Зеркало

Год 2005.

Невысокий, уже немолодой мужчина неспешно опустился на бетонную скамейку в сквере. Достал из кармана серых брюк видавший виды носовой платок и со вздохом утер пот со лба. Солнце в августовский полдень жарило беспощадно. Завистливо оглядев радостно, с восторженными воплями плескавшуюся в фонтане детвору, офицер МВД в отставке Ярыгин опустил пакеты с продуктами на землю. Затем извлек из кармана пачку сигарет, зажигалку и не спеша с наслаждением закурил.

Народу, несмотря на страшный зной, в сквере было много: от мамочек с детьми до старушек и пенсионеров, вроде него, Ярыгина. Подняв глаза на обшарпанный памятник Дзержинскому, обнимающему детей, мужчина усмехнулся, похлопав себя по животу. У того – разбитые колени, у него – пузо и седина. А что делать? Рано или поздно все приходит в негодность. А ведь еще недавно бегал за преступниками. Потом – сел в кресло начальника. А потом…

А потом что-то пошло не так, совсем не так. Но могло ли быть иначе? Свою ли жизнь он спасал? Что руководило тогда им, Ярыгиным? Жажда наживы или страх за свою жизнь? Что больше? Мог ли он спасти, не губить те жизни, которые загубил? Мог ли не ломать судьбы, которые сломал? Что это было? Пресловутый инстинкт выживания или пелена на глазах от внезапно свалившихся возможностей, денег? В милицию-то шел не ради богатства. Шел в органы с высокими идеалами. Ярыгин вздохнул. Тогда об этом не думалось. Зато думалось сейчас, да так, что скулы сводило. Что ты такое, Ярыгин? Что ты натворил? Где была твоя совесть?

Но могло ли быть иначе? Не он, так кто-то другой бы занял его место, Ярыгина. И все было бы точно так же. Слабое оправдание. Но вышло как вышло. Да, времена другие нынче. Но в жизни все по-прежнему. Мужчина опустил глаза. Плитка в сквере – и та разломана. Уже сколько лет. Не меняется. Ничего не меняется. Только музыка в сквере та же.

«…Заросло васильками небо,

А ромашки из солнца из снега…»

– Простите, у вас закурить не найдется?

Ярыгин поднял глаза. Девушка, на вид лет 30. Безумной красоты, огромные карие глаза. Смотрят прямо в душу. Аккуратные, утонченные черты лица. Контрастом огромный шрам, вертикально пересекающий щеку едва ли не до самого глаза. (Ярыгина) Будто полоснули, чем-то острым. На девушке черные спортивные брюки, черная спортивная куртка. Голову скрывает капюшон. Одна рука в кармане. На курящую совсем не похожа…

– Не похожи вы на курящую. – Хмыкнул мужчина и извлек из пакета бутылку молока. Девушка смотрела ему в глаза. Пустым взглядом, безотрывно. Не вынимая руку из кармана.

– Узнал? – Вместо ответа Ярыгин открыл бутылку и плеснул молоком ей в лицо, кинувшись к выходу, но уже на разбитых ступеньках был настигнут точным выстрелом в ногу. Взвыв, мужчина упал на бетон. Толпа мамочек с криками разбежалась – сквер в миг опустел. Девушка откинула капюшон, потрепав коротко стриженные, каштановые волосы.

– Что тебе… Что тебе нужно…? – Сползая по ступенькам, прохрипел Ярыгин.

– А ничего. – Шагнув вниз, девушка остановилась, загородив Ярыгину свет. Солнце причудливо играло в ее волосах. Она вскинула оружие, прицелившись точно в голову. – Это тебе за нас. За всех нас.

Грохнул выстрел.

«…Полевые цветы, полевые цветы,

Незатейливы, не капризны…»

Год 2010.

Не то чтобы дела в последнее время шли хорошо. Начинающий журналист Андрей Могучих нервно посмотрел в окно кафе, ожидая встречи, которая, по сути, должна была решить его карьеру. Хотя не этого ради он ее затевал. Уж больно резонансной была в свое время история человека, который согласился на разговор. Могучих пока не решил, будет ли давать материалу ход. Посмотрит.

