Висту[99], чтобы разбить там базовый лагерь. Последний немедленно оказался захвачен революционным гарнизоном, припасы и оборудование были реквизированы, а сам доктор на несколько дней заключен в тюрьму, где подвергся различным унижениям. Все это привело почтенного ученого в такую ярость, что после освобождения он немедленно помчался на побережье, задержавшись в Манаосе лишь для того, чтобы сообщить коллегам о намерении лично представить свое дело на рассмотрение центральных властей в Рио.
Таким образом, не прошло и месяца с начала экспедиции, как Хенти и профессор Андерсон остались вдвоем, да к тому же лишенные большей части своего снаряжения. Вернуться сейчас означало покрыть себя несмываемым позором. Какое-то время они всерьез обсуждали возможность отсидеться полгода где-нибудь на Мадейре или Тенерифе, но даже там они рисковали быть узнанными – слишком часто их фотографии мелькали в газетах накануне отбытия из Лондона. В соответствующем угнетенном настроении двое исследователей наконец отправились к Урарикуэре, почти не надеясь обнаружить что-либо представляющее для кого-нибудь хоть какой-то интерес.
Семь недель они плыли по влажным зеленым лесным туннелям. Они сделали несколько снимков обнаженных и не слишком благожелательно настроенных индейцев; закупорили по бутылкам нескольких змей, которых позже потеряли, когда их каноэ перевернулось на очередном пороге; они испортили пищеварение, поглощая тошнотворные напитки на различных местных празднествах; остатки сахара у них украл гвианский старатель. В довершение всего профессор Андерсон подцепил злокачественную малярию, пару дней провалялся в бреду в своем гамаке, а затем умер, оставив компаньона на милость дюжины гребцов из племени маку, ни один из которых не говорил ни на одном известном Хенти языке. Они повернули назад и отправились вниз по течению, испытывая острую нехватку как провизии, так и взаимного доверия.
Как-то раз, спустя примерно неделю после смерти профессора Андерсона, Хенти проснулся и обнаружил что его гребцы бесследно исчезли вместе с каноэ и всем снаряжением, оставив ему лишь пижаму и гамак. Он находился в двух или трех сотнях миль от ближайшего бразильского поселения, и, хотя не было никакого смысла двигаться дальше, природа запрещала ему оставаться на месте. Он продолжал идти вниз по течению, сперва его не оставляла надежда повстречать чью-нибудь байдарку. Но вскоре лес наполнился для него неистовыми призраками, хотя никакой реальной угрозы не было. Он брел все медленнее, то по колено в воде, то продираясь через заросли.
Прежде его воображению смутно представлялось, что джунгли – это такое место, где полно еды. Здесь тебе грозит опасность столкнуться со змеями, хищниками или дикарями, но никак не умереть с голоду. Теперь он на горьком опыте убедился, что глубоко заблуждался. Джунгли, казалось, сплошь состояли из толстенных древесных стволов, утыканных колючками и переплетенных лозами, и весь этот растительный мир был исключительно несъедобен. В первый день Хенти ужасно страдал от голода. Позже его охватило какое-то оцепенение сродни наркотическому опьянению. Теперь его беспокоило только поведение лесных обитателей, которые то выходили навстречу из зарослей в лакейских ливреях, неся на подносах его обед, но в самый последний момент безответственно растворялись в воздухе, то откидывали крышки с блюд и демонстрировали ему живых черепах. Вокруг сновало множество лондонских знакомых, донимавших его насмешками и вопросами, на которые он не знал ответа. Появилась жена, и он был рад ее видеть, вообразив, что ее гвардеец ей наскучил и она приплыла, чтобы забрать Хенти домой. Но вскоре и жена бесследно растаяла в воздухе, как и все прочие.
Именно тогда он вспомнил, что ему необходимо добраться до Манаоса, и с удвоенной энергией кинулся преодолевать препятствия, то и дело спотыкаясь о речные валуны в реке и выпутываясь из ловушек терновника и лозы. «Но все же я должен беречь силы», – было его последней мыслью, перед тем как он впал в забытье, из которого вынырнул уже в гамаке в усадьбе мистера Макмастера.
