Дальний свет. Ринордийский цикл. Книга 3

22.

Утреннее солнце тихо трогало шкатулку, и та казалась почти светлой, с чёрными росчерками, как у ствола берёзы. На самом деле цвет её был глубоким дымчато-серым – завороженный и печальный цвет тумана над дальней рекой. На прямоугольной крышке сплетались узором безлистные замороженные ветви.

– Красивая… Она стояла у Китти?

– Именно так, госпожа Мондалева, – не отходя далеко от дверей, подтвердил Гречаев. – На квартире нашли несколько любопытных вещей… Может, желаете ознакомиться с остальными?

– Не сейчас.

Лаванда осторожно покрутила шкатулку в руках, осмотрела её с боков, затем даже открыла, но была разочарована: там ничего не оказалось.

– А скажите, внутри здесь так и было пусто? – она вскинула взгляд на Гречаева.

– Мм, – он на секунду поднял палец, как бы припоминая. – Насколько мне известно, в отчёт была записана только шкатулка, без всякого наполнения. Но это, конечно, не исключает той возможности, что кто-то мог… скажем, воспользоваться ситуацией, – он с беспокойным любопытством посмотрел на Лаванду. – Вы думаете, там могло что-то быть?

– Это похоже на тайник, – проговорила она. – Но не для угля… Я не стала бы прятать здесь уголь. И она бы не стала прятать.

Гречаев с видимым пониманием кивнул – хотя, Лаванда видела, мало что понял.

– Я постараюсь всё это проверить, госпожа Мондалева. Это ведь такие люди… за ними нужен глаз да глаз. Любят, знаете, по привычке устраивать междусобойчики.

– Да. Это плохо, – рассеянно кивнула Лаванда.

Под днищем она нащупала маленький ключик и несколько раз осторожно повернула его. Что-то щёлкнуло внутри шкатулки, а затем из неё полилась мелодия – неяркая, но трогающая, как мотив шарманки. В ней был надрыв и было что-то светлое, но уже далёкое.

– А, – Гречаев улыбнулся и подошёл ближе. – Колыбельная…

– Вы знаете эту песню? – удивилась Лаванда.

– Да, когда-то она была весьма популярна, – Гречаев переждал несколько тактов, промурлыкал. – «Может, тающий снег и без знаков могила отразились вам вдруг в зеркалах…» Чудесная вещица, – он указал глазами на шкатулку. – Всё же наши предки ценили красоту куда больше.

Лаванда беспокойно вглядывалась в дымчатые стенки и недра механизма (в щёлку было видно, как вращается маленький валик). Музыка тревожила её, как будто вмешивалась в понятную ей теперь действительность и неуловимо меняла что-то, оставляя всюду искажённый излом, делала неполным, несовершенным…

– Скажите, а это правда колыбельная? Или её только так называют?

– М-можно сказать, что и правда, – повременив, заключил Гречаев. – Если верить слухам, она была написана для одного, вполне конкретного человека – уже после его смерти. Старая история… Если хотите, я расскажу вам как-нибудь.

Не отводя взгляда от «вещицы», Лаванда покачала головой.

– Мне не нравится эта песня, – она повернулась к Гречаеву, показала на шкатулку. – Можете забрать её куда-нибудь?

– Разумеется, госпожа Мондалева. Как вы скажете.

К утру Китти стало ясно, что дальше придётся укрываться в каком-нибудь другом, пусть и менее комфортном, месте. Это её дальний родственничек мог спокойно сбагрить архив младшему брату, зная, что тот ничем не выдаст. Китти не могла быть столь уверена.

После объяснения, что ни в доме, ни поблизости она не появлялась, Дэня возмутился:

– А с чего это я должен тебя покрывать?

– Потому что в обратном для тебя не будет никакой пользы, – Китти положила перед ним несколько банкнот.

Судя по округлившимся глазам Дэни, для него это была невиданная сумма, но он всё же вновь посмотрел на Китти. Взгляд теперь был полон подозрения.

– А откуда я знаю, зачем тебе это. Может, ты от властей скрываешься!

– Да, скрываюсь, – ровно ответила она. – И именно поэтому для тебя будет лучше не распространяться. Проболтаешься – затаскают по инстанциям как родственника. А так ты не при делах.

Дэня всё же поломался для вида ещё немного, но в итоге согласился и взял деньги – взамен дав обещание молчать.