А дела пошли так себе после семейного конфликта. Ну, почти семейного. Как всегда все решил быт. Когда Андрей поступал на журфак, то твердо сказал себе: никаких романов. Только карьера. Но милая однокурсница, как это всегда бывает, вскружила голову, и вот Могучих был уже помолвлен на пятом курсе. А впереди – диплом. А мысли не идут. А дальше случилась крупная ссора, и будущая жена просто пропала с просьбой не искать ее никогда. В то время парень уже работал, и редактор требовал материала. А его не было. В общем, все навалилось, сразу, всей массой.

Тогда-то Андрей и увидел в газете на даче статью о недавнем резонансом убийстве подполковника МВД в отставке Ярыгина. Убийца просто подошел к пенсионеру в сквере и выстрелил из пистолета. В упор. В час дня. При куче свидетелей. А потом просто сел, нет, села, это была она, девушка, и закурила. Она даже не пыталась скрыться. Указывалось, что женщина совсем недавно вышла из тюрьмы, где отбывала срок за распространение наркотиков.

Самое удивительное, что скоро она освободилась. За дело взялась адвокат Садыкова, которая выбила для обвиняемой минимальный срок.

Могучих навел справки. Садыкова уже вела дела, связанные с бывшим милиционером. В конце 90-х она, еще совсем девочка, практически без опыта, вытащила на свободу нескольких человек. Уже тогда начали говорить, что у адвоката несколько жизней или очень серьезная защита. Так это или нет, оставалось неизвестным. Интервью Садыкова не давала.

И вот, совершенно ни на что не надеясь, Андрей раздобыл номер известного адвоката и попросил о встрече. Вспомнить о 90-х да и про Ярыгина расспросить. Могучих было нужно хоть что-то. Ну, да и был простой интерес. Садыкова в буквальном смысле слова творила чудеса и была до сих пор жива.

К огромному удивлению Андрея, женщина сразу согласилась, подчеркнув, что начинающим журналистам нужно помогать. Единственное, о чем она попросила, – никаких настоящих имен. Во избежание неприятностей у еще живых участников процессов. Андрей согласился и вот теперь ожидал на веранде кафе, попивая яблочный сок. Дул прохладный июньский ветер, над помещением повисла огромная свинцовая туча. Где-то в кафе играла музыка и громко разговаривали люди. Бармен прибавил звук. Девушка, сидевшая спиной, подняла руки в танце.

"…Circle in the sand

Round and 'round

Never ending love is what we've found

And you complete the heart of me

Our love is all we need

Circle in the sand…"

Андрей раскрыл сумку и достал книгу Садыковой про анализ российской исправительной системы. Понятно, что сейчас не те времена, но писать такую литературу, с действительно адекватной критикой, это надо действительно ничего не бояться. И, интересно, почему решилась-таки дать интервью? Могучих взглянул на фото автора на обороте книги. Приятная женщина. Немного раскосые глаза, подчеркивающие характерный восточный тип внешности. Черные, как смоль, волосы. Теплый, веселый взгляд темных глаз за прямоугольными очками. Обычная женщина. И откуда столько смелости? Когда шли те самые процессы в 90-х, она была еще совсем молодая.

– Интересно? — Два пальца насели на книгу сверху, опустив ее. Невысокая женщина в стильном, темно-синем брючном костюме схватила ее в руки и брезгливо поморщилась. — Фу, ужас какой! Андрей… Могучих – правильно понимаю?

— Да, здравствуйте! — Вскочил парень, нервно улыбнувшись. — Да ну, что вы, прекрасное фото.

— Да ладно. — Отмахнулась женщина и протянула руку. — Ляля.

— Что? — Не понял Андрей.

— Ляля. Ну, зовут меня так. — Рассмеялась женщина так тепло, что Могучих невольно улыбнулся в ответ. За смехом узкий разрез её глаз совсем захлопнулся. На душе как-то сразу стало тепло.

— Ааа, а то я привык: Садыкова, Садыкова, — рассмеялся Могучих. — Очень приятно, присаживайтесь.

— Ой, всю жизнь Садыкова, Садыкова! Даже муж у меня Тимерханов, а я Садыкова. Вот так люблю свою фамилию, даже больше, чем супруга, — ответила со смехом женщина и, положив сумку на стол, села. — Ну, Андрей Могучих, я так понимаю, — начинающий журналист?

— Да, так и есть, — кивнул парень. — Послушайте, а вам не страшно вот так просто ездить, ходить? Без охраны.

