Полное собрание сочинений

Иван Лукьянович озабоченно поглядывает на часы и с присущей ему скромностью извиняется:

– «Я прошу прощения – в моем распоряжении очень мало времени. Через четверть часа к нам должна прибыть делегация зарубежных коллег. Я обещал их встретить и кое-что с ними обсудить.»

– «Еще один вопрос, Иван Лукьянович. Скажите, пожалуйста, что это за уравнения, о которых Вы только что упомянули»?

Академик улыбается и отвечает все в той же научно корректной форме:

– «Это уравнения, связывающие математически массу, энергию, поле, пространство, время и, представьте себе, информацию! Но все еще чрезвычайно сыро и, подчеркиваю еще раз, подлежит строгой научной проверке.»

– «Вы не думаете, что в перспективе такая работа заслуживает быть отмеченной Нобелевской Премией?»

– «Не будем пока загадывать», – скромно отвечает академик с застенчивой улыбкой.

– «И последний вопрос. Если уникальные уравнения, выведенные в вашем институте, окажутся верными, то как Вы их назовете?»

Иван Лукьянович поднимается с места и уже на ходу отвечает:

– «Над этим мы пока еще не думали. Но если случится так, что нам будет предоставлено почетное право присвоить имя новым уравнениям, то я бы хотел именовать их, скажем, уравнениями НИИ ИПТ или как-нибудь иначе, но обязательно с упоминанием этой группы букв. Это аббревиатура названия нашего института. Подобным образом были даны названия небезызвестным вам кристаллам “Фианит”, волокну и ткани “Лавсан” и тому подобным продуктам, созданным нашими соотечественниками. Извините, но я вынужден идти. Всего Вам доброго. До свидания.»

– «Благодарю Вас, Иван Лукьянович. Желаю Вам здоровья и дальнейших творческих успехов», – Иван Лукьянович пожимает мне на прощанье руку и направляется к выходу.»

Калинич почувствовал, как кровь мощными толчками приливает к его вискам, а в груди сжимается жесткий сухой ком, вызывая нарастающую тупую боль. Он свернул газету в трубку и начал ею стучать по ладони в такт пульсу в висках. Чего-чего, но такого освещения событий он не ожидал никак. Он смотрел в черные глаза Бубрынёва, сверкающие каким-то сатанинским блеском, не зная, как себя повести, а Бубрынёв терпеливо молчал, не сводя с Калинича изучающего взгляда, преисполненного уверенности в собственном превосходстве. Эта немая сцена продолжалась минут десять. Первым заговорил Бубрынёв:

– Леонид Палыч, Вы внимательно прочитали статью?

Калинич кивнул. Во рту у него совершенно пересохло, и он не мог шевельнуть не только языком, но и губами.

– Понравилось? – спросил академик, не переставая сверлить Калинича взглядом.

Леонид Палыч хотел тут же высказать ему все, что он думает на этот счет, но у него парализовало речь. Он смотрел на Бубрынёва с откровенным негодованием, не в силах произнести ни звука. Бубрынёв терпеливо ждал ответа и продолжал сидеть в вальяжной позе. Наконец, Калинич почувствовал, что к нему начинают возвращаться ясность мышления, дар речи и самообладание. Он весь напрягся и, с трудом ворочая во рту пересохшим языком, прохрипел:

– Вы… Вы еще… спрашиваете?

– Разумеется, – непринужденно сказал Бубрынёв. – Я дал Вам прочесть статью, где фигурирует Ваше имя в самом, на мой взгляд, лучшем свете…

– Спасибо… В самом… лучшем свете, говорите?.. – спросил Калинич, подавляя в себе нарастающую волну возмущения и гнева.

– Конечно. Там о Вас сказано только то, что было. Причем, как о признанном ученом. Вы что, не желаете признания Вашего открытия? Разве не с этой целью Вы организовали тот внеплановый семинар? – с серьезным видом спросил Бубрынёв.