23.

Все три бумажки легли на стол.

– В шкатулке? Да, это всё-таки была шкатулка?

– Именно. Как он и намекал.

– Бинго, – с явственным облегчением выговорил Дукатов и удовлетворённо откинулся на спинку стула.

У остальных тоже заметно просветлели лица.

Обозрев эту забавную картину, он наконец помешал свой чай и вытащил серебряную ложку, чтоб та обсохла.

– Что ж, поздравляю нас всех, господа. Такая удача улыбается далеко не каждый день, и это нужно ценить.

– А как ты вообще понял, что они у неё? – спросил Вислячик, глядя на него почти с восхищением.

– Ну, это же… Легче лёгкого: при том месте, что занимала Китти Башева, подобные бумаги с большой вероятностью могли через неё пройти. А дальше… проба дала результат – даже раньше, чем мы ждали. Человеку, который так дёрнулся от простой фотографии, явно есть что скрывать, – он улыбнулся и повёл в воздухе ложечкой. – Психология.

– Не надо, однако, забывать, что сама она сейчас неизвестно где, – не поднимая взгляда, проговорил Вайзонов. – И когда это будет выяснено, совершенно неочевидно.

Он быстро нахмурился, скорее раздражённо, чем от мрачных мыслей.

– Это всё Клементинов. Упускать практически из-под носа – ну как так можно… Думаю, если она проявится ещё раз, когда здесь будет Шелетов, подобной ситуации не возникнет.

– А если она проявится раньше? – кинул Вайзонов, но его громко прервал Дукатов:

– А если она передала кому-то ещё? И этот кто-то сварганил копии? Или, тьфу-тьфу, уже двигает в массы?

Он лишь в изумлении развёл руками, глядя на Дукатова, но тот продолжал смотреть так же открыто и даже нагло.

– Кому? – проговорил он наконец. – Кому она что могла рассказать? Кому она стала бы что-то рассказывать, давайте так.

Дукатов пожал плечами:

– Шержведичеву.

Он обдумал, тихо фыркнул от такого варианта.

– Нет, ну… нет, господа, мы все прекрасно знаем Феликса. Если б она ему что-то сказала, нам бы уже было известно. Феликс же – из идейных, он не смог бы сидеть тихо.

– А это тогда что? – Дукатов положил бумагу на стол.

Он проглядел, смахнул с себя нарочитую несерьёзность:

– Он запрашивал отчётность?

– Как видишь.

– И ему всё выложили?

– Нет, но он мог и не остановиться.

Он потёр губы, машинально потеребил в пальцах серебряную ложечку.

– Это плохо. Это очень плохо…

Мамлев, до того, казалось, не принимавший никакого участия во встрече, заметил со значением, не отрываясь от своего планшета:

– Мне всегда не нравился этот Шержведичев…

– Нет, он хороший парень, – поспешил возразить он. – С тараканами, конечно, но свой… и вообще во многом полезный.

Вайзонов мрачно кивнул:

– Да, особенно полезно будет, когда он начнёт трезвонить на всех углах о той истории.

– Господа, ну право же… С ним ведь можно и по-хорошему.

– Ты сейчас так говоришь, как будто мы уже договорились его прикончить на каких-нибудь задворках, – усмехнулся Дукатов.

– Ну, кстати, если вдруг на будущее, суицид натуральнее. Так вот, я о чём… С ним ведь вполне можно постараться уладить и сделать всё мирно. Поговорить… скажем, более-менее откровенно, не дурак, поймёт…

– По телефону?

– …лучше лично. Можно прям здесь…

– Ты с ума сошёл, в «святая святых»? – взорвался Дукатов. – Нет, такого точно не будет. Вези к себе, если хочешь, или на конспиративную, но здесь я его не допущу!

– Хорошо, хорошо, не здесь, успокойся… Всё, всё! Успокойся.

Оба разом замолчали. Дукатов ещё продолжал по инерции сверлить его взглядом, но скоро тоже принял чинный вид.

Он посмотрел на остальных. Вислячик тревожно поглядывал то на него, то на Дукатова; Мамлев по-прежнему не вылезал из планшета. Вайзонов же сидел поодаль с таким видом, будто ему давно всё известно – лучше их всех вместе взятых.

– Вот что, господа, давайте Шержведичева оставим мне. Я знаю, как с ним говорить… К тому же он в некотором роде мой должник и уже давно. Так что с ним решаю я, – он снова обвёл всех взглядом. – С Китти же… по мере поступления информации.

