Капли звёздного света. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 2
– И действительно пьса! – издевались все, кто брал сборник в руки. – Все правильно, это вовсе не опечатка, а самооценка автора!
Если бы не злосчастная «пьса», содержание которой невозможно пересказать, будучи в здравом уме, сборник, возможно, получил бы хорошую критику – опубликованные в нем рассказы были на уровне тогдашней фантастики, даже пересказанный Бахтамовым рассказ Махмудова не очень портил картину. Но «пьса»…
Некоторое время спустя в «Комсомольской правде» появилась статья Дмитрия Биленкина о советской фантастике «Не дергайте ручку приборов!» И в качестве примера бездарной фантастики, авторы которой решительно не понимают того, о чем пишут, была взята пресловутая «пьса». Естественно, под горячую руку и всему сборнику досталось.
В общем, первый блин действительно оказался комом – и никак не по вине Комиссии.
Конечно, занималась Комиссия не только этим злосчастным сборником: обсуждали молодых авторов, проводили встречи с читателями, в газете «Молодежь Азербайджана» объявили конкурс на лучший научно-фантастический рассказ.
Боря Островский любил и писал фантастику, но литературных способностей у него недоставало, и на заседаниях Комиссии Боре «накидывали» множество замечаний, он дорабатывал рассказы, но лучше они не становились… Что Борис действительно умел делать хорошо, так это проводить так называемые психологические опыты. Это у него получалось не хуже, чем у самого Вольфа Мессинга – у Бори была повышенная чувствительность, он легко воспринимал (в том числе и с завязанными глазами) малейшие движения «реципиента» – так называемые идеомоторные акты. На публике Боря не выступал, но среди своих – членов Комиссии, в том числе – нередко демонстрировал «чудеса», перемежая их с откровенными фокусами, так что мы частенько путались: где тут «экстрасенсорика», а где чистый иллюзион а-ля Арутюн Акопян.
Время, кстати сказать, было «оттепельное» не только для фантастики, но и для всяких паранаук. Очень популярна в те дни была Роза Кулешова, умевшая читать пальцами. Борис продемонстрировал нам и эту свою способность: с завязанными глазами, водя пальцами по строчкам, он читал любой текст и даже рассказывал о том, какие «видит» иллюстрации. Разумеется, это тоже был всего лишь фокус, умение так напрячь мышцы лица, что, когда Боре завязывали глаза, все равно оставалась возможность для подглядывания.
В Баку приезжали с лекциями парапсихологи, рассказывавшие о чудесах сверхвосприятия, и вряд ли у них были слушатели, настроенные более скептически, нежели авторы-фантасты. Альтов, будучи человеком во всем принципиальным, не терпел не только шарлатанов, но даже просто людей недобросовестных, пытавшихся сделать себе имя на интересе публики к неизведанному. Однажды в дискуссии с одним из заезжих парапсихологов Альтов спросил, почему они не сумели до сих пор поставить опыта, который бы всех убедил.
«Для этого нужно оборудование, а у нас нет никакого финансирования», – пожаловался экстрасенс.
«А какое оборудование необходимо? – спросил Альтов. – Может, можно просто скинуться?»
Парапсихолог начал перечислять – и назвал, в числе прочего, километр тонкого провода.
«А провод-то зачем? – ехидно осведомился Альтов. – Вы же мысли на расстояние без проводов должны передавать!»
***
Когда я познакомился с Войскунским и стал приходить на заседания Комиссии по фантастике, произошло неприятное событие, раскрывшее мне глаза на многое, о чем я подозревал, но не был уверен. Событие, в котором проявились характеры уже знакомых мне людей – не с лучшей стороны, но… Я до сих пор не уверен, правильно ли поступил Генрих, до сих пор не знаю, как нужно было отнестись к тому, что сделали Войскунский и Лукодьянов…
А было так.
В 1963 году в издательстве «Знание» вышел сборник научной фантастики «Черный столб». Название сборник получил по большой повести Войскунского и Лукодьянова. Тогда же «Черный столб» был опубликован и в сборнике издательства «Молодая гвардия» «Фантастика – 1963». Хорошая повесть, твердая научная фантастика, как говорят сейчас.
А год спустя в издательстве «Знание» вышла авторская книга Войскунского и Лукодьянова «На перекрестках времени», которую я с интересом и недоумением прочитал. Интерес вызвали прекрасные рассказы «Прощание на берегу», «На перекрестках времени», «Алатырь-камень». Недоумение осталось от рассказа «Полноземлие», последнего рассказа сборника. Рассказ был, вообще говоря, ни о чем. Некое сугубо частное событие на каком-то непонятном симпозиуме… Смутило меня и привело в недоумение вот что. Главных героев этого небольшого рассказа звали Герман Скрипкин и Тина Воробьева. Других персонажей там, собственно, и не было – сюжет был связан с Германом и Тиной, и только с ними. Не нужно было долго соображать, чтобы понять: Герман Скрипкин = Генрих Альтов, Тина Воробьева = Валентина Журавлева. В рассказе Скрипкин и Воробьева – муж и жена. Оба – известные ученые. Оба – участники межпланетного симпозиума. На людях Герман активен, Тина молчалива, держится в тени мужа.