– Иван Лукьяныч, давайте не будем ерничать. Это открытие сделано вовсе не в нашем институте. Кроме того, в нем оно было начисто отвергнуто и осмеяно. Меня за него подвергли шельмованию, позорили, кто как мог. Зачем же искажать факты? – уже спокойно сказал Калинич.

– Как это не в нашем институте? Вы разве не в нем работаете? А свои знания, умение и опыт Вы где наработали? Не в его ли стенах? – с возмущением возразил Бубрынёв. – И почему Вы считаете, что оно было отвергнуто? Первое возражение – это вовсе не отвержение, а здоровый скептицизм, первое испытание на прочность, так сказать. Кроме того, Ваш заведующий отделом, Сергей Михайлович Чаплия, совместно с Вами провел испытания вашей установки, о чем Вы вместе с ним подписали протокол. Теперь мы вот даже отдел под эту тематику организуем и Вас назначаем заведующим. Смотрите, я на Ваших глазах подписываю приказ.

Бубрынёв взял лежащий перед ним приказ и, открыв последнюю страницу, размашисто подписал. Положив ручку, он протянул его Калиничу со словами:

– Все. Приказ подписан. Поздравляю с повышением, Леонид Палыч! Завтра же начинайте передавать дела своему преемнику, какого Вы сами облюбуете, и заниматься организацией нового отдела. Готовьтесь к постановке эксперимента на более высоком уровне. Чай теперь Ваша душенька довольна?

– Позвольте-позвольте, Иван Лукьяныч! Что ж это получается? Вы хотите присвоить мое открытие? Результаты моих многолетних – при этом, подпольных – творческих исканий? – возмутился Калинич.

– Я? Что Вы, избави Бог! Ваши труды – это, как я Вам только что разъяснил, труды нашего института. Институт предлагает взять на себя заботы по их развитию и внедрению, предпринять все меры, необходимые для охраны касающейся их информации, а также Вас лично, как ее основного и пока что единственного носителя. Вы такой образованный, разумный и талантливый человек, а я вынужден Вам растолковывать буквально азбучные истины. Странно как-то, Леонид Палыч. Ей-Богу, странно.

– Простите, Иван Лукьяныч, заранее Вам говорю: втолковывать мне, что черное – это белое, совершенно бесполезно. Я, слава Богу, пока еще не маразматик и понимаю, что к чему. Вверенный вам институт не имеет к моему открытию ровным счетом никакого отношения. Любые попытки убедить меня в обратном обречены на провал. Странно, что мне приходится Вам это растолковывать! – сказал Калинич с непоколебимой уверенностью в своих силах.

– Как это не имеет отношения? Сейчас я Вас, индивидуалиста, разоблачу! – темпераментно выкрикнул академик. – А разве не институт предоставил Вам для Ваших экспериментов помещение, электроэнергию, приборы, материалы, станки, верстаки, приспособления, компьютеры и прочую оснастку? Вы что, платили нам арендную плату? Платили за электроэнергию и освещение, за амортизацию помещения и лабораторного оборудования, за обогрев, наконец? Разве не нам Вы обязаны высвобождением времени для проведения своих опытов? Представьте на мгновение, что Вы бы всего этого лишились. Смогли бы Вы тогда сделать то, что сделали?

– Я-то как-нибудь смог бы. И сделал бы наверняка – уверяю Вас. Быть может, чуть позже, но все равно сделал бы. А вот Вы без меня и сейчас этого не сделаете. Попробуйте, если не верите. У Вас ведь есть и оснащенные лабораторные помещения, и оборудование, и все прочее, только что названое Вами, а также и не названое, – спокойно, но жестко ответил Калинич.

– Да не об этом речь, в конце-то концов, – Бубрынёв всем корпусом подался вперед, так что край стола врезался ему в живот. – Леонид Палыч, Вы что, не хотите развития и внедрения Ваших работ? Не хотите выступать с докладами на всемирных научных симпозиумах, конгрессах и конференциях, черт возьми?