– Так, значит, договорились?

– Значит, договорились.

24.

Конечно, оставаться взаперти скоро сделалось невыносимо, и он пренебрёг советом.

Ночь стояла в запахе бензина, влажной пыли и чего-то гадкого. Город стих, только из дворов временами слышались хохот и пьяное улюлюканье.

Вот для чего всё было, подумал он, усмехаясь сам себе, пока никто не видел. Вот они – люди нового мира. Это им ты всё пытался открыть глаза на правду, это их норовил всё куда-то зазвать. Что ж, поздравь – сейчас они празднуют свою победу. Ведь не ты, не кто-то другой – они обрели этот мир, они пережили все чёрные времена и всех обезумевших главарей, каждый раз расползаясь заново по трупам и голым камням. Как плесень.

Феликсу вдруг очень захотелось зайти в очередную подворотню и набить им морду (конечно, скорее всего, получилось бы наоборот).

Он остановился на углу дома и, прислонившись к стене, некоторое время созерцал силуэты ликующих. Но тем было весело, и они не обратили на него внимания. Что ж… По большей части оно того не стоит. Феликс пошёл дальше.

Сколько он помнил, ему всегда фатально везло – возможно, потому как раз, что не обращали внимания, вплоть до последнего апреля. Не пытались посадить – в отличие от многих других. Ни разу не вызывали на допрос. Не нападали на улицах. Никогда. Будто кто-то очертил его заговорённым кругом.

Ну ладно, можно зачесть ту стычку в лохматом году, они ещё были студентами, а Нонине ещё была президентом. А можно и не засчитывать – даже рука потом почти не болела (спасибо мисс безупречность).

Перекрёстки пустовали, да и фонарей здесь отчётливо не хватало. Если кто-то хочет устранить его – теперь всё-таки да, – время и место самые подходящие. О, вот и машина. Чёрная, неприметная, как и полагается. Тронувшись с места, она тихонько продвигалась по правую руку, прикрытая чередой стоявших автомобилей. Феликс не остановился и вообще сделал вид, будто не заметил.

Автомобиль подождал, проехал за ним ещё немного.

– Что ж вы, господин оппозиционер, по ночам разгуливаете? – глухо проговорил знакомый голос. – Да ещё машины игнорируете подозрительного вида?

Он вздрогнул, тут же метнулся к авто. Сообразил обогнуть, дёрнул дверь и быстро забрался на переднее сидение.

– Я же говорила: осторожнее, – сказала Китти. За эти дни она не растеряла ни капли своего бумажного глянца. – Ты ведь тоже причастен.

– Дай руку, – прервал он.

Китти видимо удивилась.

– Зачем?

– Дай руку, – настойчиво повторил Феликс.

Она настороженно протянула всё с тем же удивлённым выражением лица. Он вцепился в её кисть, ощупал запястье и дальше до локтя – будто хотел сам себя убедить, что она здесь, что она настоящая и по-прежнему никуда не делась. Он и сам не понимал, что на него нашло.

Китти, по всей видимости, не понимала тоже.

– Чего ты? – тихо проговорила она. – Я же позвонила почти сразу.

– Да, – усмехнулся Феликс. – Через час после новостей. Понимаешь? Через час.

Он выпустил Китти, в следующую же секунду порывисто обнял её.

Она неловко обняла Феликса одной рукой (за рулём это было неудобно), почувствовала, что его трясёт мелкой дрожью.

– Ну ладно тебе, – пробормотала Китти. – Что ты как девочка. Всё же уже нормально.

Она не могла понять сейчас и, что предпринять, не знала.

Поглаживая его по голове и ожидая, когда он успокоится, Китти пристально тем временем осматривала мутные потёмки за стеклом. Наконец ей показалось, что увидела. Так или нет, не было времени проверять. Китти отстранилась.

– Феликс, милый, сядь на место. Нам нужно срочно отъехать.

Он сел и даже пристегнулся (обычно они спорили об этом минут пять). Спросил только:

– Куда?

– Потом объясню.

Они остановились у самой окраины. Дальше дорога вела из города и шла на восток.

Китти заглушила мотор и сидела, сосредоточенно опустив взгляд, будто глубоко задумалась.

– Ну так что? – спросил Феликс.