Но однажды происходит «накладка» – микрофоны в номере гостиницы, где остановились Скрипкин и Воробьева, остаются включенными в неурочное время (как это напоминает истории с некими президентами и политическими деятелями много лет спустя!), и все участники симпозиума становятся свидетелями бурного выяснения отношений между супругами. Из услышанного разговора следует, что Тина вовсе не занимается наукой, все ее «научные достижения» – дело Германа. Тина – всего лишь декорация, и роль эта ей надоела, она требует от мужа прекратить комедию…
Ассоциации с Генрихом и Валентиной были настолько явными, что не обратить внимание было невозможно. Я вспомнил то, на что уже давно обращал внимание. Валя никогда не участвовала в наших с Генрихом дебатах и посиделках. Она, конечно, выступала на тех нескольких встречах фантастов с читателями, где и я присутствовал в качестве зрителя, но ее выступления носили «общий» характер, и на вопросы она отвечала скупо, будто заученно. Мне это казалось странным, но я все списывал на замкнутый Валин характер. А после этого рассказа…
Я пришел к Альтову с книгой Войскунского и Лукодьянова, показал рассказ и спросил, читал ли он.
– Да, – ответил Генрих.
– И что? – прямо спросил я.
Я был уверен… ну, почти… что Альтов скажет: «Это гнусный пасквиль». Но он пожал плечами и рассказал следующее.
После того, как «Черный столб» был опубликован одновременно в двух сборниках, авторы захотели опубликовать повесть и в третий раз – в своей авторской книге. Альтов, чьи представления об авторской этике всегда были четкими и определенными, заявил, что так поступать некрасиво: сколько раз можно эксплуатировать одно и то же произведение?
Я так и не узнал, что конкретно происходило, но в результате издательство исключило «Черный столб» из сборника «На перекрестках времени». С повестью книга получалась толстая и внушительная, без повести – тоненькая, всего четыре рассказа. К тому же, авторы потеряли и гонорар – по тем временам большой. Обида авторов выразилась в том, что они включили в сборник вместо повести новый, специально написанный рассказ «Полноземлие». Рассказ, который, кстати, никогда больше нигде не переиздавался. В «Полноземлии» они и высказали свое отношение к писательскому тандему Альтов – Журавлева.
Я не стал спрашивать Генриха, действительно ли он пишет и за себя, и за Валентину Николаевну. Я и раньше подозревал (как оказалось, не только я), что это так. Рассказ Генриха только подтвердил мои догадки.
На этом наш не очень приятный разговор закончился, и я больше никогда эту тему не поднимал. Однако все больше убеждался в двух вещах.
Первое. Да, Войскунский и Лукодьянов были, видимо, правы: писатель Валентина Журавлева никогда не существовал, как и ученый Тина Воробьева. Все рассказы, подписанные именем Валентины Журавлевой, писал Генрих. Ясно было разделение: рассказы, где важнее всего была научно-фантастическая идея, Генрих подписывал своим именем, а рассказы, где важной становилась психология (при этом научно-фантастическая идея продолжала играть основную роль), он подписывал именем Вали. Он старался, конечно, менять стиль, но прочитайте внимательно рассказы Валентины Журавлевой: стиль Альтова все равно чувствуется.
Второе. Нет, Войскунский и Лукодьянов были абсолютно неправы: Валентина Николаевна НИКОГДА не выступала против своей «роли». Тяготила ее эта роль или нет – не знаю. Но Валентина Николаевна всю жизнь была верной союзницей Генриха. Она сделала для Генриха и ТРИЗ так много, что наверняка можно сказать: не будь у Генриха такой жены и помощницы, как Валя, он не смог бы сделать и половины того, что сделал. А может, и вовсе ничего сделать не смог бы – все, надеюсь, понимают, как важна для творчества нормальная обстановка в доме, в семье. Генрих и Валя всегда (во всяком случае, с моей «колокольни») составляли единое целое, и мне невозможно представить, чтобы Валя когда-нибудь сказала Генриху: хватит, не буду больше изображать из себя писательницу.
Писатель Валентина Журавлева, по-видимому, не существовала, и, тем не менее, писатель-фантаст Валентина Журавлева навсегда останется в истории литературы. Такой вот парадокс…
***
Комиссия по НФ была органом официальным, поэтому каждый год мы составляли план нашей деятельности, и Евгений Львович представлял в президиум СП отчет о проделанной работе (сколько проведено заседаний, сколько произведений обсуждено, сколько и где организовано встреч с читателями…). В планах был, например, конкурс НФ рассказов, и мы его провели, дав объявление в газете «Молодежь Азербайджана». Победителям было обещано, что их рассказы опубликуют в газете и даже выплатят гонорар – в качестве литературной премии.