– Хочу. Очень даже хочу, Иван Лукьяныч. Но я не хочу кому-либо уступать свой приоритет. Я не желаю повторять судьбу Дага Энгельберта, Роя Планкетта, братьев Люмьер и им подобных. Понимаете? Я никому не открою секрета системы телепортации, пока не закреплю за собой приоритет самым надежным образом, – твердо сказал Леонид Палыч. – Пока весь мир не узнает, что Калинич и только Калинич открыл явление телепортации и впервые в мире построил систему ее реализующую.

– Никто не собирается лишать Вас пальмы первенства. Но не отметайте и своих ближайших коллег. Вы же не Кот, Который Гуляет Сам По Себе, гениальный Вы наш!

– Мне от Вас ничего не нужно. Я не сквалыга и не эгоист, каким Вы пытаетесь меня представить в моих собственных глазах. Мое открытие будет служить людям, причем исключительно в мирных и добрых целях. А своим приоритетом я не торгую.

– Я не предлагаю Вам торговать приоритетом. Сделать открытие и не поделиться с коллегами – недостойно ученого. Это прописная истина. Я взываю к Вашей совести – часть Вашего приоритета принадлежит нам по праву, поэтому уступите нам ее, как положено, вот и все.

Лицо Бубрынёва покрылось каплями пота, как будто он минуту назад прилично поработал киркой или лопатой. Он ослабил свой шикарный галстук и расстегнул верхние пуговицы тщательно отутюженной сорочки слепящей белизны, из-под которой выглянул клок густых и черных как смоль волос. В его мефистофельских глазах все ярче пылало адское пламя, в котором с диким неистовством прыгали бесы. В противоположность ему, Калинич оставался совершенно спокойным и полностью владел собой. От недавнего ступора и растерянности не осталось и следа.

– По праву, говорите? Нет уж – извините. Права отбирать чужое не имеет никто, – холодно и твердо сказал Калинич.

Бубрынёв понял, что его первая атака успешно отбита, и решил начать наступление с другого фланга:

– Леонид Палыч, Вы – ученый с огромным стажем и отлично знаете, что в наше время невозможно делать серьезную науку в одиночку, без надежной и крепкой поддержки.

– Несмотря на это утверждение, я в одиночку сделал серьезное открытие. А насчет поддержки Вы напрасно беспокоитесь – у меня есть верная, очень надежная и крепкая поддержка, – ответил Калинич с улыбкой младенца.

Такое спокойствие Калинича выводило академика из себя, но он отлично владел собой, и у него в запасе было столько энергии, что он решил во что бы то ни стало выиграть бой у этого тщедушного лабораторного фанатика, живущего предрассудками позапрошлого века.

– Поймите, Леонид Палыч, такую простую вещь. Все, абсолютно все платят налоги. Зачем, Вы спросите? Налоги на то, чтобы государство обеспечивало им безопасность и прочий комфорт. Таков закон существования всех – я подчеркиваю – абсолютно всех сообществ живых существ нашей планеты. Учтите, что скупой всегда платит дважды. Вы откажете нам – мы откажем Вам. Все равно Вы не сможете долго сохранять в тайне ваши секреты. Без надежной страховки Вами непременно заинтересуются нежелательные субъекты. Они не станут Вас уговаривать, покупать у Вас изобретение и торговаться с Вами. Они либо силой завладеют всем, что Вы наработали, и Вы останетесь ни с чем, либо устранят Вас со своего пути вообще.

– Вы мне угрожаете? – спросил Калинич с искренностью агнца.

– Что Вы! Избави Бог! Я пытаюсь Вам разъяснить, что отказываясь от нашей помощи, Вы открываете себя для атаки со стороны нечестных элементов нашего общества, которые, к сожалению, существуют, – сказал Бубрынёв с усталым видом.