Она подняла голову:

– Нам надо сейчас уехать.

– В смысле, уехать?

– В смысле, покинуть Ринордийск и перебраться в какой-то другой город. Всё равно в какой. Вполне возможно, что и их придётся менять.

– Скрываться, одним словом? – Феликс презрительно скривился. – Бежать от них сейчас и дальше бегать всю жизнь? Отлично придумано.

– Можно, разумеется, проявить чудеса отваги и по-геройски остаться, – холодно проговорила Китти. – Но тогда уже точно насовсем. И может, даже на этом самом месте.

Он недовольно вздохнул:

– Хорошо, езжай, дай только я вылезу.

– Нет, – так же холодно отрезала она. – Если остаёмся, то оба.

– Эй, этический шантаж – моя прерогатива!

– Я не шантажирую.

Китти повернулась и впервые за поездку посмотрела на него.

– У меня просто были соображения, – негромко заговорила она. – Что если сейчас уедем… То ещё сможем вернуться и что-то сделать. Действительно сделать. А не бросаться, как обычно, красивыми словами и жестами, – она долго и почти доверительно посмотрела на Феликса, потом вновь отвернулась. – Но и они, конечно, тоже хороши.

Он нехотя, почти в принудительном порядке повращал эту мысль, напряжённо сжав пальцы.

– А пять минут на подумать?

– Думай, только быстрее. У того забора я вижу наблюдателя, – Китти перевела взгляд в другую сторону. – И вон те ребята на джипе тоже явно не погулять вышли.

Феликс не разглядел в таких подробностях, но оснований не доверять ей у него не было.

– Но мы вернёмся? – спросил он.

Китти ничего не ответила.

– Ладно, давай так: ты обещаешь, что мы постараемся вернуться?

– Да.

– Хорошо, – он обречённо кивнул. – Тогда поехали.

Китти кивнула в ответ и завела мотор.

Через минуту они неслись по трассе на восток – сквозь неизвестность, сквозь ветер и ночь.

25.

Они ехали долго. Довольно скоро машина свернула с трассы, и они двигались теперь по мелким неосвещённым дорогам, что неохотно стелились под колёса, наждачно шурша и иногда подкидывая кверху. По сторонам угадывались поля и маленькие лески, но очертания их были зыбки, непостоянны, и казалось иногда, что всё это не по-настоящему, – просто снится странный околдованный мир, который ты нигде не видал. А может, наоборот, сном было всё, что помнилось до того: какой-то большой город, крыши многоэтажек… флаги… люди на солнечной набережной… А настоящий мир всегда и был здесь, в нагревшейся духоте между сиденьем и темнотой за окном, всегда немного трясся и светил лампочками на приборной панели…

– …вряд ли охраняют. Можно в них.

– А? – переспросил Феликс. Он и впрямь успел задремать, хотя, казалось, не закрывал глаз.

– Эти сараи, наверно, не охраняют, – повторила Китти. – Нам нужно отдохнуть немного. Завтра долго ехать.

– А, да. Это идея, – он подумал, вспомнил кое-что важное. – А куда мы всё-таки двигаемся?

Китти помолчала.

– Был вариант поехать в Истрицк, – через минуту всё-таки проговорила она. – Это к юго-востоку.

– А почему именно туда?

– Я жила там одно время. Впрочем, можешь выбрать любой другой, это не принципиально.

– Прям любой, – протянул Феликс. – И можем, например, махнуть до приозёрья?

– Хоть до Черюпинска.

Феликс тихо рассмеялся:

– Да ладно, Истрицк меня вполне устраивает.

В сарае оказалось довольно чисто и даже почти не сыро: он был хорошо сделан. Большую часть занимали приспособления хозяйственного толка, и среди них можно было сносно расположиться.

– И мы даже никому не скажем из наших? – спросил Феликс.

Китти внимательно посмотрела на него:

– У тебя есть кто-то, кому ты безоговорочно доверяешь? Не потому, что «за одну идею», а лично?

– Витька Рамишев, – сказал он почти сразу. Потом, подумав немного. – Леон Пурпоров тоже.

– Вот им и позвони, – кивнула Китти. – Остальным не надо.

Она протянула ему мобильник (свой он давно выключил) и связку ключей в придачу, пояснила:

– Если что понадобится в машине. Я сейчас уже лягу.