— Ой, — отмахнулась Садыкова. — Если бы меня действительно хотели убить, давно бы убили. Я 15 лет в браке, мне уже ничего не страшно! — Снова рассмеялась она, прикрыв рот ладонью. — И на каком курсе учитесь, Андрей?

— Пятый. Уже заканчиваю. Уважаемая, — подозвал Андрей официантку. — «Эспрессо» и…

— «Американо», двойной, — кивнула Садыкова. — Правильно, надо учиться. Знаете, как мой отец говорил? «Эта, кызым, надо ущится. Или, эта, замуж надо будет выхадить. Я вот не ущылса, и щто? На маме твоей жинился. Харашо, щто ли?» — Закончила Ляля и подняла голову, обнажив двойной подбородок. Уже не в силах сдерживаться, Андрей прыснул.

— Скажите, почему вы согласились на интервью? Раньше этим не баловали.

— Ну, слушайте, надо же когда-то начинать разговаривать! Сколько можно? Мне уже почти 40, а я все молчу. Спасибо! — Поблагодарила Садыкова, принимая кофе. — Ммм… Божественно! — Закатила она глаза, принюхавшись к напитку. — Может быть, я кого-то вдохновлю этим интервью. А вы как начинающий журналист — самый объективный слушатель. Ну, мне так кажется.

— Определенно. — Кивнул Могучих и, включив диктофон, положил его на край стола. — Мы с вами заговорили про учебу. Давайте начнем с самого начала. Какими были ваши студенческие годы?

— Так, вы помните? Никаких настоящих имен в материале! — Подняла указательный палец вверх женщина. — Студенческие годы? Ой, слушайте! Какое-то время 90-е нас почти не касались. Ну, у меня конкретно так было. Я была занята только учебой, а родители делали все, чтобы я ни в чем не нуждалась. Я жила в квартире. Сначала в общежитии, а потом в квартире. В отдельной. В большом городе. Притом, мои родители не были богачами, они просто работали день и ночь. И я думала, что просто не имею права плохо учиться. — Улыбнулась Садыкова с ностальгией. — Приехала в большой город обычная башкирская девчонка из далекой-далекой башкирской деревни. Ходила со своей колхозной физиономией, со ртом открытым… Какие тусовки? Я даже на русском толком не говорила. — Рассмеялась женщина. — Начинала отвечать на парах, а мне кричали: «Лялька, читай по-русски!» Стыдно было! До жути. Ну, сидела, занималась. Все поправила.

— Так, а потом? — Улыбнулся Андрей, восхитившись. Акцента у Садыковой действительно почти не было. Легкий, едва заметный.

— А потом… — Стыдливо прикрыла глаза женщина и сняла очки. — Ой, ужас какой, как вспомню! Короче, потом началась студенческая жизнь. Кошмар! Например, выяснилось, что подшофе я неплохо танцую. А еще лучше — пою. У нас было нормально куражиться всю ночь, а потом утром идти на пары. Но учебу я не бросала. Успеваемость была в норме.

Но это была я. Среди моих подруг были те, кого это время действительно коснулось. У нас в комнате жили две девушки, обе боксерши: Лера Филатова и Таня Жуляева. Классные были девчонки! Спортсменки, в Союзе на КМС шли. И вот для них в 90-х в спорте все закончилось. Тренеры — кто спился, кто вообще уехал. Кружки спортивные закрылись. И пошли Филатова и Жуляева вместо олимпиады ящики на рынок таскать. Грузчиками. А вечерами боксировали, прямо в комнате. У нас еще девочка жила — Настя Кольчугина, Кольчуга. Скрипачка. Дитя — само совершенство. Глаза такие большие-большие, темные. Действительно очень красивая! И умничка. Она была нашим психологом, мы шли к ней выговориться. — Улыбка исчезла с лица женщины. — Кольчуга всегда говорила: «Вот так надо. Я помогу. Мы справимся!» Одна улыбка согревала, взгляд… ее. Чудесная девочка… — Шумно сглотнула Садыкова, вздохнув и уставившись в одну точку. — И вот боксерши ее бесили своим боксом, она их лупила нотами. А вы еще спрашиваете, как прошли студенческие годы? — Надела очки Садыкова и улыбнулась. — Андрей, мы ведь были из приличных семей. Криминал нас не касался. Веселились мы квартирах в основном. Был у нас один единственный мужчина — Володя Середкин. Сын крупного по тем временам предпринимателя. Вот у него была и машина, и квартира. Вот там мы и зависали.А в остальное время мы учились. И верили в лучшее, Андрей. — Садыкова отвела взгляд в сторону. — Люди, воспитанные на старых, честных принципах. Свобода от родителей, от прежних устоев вскружила голову. Западная музыка, шикарная… западный алкоголь… никакого контроля. Одевайся как хочешь! Слушай все, что хочешь! Мне-то уж тем более, после строгих родителей и жизни в деревне. Мы старались есть эту сладкую, безумно вкусную свободу большими ложками.