– Как сейчас модно говорить, это не Ваши проблемы, уважаемый Иван Лукьяныч, – ответил Калинич.

– Попробую Вам разъяснить доходчивее. Чтобы продать свое изобретение, нужно быть коммерсантом! И менеджера иметь хорошего, – продолжал Бубрынев свою атаку.

– Благодарю Вас. У меня уже есть классный менеджер. Он же коммерсант от Бога, – все с той же ангельской улыбкой парировал Леонид Палыч.

– Леонид Палыч, давайте проведем другую аналогию. Ни для кого не секрет, что на всяких престижных соревнованиях все спортивные судьи всюду и всегда подсуживают своим спортсменам. Особенно в спорных случаях. За исключением слишком уж явных нарушений. Если они этого не будут делать, то в следующий раз их просто не пошлют судить. И они останутся без работы. Вы меня понимаете? Или Вы настолько зашорены, что до сих пор наивно верите в идеалы? А мы с Вами, к сожалению, живем в мире ре-аль-ном! – выкрикнул Бубрынёв, теряя самообладание.

Он в сердцах стукнул кулаком по столу. Удар пришелся на кончик авторучки, которой он несколько минут назад подписал приказ, и она, бешено вращаясь, описала в воздухе дугу и улетела в дальний угол кабинета. Калинич попытался встать, чтобы подобрать ни в чем не повинную ручку и возвратить владельцу.

– Сидите, Леонид Палыч! Сидите, пожалуйста! Хрен с ней! – осадил его Бубрынёв.

Леонид Палыч подчинился, но позиции не сдал:

– Верю, представьте себе. Верю! И благодаря этой вере я сохранил чистоту того, что называется душой.

– Верьте, если Вам так удобнее. Советская власть вбила Вам в голову утопические идеалы, которые извратили Ваше видение окружающей действительности. Не знаю, кем надо быть, чтобы не понять элементарного закона человеческих взаимоотношений. Поймите: если Вы вводите что-то новое, что облегчает, удешевляет или делает ненужным какой-либо ныне хорошо налаженный бизнес, то Вы кому-то угрожаете разорением. В лучшем случае – уменьшением доходов. А свой бизнес, то есть средства существования и благополучия, люди будут защищать любыми доступными им средствами. Рассмотрим еще такую ситуацию: нечестные люди, располагающие определенными средствами, увидят, что, используя Ваше изобретение, можно заработать приличные деньги. Что они захотят сделать? Конечно же, завладеть этим изобретением. А Вы, если то, что Вы предлагаете, действительно реально, замахиваетесь на очень многое. И не только в нашей стране. Вы понимаете, что с Вами сделают, если Вы не будете иметь глобального прикрытия? Надежной, глубоко эшелонированной обороны? Вы столкнетесь лицом к лицу с очень влиятельными и очень страшными людьми. Вас либо уничтожат, сотрут в порошок, либо силой отнимут плод Вашего интеллекта. Вы меня простите, Леонид Палыч, но при всем моем исключительно глубоком уважении к Вашей учености, интеллекту, эрудиции и личных к Вам симпатиях, я вынужден сказать, что одному человеку, будь он хоть семи пядей во лбу, это не по силам. Тут Вы без нас не потянете. Нужна армия. Вы ведь знаете французский? Должны знать и французскую поговорку: qui terre a, guerre a. Vous comprenez, n’est ce pas?

– Bien sur, monsieur, a mon avis je vous ai compris comme il faut, – ответил Калинич в тон директору.

– Ну, вот и отлично. Так в каком направлении мы с Вами будем действовать? – спросил академик примиренческим тоном, думая, что его взяла.

– Вы действуйте, как считаете нужным, а я никому не собираюсь уступать приоритета ни полностью, ни частично. Это мое твердое, четко осознанное намерение, – убежденно отпарировал Калинич.