Феликс вышел наружу, чтоб не мешать ей обустроиться. Один за другим набрал номера обоих своих друзей, и те, удивляясь, всё же не задавали лишних вопросов и обещались молчать. Наверно, подумалось ему, два раза он всё же не ошибся, объявляя друзьями тех или других, потом вымарывая их мысленно из списка и занося обратно через какое-то время. Два раза – это ведь жутко много, не правда ли.

Отзвонившись, он закурил. Тишина вокруг была такой глубокой, такой не по-городски чужой, что её надо было разбавить чем-то – почему бы не сигаретным дымом.

Кажется, когда-то, когда тишина и ночь были такими же чужими даже в городской комнате, в собственной кровати… Да, он тогда спал ещё в маленькой детской кроватке и, лёжа на своей подушке, мог вглядываться в распростёртую тьму за окном. Тогда в иные ночи он видел, как за столом у окна сидит силуэт: вполоборота и было не рассмотреть лица, только общие очертания. Она (Феликс откуда-то точно знал, что это она) никогда на него не смотрела, но, казалось, знала его и потому только здесь находилась – чтобы… Чтобы, отвечал себе Феликс, однажды всё-таки подойти ближе, совсем близко, и съесть его. Странно, но это почти не пугало – напротив, притягивало, будто ему дали лучшее обещание в мире и оно будет исполнено, что бы ни случилось дурного. Позже силуэт уже не появлялся, но помнилось само ощущение, и, будучи подростком, Феликс не раз воспроизводил его, когда что-то тревожило его и мешало уснуть.

А ведь это проскользнуло в один миг, когда он впервые подсел к Китти, – помимо, конечно, того плавно-ленивого жеста, которым она держала ручку… Да, он вспомнил теперь: одно только мгновенье, секундное узнавание и снова всё забылось, как будто не было. «Мы с вами, случайно, раньше не встречались?» – насмешливо спросил он, отодвинув соседний стул. Китти смерила его долгим формальным взглядом с оттенком любопытства, наконец ответила: «Думаю, нет, господин Шержведичев». «Тогда самое время исправить», – рассмеялся он.

Сигарета закончилась. Феликс оглянулся на пятно сарая, едва различимое в свете дальних фонарей, вошёл.

Китти уже спала, свернувшись клубочком, словно ей было холодно. В сарае, впрочем, и впрямь было не слишком тепло, а жакет она сняла, чтоб положить под голову. Феликс помедлил, снова вышел наружу.

Внутри машины обнаружилось просторное, хоть и грубоватое покрывало. Вернувшись с ним, он осторожно, чтоб не разбудить, накрыл Китти. Свет от поставленного ими в углу фонарика давал немножко рассмотреть, и Феликс заметил что-то странное, с металлическим блеском. Он потянулся, чтоб выудить пистолет у неё из-под головы. Ладонь резко хлопнула его по руке.

– А вот это не надо, – Китти открыла глаза. – Я сейчас нервная, могу сразу перейти к крайним мерам.

– Неужели не поймёшь, что это я, – хихикнул он.

– Могу и не успеть.

– Ладно-ладно…

Он отошёл на другую сторону сарая, когда Китти обернулась и чуть приподняла покрывало:

– Ложись, тут достаточно места.

– Просто ложиться? – он присел рядом.

– Феликс, я не спала трое суток.

– Я ж не всерьёз.

У него самого в голове кто-то раз за разом порывался дёрнуть рубильник и всё отключить. Уже устроившись и накрывшись, он вдруг вспомнил:

– Да, а где ты была все эти дни?

– Лучше не спрашивай, – сказала Китти в темноту.

26.

– Всё это очень дурно пахнет.

Вислячик внимательно выслушивал его, поминутно и не очень осмысленно кивая.

– Если верить тому, что мне сказали, то ещё ночью они оставались, может, не в городе, но где-то поблизости. А к утру… что, к утру – и след простыл. Ищи их теперь по всем путям-дорогам…

– Недоглядели, недоглядели… – снова кивнул Вислячик.

– Главным образом, конечно, Клементинов. Не знал бы его лично, даже подумал бы, что подыгрывает им, – он улыбнулся. – Он слишком солдафон для этого.

– Да… – протянул Вислячик. – Так посмотреть, может весьма нехорошо для нас обернуться.

– Это точно. Особенно для тебя.

– А почему для меня особенно? – тот сразу насторожился и подобрался.