Здоровье возвращалось к нему медленно. Сперва моменты просветления чередовались с долгими периодами бреда. Затем жар спал, и он оставался в сознании даже во время приступов болезни, которые случались все реже. Наконец лихорадка достигла нормального для тропиков баланса, когда она навещает свою жертву лишь после продолжительной фазы относительного здоровья. Мистер Макмастер регулярно потчевал его травяным настоем.
– На вкус омерзительно, – признавался Хенти. – Но он, несомненно, приносит пользу.
– В лесу можно отыскать средство для чего угодно, – говорил ему мистер Макмастер. – Есть травы, чтобы вылечить, есть – чтобы погубить. Моя мать была из индейского племени, от нее я многому научился. Кое-что я узнал от своих жен. Растения способны исцелять и вызывать лихорадку, убивать и сводить с ума, отпугивать змей и опьянять рыбу так, что вы можете таскать ее из воды руками, как срываете спелые плоды с дерева. Есть такие снадобья, которые неведомы даже мне. Говорят, можно приготовить средство, которое оживит мертвого уже после того, как от него начнет попахивать, но сам я не сталкивался ни с чем подобным.
– Но вы ведь точно англичанин?
– Мой отец им был, – во всяком случае, он родился на Барбадосе. Он приехал в Британскую Гвиану как миссионер. Он был женат на белой женщине, но оставил ее в Гвиане, когда отправился на поиски золота. Затем он взял мою мать. Женщины из племени шириана, как правило, очень уродливы, но отличаются исключительной преданностью. У меня их было множество. Почти все здешние мужчины и женщины – мои дети, вот почему они во всем мне подчиняются, ну, и еще потому, что у меня есть дробовик. Мой отец дожил до преклонных лет и умер недавно – еще и двадцати лет не прошло. Он был образованным человеком. Вы умеете читать?
– Ну разумеется.
– Далеко не все такие счастливчики, как вы. Я вот не умею.
Хенти виновато закашлялся:
– Без сомнений, у вас здесь было не слишком много возможностей…
– Уж это точно. Но у меня полно книг – я покажу их вам, когда поправитесь. Пять лет назад у меня гостил англичанин – правда, он был чернокожий, но получил хорошее образование в Джорджтауне. Он умер. А прежде чем умереть, он читал мне каждый день. Вы тоже могли бы почитать мне, когда почувствуете себя лучше.
– С большим удовольствием.
– Да-да, вы будете мне читать, – повторил Макмастер, кивая поверх горлышка калебаса.
В первые дни выздоровления Хенти мало общался со своим хозяином; он лежал в гамаке навзничь, уставившись на соломенную кровлю, и думал о жене, снова и снова прокручивая в памяти эпизоды их супружеской жизни, включая ее интрижки с теннисистом и солдатом. Дни, ровно по двенадцать световых часов в каждом, проходили чередой, неотличимо похожие друг на друга. Мистер Макмастер ложился спать с заходом солнца, оставляя гореть маленький ночник – грубо сплетенный фитиль, опущенный в плошку с говяжьим жиром, – чтобы отпугнуть летучих мышей-вампиров.
Когда Хенти впервые смог переступить порог дома, Макмастер решил устроить ему небольшую прогулку по усадьбе.
– Я покажу вам могилу чернокожего, – любезно предложил он и повел гостя к холмику под манговым деревом. – Он был очень добр ко мне. Он читал мне каждый вечер по два часа, до самой своей смерти. Хочу поставить здесь крест – в память о нем и в честь вашего прибытия; правда хорошая идея? Вы верите в Бога?
– Знаете, в сущности я никогда об этом не задумывался.
– И правильно делали. Я ужасно много думал об этом и все равно так ничего и не знаю. Диккенс знал.
– Думаю, вы правы.
– Конечно, об этом ведь написано в его книгах. Сами убедитесь.
Этим же вечером мистер Макмастер приступил к изготовлению надгробья для могилы негра. Он работал большим стругом с таким усердием, что деревянная заготовка звенела и визжала, словно метал.
Наконец Хенти прожил шесть или семь дней без всяких признаков лихорадки, и мистер Макмастер объявил:
– Думаю, вы уже вполне готовы взглянуть на книги.
В одном конце хижины было что-то вроде чердака, образованного платформой, грубо сколоченной под соломенной кровлей. Мистер Макмастер прислонил к ней лестницу и вскарабкался наверх. Все еще шатаясь от слабости, Хенти последовал за ним. Мистер Макмастер уселся на помосте, а Хенти, стоя на лестнице и вцепившись в верхнюю перекладину, оглядел чердак. Он был завален маленькими свертками, упакованными в тряпье, пальмовые листья и сыромятные кожи.