Бубрынёв бессильно откинулся на спинку кресла, и оно жалобно заскрипело. Достав белоснежный носовой платок, он промокнул крупные капли пота, выступившие на раскрасневшемся лице. Иван Лукьяныч понял, что перед ним мощный интеллект, и «нагнуть» его будет очень даже непросто. Но сдаваться он не собирался. Желание стать лауреатом Нобелевской премии было для него сейчас главной движущей силой, если не целью жизни. И генеральный директор, закусив удила, пошел на новый приступ:

– Леонид Палыч, давайте говорить серьезно, а не соревноваться – кто кого. Не спешите отказываться от сотрудничества с нами и пренебрегать нашей помощью. Мы хотели бы делать для Вас добро, а не что-нибудь иное или ничего не делать. Прежде всего, для дальнейшего совершенствования и воплощения Вашего открытия в «металл» понадобятся деньги. Много денег. Где нет денег, там нет дела, гласит известная купеческая поговорка. А где их взять? Их надо заработать. Я лично обещаю выбить для Вас на своем уровне крупное, очень крупное финансирование из разных источников.

Он замолчал, переводя дух, и потянулся за сигаретой, затем передумал и пошел к бару за коньяком. Вернувшись с бутылкой и бокалами, Иван Лукьяныч наполнил их до краев и предложил:

– Давайте выпьем, Леонид Палыч, чтобы разговор клеился. Сейчас я лимончика нарежу. Или Вам закусочки поплотнее?

– Спасибо, Иван Лукьяныч. Я уже достаточно выпил. И поел тоже. К тому же, у меня стенокардия, – деликатно отказался Калинич.

– Как хотите. А я врежу, как следует, – сказал генеральный директор и единым духом осушил бокал, даже не поморщившись.

Он тяжело плюхнулся в свое роскошное кресло, взял сигарету и принялся шарить по столу в поисках зажигалки. Он поднимал книги, папки с бумагами, передвигал тяжелые часы с памятной гравировкой, телефонные аппараты, калькулятор, девятнадцатидюймовый компьютерный монитор и другие вещи – непременные атрибуты современного кабинета солидного начальника. Но зажигалка куда-то таинственным образом исчезла.

– Вы не видели – тут зажигалка лежала? – озабоченно спросил Бубрынев и после некоторой паузы добавил:

– Золотая.

Калинич отрицательно покачал головой, потом подсказал:

– Да Вы в карманах поищите.

Бубрынёв принялся стучать себя по карманам и, наконец, вытащил на свет столь вожделенную зажигалку, выблескивающую золотом в свете хрустальной кабинетной люстры. Прикурив, он положил ее рядом с пепельницей и, отчаянно затянувшись, с облегчением сказал:

– Слава Богу, нашлась. А то, бывает, я ее неделями ищу.

Калинич кивнул в знак сочувствия и посмотрел на табло электронных часов на стене между окон.

– Да еще рано, Леонид Палыч, – успокоил его академик. – Давайте ближе к делу. Я хочу разъяснить Вам, что мы не лишаем Вас ни славы первооткрывателя, ни «пышек», которые Вы, по идее, должны получить за эту работу. Просто около Вас люди, не менее заслуженные перед страной и наукой, могут тоже кое-что получить при этом. Зачем же лишать их того, чего Вы никак не теряете? Вы ведь, занимаясь предметом своей одержимости, назовем это пока так, отвлекались от основной работы, допускали огрехи, недорабатывали. А ваши коллеги прикрывали Вас, поддерживали. Большинство изобретателей думает только о своих изобретениях. При этом в ущерб не только основной работе, но и вообще чему угодно, в том числе собственному благополучию, здоровью и даже жизни. И Вы здесь отнюдь не исключение. Вы ведь, не сделав до сих пор для института, по сути, ничего существенного, ходите сейчас в довольно высоком ранге именно благодаря нам, Вашим ближайшим коллегам. Так почему Вы считаете, что мы теперь не вправе поставить свои фамилии рядом с Вашей?