А знаете, в чем мы просчитались? Мы по-прежнему верили, что за нами — закон и справедливость. Честность. Правда и добро. Суд. Милиция.

Наша глупая наивность не позволила понять, что ничего этого тогда в стране уже не осталось.

— Когда вы начали это понимать? — Тихо спросил Андрей.

— Так получилось, что кошмар в нашей жизни начался с приездом, точнее, с возвращением Альбины Кустовой. Это давняя подруга Жуляевой, Филатовой и Кольчугиной. Она уезжала учиться в ГДР на какое-то время и в 95-ом вернулась. Нет-нет, я ни в чем ее не виню… — Устало протерла глаза, сняв очки, Садыкова. — Но все, о чем вы знаете, началось именно с ее приезда. В это время.

Год 1995.Общество чистых тарелок

Над зданием общежития Центрального университета появились первые лучи бледного солнца. Разрезая морозную тишину осеннего утра, где-то рядом, в частном секторе, залаяли собаки и противно закричало воронье. Их заглушили метла дворников, вышедших на улицу. Подул холодный октябрьский ветер, лужи уже затянуло тонкой коркой льда. Кутаясь в теплые куртки и шарфы, на остановках столицы появились первые люди. Один из них, на секунду высунув нос из теплого одеяния, взглянул на оборванный агитационный плакат на здании напротив. Бумага частично порвалась, частично запачкалась. Из лозунга «К новым трудовым победам!» осталось на виду только «К новым…» Мужчина хмыкнул, к остановке, страшно скрипя, подъехал старый трамвай. В дорожной яме, заполненной грязной дождевой водой блеснул луч солнца и тут же скрылся. День обещал быть пасмурным…

Гремя по деревянному полу спящего общежития, на второй этаж несся старшекурсник, не особо переживая за сон студентов. Была у него такая забава: рано утром выбивать с ноги двери соседей и кричать : «С добрым утром! Как спалось?» Все ли ценили такую заботу? Не всегда. Иногда это перерастало в драки. В общежитии дрались все, кому не лень. Били преимущественно первокурсников. За них заступались «афганцы». Потом начинались их схватки со старшекурсниками с летящей в щепки мебелью. Продолжаться такие страшные драки могли до самого утра, и ходила молва, что не было в те годы места в столице, страшнее общежития Центрального университета. Потом драчуны мирились и дружно выпивали, сопровождая гулянку не музыкальным, но душевным пением.

Но сегодня старшекурсник получил неожиданный отпор. Едва он, по традиции, пнул дверь со всей силы и уже приготовился кричать победный клич, как получил чем-то тяжелым по лицу и вывалился обратно в коридор. Потирая ушибленную часть тела, парень уселся на пол и поднял голову.

– Кольчугина…

– Динар! – Сжимая в руках толстую нотную тетрадь, вкрадчиво проговорила скрипачка. – Еще раз сунешься – я тебя убью. А знаешь, чем я тебя убью? Вот таким тоненьким смычком. Тоненьким-тоненьким.

– Прям убьешь? – Улыбнулся старшекурсник, разглядывая стоящую в одной футболке и коротких шортах девушку. Красивая… Волосы – черные, как смоль,густые, длинные, и глазища темные-темные, как омут. Утонула бы душа хулигана! Вся такая утонченная, музыкант… И откуда силы? Худая, аки крепыш бухенвальдский! Кости торчат…

– Прям убью. Я надеюсь ты меня понял. – Шагнула девушка к комнате.

– Кольчуга, может я жениться на тебе хочу! – Кинулся к двери молодой человек, но та уже захлопнулась перед его носом.