– Нелегко уберечь их от гусениц и муравьев. Два тома они практически изгрызли в крошки. Но сейчас я пользуюсь особым индейским составом, он помогает.
Макмастер развернул ближайший сверток и протянул Хенти книгу в телячьем переплете. Это было раннее американское издание «Холодного дома»[100].
– Не важно, с чего мы начнем.
– Вам нравится Диккенс?
– Разумеется, нравится. Гораздо больше, чем просто «нравится». Понимаете, его книги – единственные, которые я когда-либо знал. Мой отец читал их мне, а потом черный парень… а теперь прочтете вы. Я слышал каждую из них по несколько раз, и мне это никогда не наскучит – всякий раз подмечаешь что-то новое и чему-то учишься, в них столько персонажей, столько разных событий, так много слов… У меня есть все книги Диккенса, кроме тех, которые сожрали муравьи. Чтобы перечитать их, нужно много времени – года два, даже больше.
– Что ж, – легкомысленно сказал Хенти, – стало быть, пока я гощу здесь, нам их точно хватит.
– О, надеюсь, что нет. Начинать сначала – это такое удовольствие! Каждый раз находишь что-то новое, чтобы ликовать и наслаждаться.
Они забрали с собой первый том «Холодного дома», и тем вечером Хенти приступил к чтению.
Ему всегда нравилось читать вслух, в первые годы брака он старался приобщить к этим утехам жену и таким образом прочел ей несколько книг, пока как-то раз, в один из редких приступов искренности, она не призналась, какая же это для нее пытка. С тех пор он стал задумываться о детях – чтобы было кому почитать. Но в лице мистера Макмастера он обрел поистине уникального слушателя.
Старик сидел в своем гамаке напротив Хенти и, не сводя с него глаз и беззвучно шевеля губами, ловил каждое слово. Порой, с появлением на страницах книги нового героя, он просил: «Повторите его имя, я что-то его подзабыл» – или же: «О да, я хорошо ее помню. Она умерла, бедняжка». Он часто прерывал чтение вопросами, но не теми, которые мог ожидать Хенти. Ни процедуральная система Канцлерского суда, ни социальные предрассудки той эпохи, хоть они и должны были казаться Макмастеру непостижимыми, его не интересовали; все вопросы касались лишь персонажей. «Слушайте, а почему она так сказала? Она это серьезно? Она действительно почувствовала слабость из-за жара от огня, или это из-за того, что она что-то обнаружила в этих бумагах?» Он оглушительно хохотал над всеми юмористическими пассажами, отдельные отрывки, которые самому Хенти вовсе не показались смешными, даже просил перечитать два или три раза; зато при описании страданий отверженных обитателей «Одинокого Тома» слезы текли по щекам в бороду старика. Его комментарии к повествованию были предельно просты. «Сдается, этот Дедлок большой гордец» или «Миссис Джеллиби плохо заботится о своих детишках». Хенти получал от чтения не меньшее удовольствие, чем его хозяин.
В конце этого первого дня старик заявил:
– Вы читаете замечательно, куда лучше черного парня. И объясняете вы понятнее. Порой мне кажется, будто мой отец снова здесь, со мной.
В конце каждого сеанса чтения он всегда учтиво благодарил своего гостя:
– Я получил огромное удовольствие. Это была очень печальная глава. Но если мне не изменяет память, все кончится хорошо.
Однако, когда они приступили ко второму тому, новизна впечатлений от восторгов старика несколько поблекла, а Хенти достаточно окреп для того, чтобы начать беспокоиться. Он уже не раз упоминал о своем отъезде, интересовался насчет каноэ, дождей и возможности нанять проводников. Но мистер Макмастер пропускал эти намеки мимо ушей, и, казалось, он вовсе не понимает, о чем речь.
Как-то раз, отмеряя большим пальцем, сколько страниц «Холодного дома» еще предстоит прочесть, Хенти сказал:
– До конца еще далеко. Надеюсь, мы успеем дочитать книгу до моего отъезда.
– Ну конечно, – заверил его мистер Макмастер. – Не беспокойтесь об этом, вам хватит времени, чтобы закончить, друг мой.