Калинич подскочил, как ужаленный. Он оперся о стол, ухватившись за его край обеими руками, и застрочил, как из пулемета, в самое лицо Бубрынёву:

– Ну, это уж слишком, Иван Лукьяныч! Я никак не хотел касаться столь щекотливого вопроса. Вы сами меня вынудили. Так вот, пока я был одержим своей идеей телепортации и, как бы там ни было, но худо-бедно выполнял при этом то, что было положено по работе, окружающие меня коллеги, и Вы, в том числе, были одержимы карьерой, должностями, степенями, званиями и прочей мишурой. Вы все занимались выбиванием, и прежде всего – для себя, хорошего финансирования, всяких там престижных статусов, высоких зарплат, премий и наград. Вы выслуживались перед вышестоящим начальством, занимались очковтирательством, доносительством, подстрекательством, подсиживанием. Вы создавали никому не нужные лаборатории, отделы и даже институты только для того, чтобы хорошо устроиться самим либо устроить кого-то из членов Вашего клана! Вы выбивали высокооплачиваемые заказы, порой совершенно никому не нужные, выполняли бесполезные, никого не интересующие работы, и они потом оседали на архивных полках заказчиков, где пылятся и по сей день! Почти вся ваша наука была притянута за уши и служила, порой, единственной цели – давала вам ученые степени, звания, награды, премии, загранкомандировки. Прежде всего – личные интересы, – мораль – потом! Чего стоит большая часть благословляемых Вами докторских диссертаций?! А о кандидатских и говорить нечего! При этом по-настоящему талантливому человеку, не входящему в ваш клан и не имеющему поддержки сверху, пробиться было чрезвычайно трудно, а чаще всего – невозможно. Всюду круговая порука! Я горжусь тем, что свое скромное нынешнее положение и статус обрел, будучи беспартийным и без всякой поддержки со стороны вашего доминирующего клана. И что в итоге? Каждый из нас получил свое! Так чего Вы хотите от меня теперь? Несмотря ни на какие препятствия и неудачи, я намерен добиваться мирового признания своего открытия и получения за него всех дивидендов! Я в своей жизни пережил много неудач и унижений, и они закалили меня на все цвета побежалости. Вы же, как человек, прекрасно знающий ученых и изобретателей, великолепно понимаете, что неудача изобретателя не остановит! Я никогда не стремился к руководящей работе, но отлично помню, как мою кандидатуру исключали из числа претендентов на должности заведующего лабораторией или отделом, открыто мотивируя тем, что я беспартийный. А позже меня не замечали вообще, потому что мои бывшие бездари-ученики, обладающие недюжинными комбинаторскими да «пробивными» способностями и больше, к сожалению, никакими другими, обрели более высокие статусы, чем я, и оттеснили меня на задворки! Я ни на кого не таю ни зла, ни обиды, никому не мщу, ни по какому поводу не злорадствую, но никогда, слышите, никогда не соглашусь позволить снова оттеснить меня от того, что принадлежит мне по ПРАВУ, чего я добился своим трудом и талантом не благодаря, а вопреки их действиям!

Калинич внезапно замолчал и, резко почувствовав усталость, бессильно осел в кресло. У него перехватило дыхание, в ушах пульсировал шум, в груди болезненно сжался тугой ком, не давая продохнуть. А мефистофельские глаза Бубрынёва, мечущие искры и молнии, волком смотрели на него исподлобья. Видя, что Калинич больше не способен дискутировать, он незамедлительно воспользовался этим и высокомерно изрек:

– Что ж, я за тех, кто умеет мечтать и добивается своего. Однако каждый занимает такую экологическую нишу, которую он в состоянии занять и удерживать. Бог свидетель, я всеми силами стремился помочь Вам, не забыв при этом, разумеется, и о себе. Вы же, вместо того, чтобы жить в симбиозе с обществом, наивно надеетесь лбом прошибить стену. Я всего лишь предлагал Вам наиболее рациональный выход, но никак не навязывал. Звезды склоняют, но не принуждают, говорили древние астрологи. Как гласит арабская народная мудрость, коня можно подвести к водопою, но нельзя заставить пить. На «нет» и суда нет. Жалею, что потерял с Вами время. Все тогда. Не смею больше Вас задерживать. Желаю успеха.