– Ну как же! Кто у нас, главным образом, вёл переговоры? Разумеется, главный мастер дипломатии, Сергей Вислячик.

– Но подожди… Подожди, я ведь просто выполнял твои указания. Я…

– Рекомендации, только рекомендации.

– Рекомендации, да. Но ведь идея изначально была твоя! И процесс… во многом был на тебе…

– Да, правда? А я и забыл уже… Надо у ребят спросить – может, они помнят, хотя это не факт, конечно, совсем не факт. Вот про тебя точно все вспомнят, – он одобрительно похлопал Вислячика по плечу. – Да и разговорчики… телефон у нас записывает опять-таки… Ну да неважно.

Тот смотрел оторопело. Тихо – видимо, невольно вырвалось – проговорил:

– Зачем ты?..

– Зачем не заверил с печатью, что идея была моей? Потому что дурак и недальновидный… Что ж с меня возьмёшь.

– Нет, я не об этом! Может, что-то надо… – он с невинным непониманием взглянул на Вислячика. – Может, я могу здесь чем-то помочь?

– Воот, вот это правильный подход, – одобрительно кивнул он. – Ты очень можешь помочь и, я бы даже сказал, в сложившихся обстоятельствах – должен.

– Нужна моя материальная поддержка? – сразу просиял Вислячик. – Да?

– Ну что – материальная поддержка! – раздражённо отмахнулся он. – Вот люди, всё сразу в деньгах мерить, всё в деньгах! Как так можно…

– А что тогда? – Вислячик взволнованно и внимательно уставился на него.

– Тогда – вот что, – он аккуратно притянул к себе Вислячика и заговорил вполголоса. – Ты должен сделать так, чтоб ушёл Клементинов. Разумеется, через госпожу Мондалеву. Он, почитай, в высших кругах, поэтому без высочайшего волеизъявления госпожи Мондалевой его не уйдут.

– Но… это ведь ты и сам можешь сделать.

– Нет-нет, мне никак нельзя, – он добродушно покачал головой. – Я не настолько близок к этой сфере, чтоб вдруг проявлять рвение… К тому же, что касается Клементинова, то меня можно заподозрить и в личной неприязни: он плохо отзывался обо мне, и вообще… не будем поминать прошлое. А вот ты человек в этом плане незаинтересованный.

– Да, – пробормотал Вислячик, – но…

Повисло молчание.

– Что? Боишься, что ли? – он рассмеялся. – Что он тебе из отставки-то сделает.

– А если не будет отставки?

– А ты сделай так, чтоб была. Не знаю… придумай повод, по которому тебе было бы естественно к ней обратиться, найди убедительные аргументы… Ты ведь мастер!

Вислячик окончательно сник, но всё же кивнул.

– Ну вот и отлично, значит, договорились, – с улыбкой заключил он. – Хотя, конечно, материальная поддержка тоже никогда не помешает.

27.

Казалось, течение принесло её из далёких вод – таких далёких, что здесь о них не помнили. Лодка чуть покачивалась на волнах, нос устилали охапки цветов – лютиков, вербены, лаванды. Поверх угловатой аркой проплыл мост; над ним же, на берегу, вставали дома: чёрные против солнца шпили тянулись в небо, башенка с часами разливала летящий перезвон, будто перекликалась сама с собой; город протягивался с обеих сторон, звал пристанями и площадями, на которых разгуливали люди. Они не узнавали пока пришелицу, и она была рада, что здесь инкогнито.

Площади и башни манили к себе, но лодка ушла дальше по течению и прибилась к песчаной отмели под крутым склоном. Она вышла из лодки; птицы слетели с её руки, подхватили венчики цветов и устремились вперёд, предвещая её появление.

Наверху разлёгся парк, и было людно, будто на ярмарке. Здесь ходили в масках и нелепых карнавальных костюмах, вращались вокруг огромного солнца-колеса, будто не в силах сойти с пути: ослы с клешнями крабов, жабы с огромными молотками в крепких руках, ощерившиеся пасти гиен, чьи глаза были замотаны изолентой. Многие прятали что-то под широкими полами одежд, некоторые перебрасывались, играя, хрустальными шариками, в которых тлели чужие миры, иные заводили всё одну и ту же песню, вдруг замолкали и с новым кругом колеса начинали вновь. Большинство же копошилось в грязи, будто и в самом деле надеялось найти там что-то желанное.