И Хенти впервые уловил угрожающую нотку в голосе своего хозяина. Тем же вечером, за ужином, состоящим из маниоки и вяленого мяса – эту скудную трапезу они обычно съедали незадолго до заката, – Хенти вновь затронул эту тему:
– Видите ли, мистер Макмастер, я уже слишком долго злоупотребляю вашим гостеприимством, и пришла пора подумать о моем возвращении в цивилизованный мир.
Мистер Макмастер склонился над своей тарелкой, тщательно пережевывая маниоку, и не спешил с ответом.
– Как по-вашему, скоро ли я смогу раздобыть лодку?.. Я спросил, как скоро я смогу заполучить лодку? Я ценю вашу доброту больше, чем могу выразить словами, но…
– Друг мой, не будем говорить об этом. Если я и проявил какую-то доброту, чтением Диккенса вы расплатились с лихвой.
– Что ж, очень рад, что вам понравилось. Мне, признаться, тоже. Но мне действительно пора подумать о возвращении…
– Да, – проронил мистер Макмастер. – Чернокожий тоже хотел вернуться. Он не прекращал об этом думать. Но умер он здесь…
На следующий день Хенти дважды затрагивал эту тему и получал такие же уклончивые ответы. Наконец он заявил:
– Простите, что настаиваю, мистер Макмастер, но мне требуется прямой ответ. Когда я смогу достать лодку?
– Здесь лодки нет.
– Ладно, но ведь индейцы могли бы ее построить?
– Надо дождаться сезона дождей. Сейчас уровень воды в реке слишком низкий.
– А долго придется ждать?
– Месяц-другой…
Они закончили «Холодный дом» и уже дочитывали «Домби и сына»[101], когда пошли дожди.
– Что ж, пора готовиться к отъезду.
– Увы, это невозможно. Индейцы не станут строить лодку в сезон дождей – это одно из их суеверий.
– Вам следовало сказать мне об этом.
– А разве я не говорил? Должно быть, запамятовал.
На следующее утро, пока хозяин был чем-то занят, Хенти, напустив на себя беспечный вид, в одиночку направился через саванну к кучке индейских хижин. Четверо или пятеро представителей племени шириана сидели на порогах своих обиталищ, но, когда он подошел к ним, даже не подняли глаз. Хенти обратился к ним на языке народа маку, на котором знал несколько слов, но индейцы не подали виду, поняли ли они хоть что-нибудь. Тогда он нарисовал на песке каноэ, затем проделал несколько энергичных движений в воздухе, имитируя действия, необходимые для строительства лодки, ткнул в сторону индейцев, потом указал на себя и в завершение, изобразив жестами, будто бы дает им что-то, нацарапал на земле схематичные обозначения ружей, шляп и некоторых других предметов торговли. Какая-то женщина захихикала, но прочие никак не отреагировали на эту попытку контакта, и Хенти ушел несолоно хлебавши.
За полуденной трапезой мистер Макмастер обратился к нему с такими словами:
– Мистер Хенти, индейцы рассказали мне, что вы пытались с ними поговорить. Если вам что-то от них нужно, будет проще обратиться к ним через меня. Видите ли, без моего позволения они не станут ничего делать, поскольку считают себя – и в большинстве случаев совершенно справедливо – моими детьми.
– Вообще-то я расспрашивал их насчет каноэ.
– Я так и понял… А теперь, если вы покушали, мы могли бы приступить к следующей главе. Эта книга такая захватывающая!
Они покончили с «Домби и сыном»; почти год минул с того дня, когда Хенти покинул Англию, и мрачное предчувствие вечной разлуки с родиной усугубил найденный между страницами «Мартина Чеззлвита»[102] документ, написанный неровным почерком карандашом:
1919 год
Я, Джеймс Макмастер из Бразилии, клянусь Барнабасу Вашингтону из Джорджтауна, что, если он и вправду дочитает «Мартина Чеззлвита», я отпущу его, как только он закончит.
Внизу стоял жирный карандашный крестик, а еще чуть ниже приписка: «Этот крестик поставил мистер Макмастер, засвидетельствовано Барнабасом Вашингтоном».
– Мистер Макмастер, – начал Хенти. – Я вынужден высказаться откровенно. Вы спасли мне жизнь, и, вернувшись в цивилизованный мир, я сделаю все, что в моих силах, чтобы отблагодарить вас. Но сейчас вы удерживаете меня здесь против моей воли. Я требую, чтобы вы меня отпустили.