– Иди, отоспись и можешь больше сюда не ходить. – Протяжно проговорила Настя с той стороны двери. – Я – девочка нервная.

– Красивая зато.

– Это да, – довольно хмыкнула Кольчугина и закрыла дверь на замок. – До свидания.

***

Вернувшись в комнату, Кольчугина включила свет. Уже проснулись и занимались спортом две соседки – бывшие боксерши Таня Жуляева и Лера Филатова. Филатова, нордическая блондинка, отжималась, а Жуляева, немного несуразная коренастая брюнетка, выступала в качестве утяжелителя. Сидела у подруги на спине в позе турка и читала газету, смачно жуя яблоко. Жили они вместе достаточно давно и довольно дружно. Боксерши целыми днями работали на рынке, скрипачка вечно пропадала на репетициях. Готовили по очереди, за собой убирали. Парней не водили (по крайней мере, никто об этом не знал). Маленькую комнату украсили цветами. Идеальный союз!

– Хахаль приходил? – Хмыкнула Жуляева, когда Настя прошла в свою часть комнаты.

– Скажешь тоже! – Хмыкнула Кольчугина, набрасывая на себя светлую блузку. – Дурак он! А я умная. Скоро в Ленинград поеду, работать. Сдался мне этот! Провинциал!

– Скажите пожалуйста! – Рассмеялась Филатова. – Танька, ты чего там замолчала? Читай давай интересное чего-нибудь!

– О, смотри. Читаю, значит. «В Большом зале филармонии»… Кольчуга, это к тебе! «В Большом зале филармонии пройдут уроки любви». Оу! «Философ и актриса беретсянаучить женщину ласкать мужчину, а мужчину – удовлетворять женщину. Уроки будут сопровождаться демонстрацией любовных поз». Ни-хо-хо себе! – Филатова, идем в филармонию?

– А мы летим в салон «Интим»… – Сдавленно ответила та.

– Это обязательно. "Купили в магазине резиновую Зину". Кольчуга, пойдешь в филармонию?

– Ни в жизнь! – Брезгливо поморщилась Настя, наконец справившись с пуговицами блузки и натягивая черные брюки, прыгая на одной ноге. – Я – женщина нервная, кто-нибудь начнет щупать – могу и ударить. Так, кобылки! – Наконец, попала в штанину девушка. – Дверь никому не открывать, спичками не играться. Буду поздно, но это не точно. – Уже на ходу набрасывая на себя коричневое пальто и ныряя в высокие черные сапоги, сообщила Кольчугина. – Люблю вас, мои богатырки!

– Давай! – Махнула рукой Жуляева, когда дверь хлопнула, и спрыгнула на пол. – Так, Лерка, у нас двадцать минут. Пойдем на пары, потом на рынок. Надо появиться в универе, иначе нас выкинут.

– Надоело! – Поднимаясь, проговорила Филатова и подошла к окну. – Рынок этот достал! Ящики эти… Хозяева… Лучшим спортсменом была! А теперь что?

– А теперь – на пары. – Натягивая джинсы, равнодушно ответила Жуляева. – И не ныть мне! Вечером готовиться будем, скоро турнир. Выиграем – получим деньги на переезд. В столице всяко больше шансов в спорт вернуться. Его уважать надо, он нам жизнь дал. Сидели бы сейчас в детдоме, клей нюхали. Или уже не нюхали бы. Терпеть надо.

– Надоело… – Поморщилась Филатова. – Турнир-то хоть легальный?

– Почти.

– Чего…?

– А где ты сейчас легально на спорте заработать хочешь?! – Вскрикнула вспыльчивая Жуляева, взмахнув руками. – Башка твоя пустая! Я же говорю: заработаем – уедем! Там что, спортсмены против нас выходить будут? Так себе, отморозки.Ни знаний, ни дисциплины!

– Я в подпольных боях участвовать не буду, – твердо отрезала Филатова и взглянула на девушку, неожиданно появившуюся в дверях. – А вам… Да не может быть!

– Я иду, а у вас открыто, – сдержанно улыбнулась девушка, сняв с головы меховую шапку. Такая же меховая шуба. Дорогие сапоги и дорогие перчатки. Дорогая девушка, ничего не скажешь!

– Мать моя, Моисей в Египте!!! Альбина!!! – Заорала Жуляева и бросилась к ней на шею. – Ничего себе, родила мать на сеновале! Ты что здесь делаешь вообще?!