Бубрынёв был мрачнее тучи. Куда и делась прежняя доброжелательность. Но он все еще надеялся, что Леонид Палыч одумается, пойдет на попятную, предложит свои условия сотрудничества. Но он ошибся. Превозмогая боль в груди, Калинич встал и с трудом сказал полушепотом:

– Простите, что не оправдал Ваших надежд, Иван Лукьяныч. До свидания.

Ни слова не проронив в ответ, Бубрынёв достал из папки приказ, столь торжественно подписанный в присутствии Калинича, демонстративно разорвал его и, скомкав, небрежно швырнул в мусорную корзину. Подобным образом когда-то Саддам Хусейн перед объективами телевизионных камер разорвал территориальный договор Ирака с Ираном.

XVI

Калинич вышел из института с ощущением того, что сегодня рабочий день не удался. Он вынул мобильник и позвонил Ане.

– Леня? Здорово. Ну, что ты сегодня скажешь? Чем оправдаешь свое загадочное молчание в течение целого дня? – спросила она устало.

– Привет, Аня. Можно к тебе сейчас приехать? – ответил он вопросом на вопрос.

– Сейчас? Приехать? Но уже поздно. Тебе домой нужно. Лида с ума сойдет. А что, случилось что-нибудь? – озабоченно поинтересовалась Аня.

– Да. Был важный разговор. И очень неприятный, – мрачно ответил Калинич.

– Леня, а до завтра нельзя отложить? – предложила она.

– До завтра я с ума сойду, если с тобой не поговорю. Либо меня хватит инсульт или инфаркт! – выпалил Калинич.

– Зачем же так ужасно? Не надо. Лучше приезжай. Только Лиде позвони. Придумай что-нибудь. Жду, – согласилась Аня и прервала связь.

Леонид Палыч спрятал мобильник и поднял руку, останавливая удачно подвернувшееся свободное такси.

XVII

Анина кухня была излюбленным местом их откровенных бесед, ставших особенно частыми в последние три месяца. Калинич с удовольствием съел бутерброд с ветчиной и порцию салата из огурцов и помидоров, обильно сдобренного черным перцем, луком и чесноком. От более плотного ужина он отказался, мотивируя тем, что недавно его неплохо накормил Бубрынёв. На газовой плите шумел старый эмалированный чайник, придавая кухонной обстановке особый уют. Аня внимательно слушала все, что рассказывал Калинич за ужином, не перебивая ни единым словом. Наконец, он выговорился и вопросительно взглянул в глаза своей подруги, сидевшей у края стола. Они излучали необыкновенное тепло и были насквозь проникнуты душевной близостью, которая сейчас была ему так необходима, и за которой он, собственно, к ней приходил всегда. И вот, пришел сейчас.

– Ага! Учуяли шакалы чужую добычу! На свежатинку спешат! Нет уж! Фигушки! – весело сказала Аня, показав кукиш воображаемым «шакалам».

Ее тонкий большой палец далеко выпятился между указательным и средним, и она проворно зашевелила им вверх-вниз.

Калинич, взглянув на ее комбинацию из трех пальцев, весело расхохотался. Особых поводов для смеха у него не было, но уж очень смешно выглядела эта «живая» дуля. Аня тоже зажигательно засмеялась. Калинич привлек ее к себе и нежно поцеловал.