– Но, друг мой, кто же вас удерживает? Вы свободны, можете уйти в любой момент, когда пожелаете.
– Вы прекрасно знаете, что без вашей помощи я никак не смогу уйти.
– Что ж, тогда вы должны потешить старика. Прочтите мне еще одну главу.
– Мистер Макмастер, клянусь всем, чем вашей душе угодно, что, добравшись до Манаоса, я найду кого-нибудь, кто займет мое место. Я найму человека, который будет читать вам весь день напролет.
– Но я не хочу никого на ваше место. Вы читаете превосходно.
– Сегодня я читал вам в последний раз.
– Надеюсь, что это не так, – любезно возразил мистер Макмастер.
Этим вечером подали только одну тарелку с вяленым мясом и маниокой, и мистер Макмастер ужинал в одиночестве. Хенти лежал молча, вперив взгляд в потолок из пальмовой соломы.
И на следующий день перед мистером Макмастером была лишь одна тарелка, но на этот раз обедал он, держа на коленях заряженный дробовик. Хенти возобновил чтение «Мартина Чеззливита» с того места, на котором оно было прервано.
Недели влачились в томительной безысходности. Были прочитаны «Николас Никкльби», «Крошка Доррит» и «Оливер Твист». Неожиданно в саванну заявился странник, старатель-полукровка, один из тех одиночек, которые всю жизнь блуждают по лесам, выискивая ручьи, промывая гравий и унция за унцией наполняя кожаный мешочек золотым песком; чаще всего они умирают от теплового удара или голода, с золотом на пятьсот долларов, висящим на шее. Мистер Макмастер пришел в смятение от визита старателя и, снабдив его маниокой и пассо, ухитрился спровадить восвояси меньше чем за час, но за этот короткий отрезок времени Хенти успел нацарапать свое имя на клочке бумаги и сунуть его в ладонь незнакомца.
Отныне у него появилась надежда. Дни тянулись, подчиненные незыблемому распорядку: кофе на рассвете, утреннее безделье, пока мистер Макмастер хлопочет по хозяйству на ферме, маниока и пассо в полдень, Диккенс на оставшийся отрезок дня, маниока, пассо, а порой даже немного фруктов на ужин, тишина от заката до рассвета с тусклым светом фитилька в плошке с говяжьим жиром и едва различимой соломенной кровлей над головой; но Хенти жил в тихой уверенности ожидания.
Рано или поздно, в этом году или в следующем, старатель прибудет в бразильскую деревню и расскажет, на кого случайно наткнулся. Пресса не могла обойти вниманием бедствия экспедиции Андерсона. Хенти воображал заголовки во всех популярных изданиях; может статься, и сейчас поисковые партии прочесывают местность в тех краях, где он побывал, и вот-вот английские голоса зазвучат над саванной и дюжина собратьев-путешественников прорвется через кустарник на опушку. Даже во время чтения, пока его губы механически повторяли напечатанные строчки, сознание было далеко от сумасшедшего старика, сидящего напротив, а воображение рисовало картины возвращения домой – постепенного привыкания к цивилизации; вот он побрился, купил новый костюм в Манаосе, телеграфировал насчет денежного перевода, получил поздравительные депеши; вот он наслаждается неторопливым путешествием по реке в Белем, а затем на океанском лайнере плывет в Европу, смакует отличный кларет и с аппетитом поглощает свежее мясо и молодые овощи; вот он смутился при встрече с женой, не зная, как к ней обратиться… «Но, милый, тебя не было куда дольше, чем ты говорил. Я уже начала думать, что ты заблудился…»
Но мистер Макмастер прервал его грезы:
– Не могли бы вы прочитать этот отрывок еще раз? Это место мне в особенности нравится.
Шли недели; ничто не говорило о спасении, но Хенти жил надеждой на то, что может случиться завтра; он даже испытывал некое подобие сердечности по отношению к своему тюремщику и потому с легкостью дал согласие, когда тот после долгой беседы с соседом-индейцем пригласил Хенти на пирушку.
– Это один из местных праздников, во время которого готовят пивари, – пояснил старик. – Оно может вам не понравиться, но попробовать стоит. Сегодня вечером мы отправимся к дому этого человека.