– Время неожиданных встреч. – Слабо улыбнулась Лера, облокотившись на подоконник. – Ты чего забыла в нашей дыре, Кустова?

– По тебе соскучилась. – Ответила Альбина. – Это долгий разговор, девчонки. Можем где-то встретиться, посидеть?

– Да, конечно! – Кинулась к столу Жуляева и, вырвав страницу из нотной тетради Насти (она, конечно, убьет!), написала адрес поломанным карандашом. – Вот сюда приходи часам к 8 вечера. Мы сейчас на пары, потом на рынок. А потом поболтаем.

– Чего-то покрепче брать? – Заговорщически склонилась к ней Кустова.

– И побольше! – Прыснула Таня. – Все, до вечера! Пойдем, Лерка!

– Я – вертолет, иду на взлет! Полетели.

***

Год 2010.

— Наверное, надо рассказать немного про всех по отдельности. — Улыбнулась, выдохнув Садыкова. Дождь так и не пошел, выглянуло солнце. — Вообще тогда было очень странное восприятие города. Конкретно у меня, у деревенского жителя. Вообще не понимала, зачем туда ехать? В деревне все есть, работа, дом, огород. Мама как-то ездила в столицу в с конце 80-х, ей не понравилось, вот я и думала — зачем? Но отец был тверд: «надо ущитса». Собрал мои вещи, отвез документы, одел, обул, денег дал, и в путь. Да и, если честно, в деревне после развала страны стало не так весело. Работы не было, народ потянулся в города. Но для нас деревня — это же святое! — Подняла глаза женщина на Андрея. — О чем думаете, Андрей?

— Интересно получается, — задумчиво ответил журналист. — Приезжает в 90-х в большой город девушка из деревни. На русском нормально не говорит, в столице никогда не была. Как вы сдружились с боксершами, со скрипачкой? И с Альбиной Кустовой, я так понимаю, тоже дружба началась? И вообще, мне кажется, я про нее слышал.

— Девушка из деревни, это да, это я, — улыбнулась с ностальгией Ляля. — Ходила в отцовских штанах и со своей деревенской физиономией обалдевшей. Брови-то щипать начала только, когда в столицу приехала. А город… Мрачный какой-то был. Люди все куда-то спешат, хмурые…

— Один не может не плюнуть в другого.

— Да-да, — закивала женщина. — Там еще дрянь какая-то в водопровод хлынула в конце 80-х, так эту воду до сих пор пить нельзя. Вот в такой город приехала. Гостиный двор в центре — в руинах, а возле торгового центра ботинки с тебя снимают. В общежитии — драки.

— Неужели не было ничего хорошего?

— Да было, конечно. Это же годы студенческие! Пока Альбина не приехала, мы этого не замечали. Не замечали, что вокруг происходит. Да у всех какая-то надежда же была. Как бы свободу дали, сказали: «Дадим столько власти, сколько сможете удержать». Ну, что-то вроде того. Не помню точно. Неважно. Но, Андрей, предприятия встали, промышленность остановилась, появились рынки. Физики, химики. Ученые — академики, учителя. Многие из них потеряли работу и пошли торговать… А как? На что еще жить? Уехать они не могли, ибо жили преимущественно честно и капитала не заработали. И таких примеров много. Те, кто говорит, что это было святое время, просто, видимо, не понимают, что говорят. Да, судьбы разные. И течение жизни было разное у всех. Но что может быть хорошего при общей нищете? При разгуле преступности? Ученый пошел торговать турецким ширпотребом. Это вот такое светлое будущее? И зачем мне нужен был такой капитализм, такая демократия? Да, мы не обращали внимания. Веселились, учились… Но потом это все равно коснулось всех. Вообще всех.

— Подождите, — поднял руку вверх Могучих, — но ведь кто-то поднялся. И кто-то поднялся легально. Это же как… Естественный отбор. Кто быстрее — тот и выиграл.

— Поднялось так называемое среднее поколение. Молодежь потеряла голову, а старшие вообще не знали, что такое зарабатывать. Их учили работать, вот они и сели в лужу. А кто-то средний сразу понял, что к чему, и разбогател. Вот такой естественный отбор, Андрей Могучих…

— Вы сказали — всех. Что это коснулось всех. Что коснулось? И кого конкретно?