Пришло около десятка пакетов с беспомощными текстами, среди которых читабельным оказался единственный рассказ, подписанный неким Юрием Грамбаевым. Это была небольшая юмореска о том, как на одной из радиообсерваторий обнаружили сигналы внеземной цивилизации. Их долго расшифровывали, а, расшифровав, начали удивляться тому, что сообщал иной разум. Ерунда какая-то: у кого-то печка плохо греет, нужен ремонт… И это – высокоразвитая цивилизация? Такие глупости она считает необходимым сообщить всей Галактике? Нет, – решает герой рассказа, – дело в том, что мы случайно попали на одну из многочисленных линий связи цивилизаций. Все равно как если бы кто-то подключился к телефонной линии, по которой две подружки обсуждают, что надеть на вечеринку…
Этот рассказ – за неимением конкурентов – занял первое место и был опубликован в газете. А автора пригласили (объявив в той же газете, потому что иначе связаться с ним не было возможности – адреса своего автор не указал) на заседание комиссии. Каково же было удивление «комиссионеров», когда в комнату ввалились четверо студентов Азгосуниверситета и объявили, что они и есть Юрий Грамбаев.
– Вы писали рассказ вчетвером? – удивился Евгений Львович.
– Да! – от имени четверки заявил Юрий Сорокин, один из соавторов, студент-химик.
– Нет, – сказал вдруг Альтов. – Авторов на самом деле не четверо, а пятеро.
– Почему пятеро? – смутился Грамбаев всеми своими четырьмя физиономиями.
– Пятеро, – твердо сказал Альтов. – Пятый – присутствующий здесь Павел Амнуэль. А потому результат конкурса должен быть аннулирован, поскольку члены Комиссии не имели право в нем участвовать.
– Почему вы думаете, что Павлик в этом участвовал? – удивился Евгений Львович.
– Мы-то не один его рассказ обсуждали! – воскликнул Генрих Саулович. – Разве стиль Амнуэля не виден в рассказе Грамбаева – вот в этом куске и в этом тоже?..
Пришлось сознаться – Грамбаев действительно был един не в четырех, а в пяти лицах. Четверо «грамбаевцев» были моими университетскими друзьями, с одним из них – Левой Бухом – мы вместе учились на физфаке и были членами команды КВН. Конечно, писали мы рассказ по частям, каждый – свою часть, но потом я переписал рассказ, чтобы пестрота стилей не сильно ощущалась. Тут-то Альтов нас и подловил…
Конкурс был объявлен провалившимся, поскольку никто не представил достойного произведения.
***
Члены Комиссии время от времени встречались с читателями, обычно эти встречи проходили в малом зале кинотеатра «Вэтэн» («Родина»). Зал был небольшой, на 80 мест, перед началом встречи показывали фантастический фильм. Выбор по тем временам был невелик, только что на экраны вышла «Туманность Андромеды», была еще «Планета бурь» по повести А. Казанцева, их и крутили. Первые встречи были интересными – просто потому, что все было внове, – но достаточно быстро выродились, поскольку вопросы задавали каждый раз примерно одни и те же: каковы творческие планы, нужно ли фантастам опережать науку, и как фантастам удается так хорошо придумывать то, чего нет…
Конечно, на такие встречи Комиссия являлась не в полном составе – обычно председательствовал Войскунский, а кроме него на вопросы отвечали Альтов и Лукодьянов, который любил находить ошибки в произведениях коллег и рассказывать публике, что фантасты далеко не всегда предсказывают правильно и даже не всегда хорошо знают то, что пишут. Вот, например, Алексей Толстой в «Аэлите», подсчитывая расстояние от Земли до Марса, неправильно сложил три числа – можете сами проверить…
Лукодьянов умел находить ошибки, нелогичности, оплошности научно-технического характера в любом произведении – и уж, конечно, в тех текстах, что обсуждали на заседаниях Комиссии. Научные ошибки в фантастических произведениях не прощали никому – все писали так называемую «хард сайенс фикшн», хотя термина этого никто не знал.
Когда весной 1965 года на Комиссии обсуждали мой рассказ «Все законы Вселенной» (носивший явственные следы жесткой альтовской правки), Бахтамов начал свою речь словами:
– Эту статью я прочитал. Эта статья мне понравилась. Единственное, чего я не понял: почему под названием написано «рассказ».
Впрочем, когда три года спустя «Все законы Вселенной» были опубликованы в молодогвардейском сборнике «Фантастика-68», Рафаил Борисович был первым, кто поздравил меня с «выходом на всесоюзную орбиту».
– Хороший рассказ, – сказал он, забыв, должно быть, свое давнее определение.
В 1966 году вышел из печати новый бакинский сборник «Эти удивительные звезды» (названный по рассказу Валентины Журавлевой). Предисловие к книге написал известный библиограф фантастики Борис Ляпунов. Альтов выступил в сборнике не только с замечательным рассказом «Опаляющий разум», но и со статьей «Перечитывая Уэллса», где проанализировал 86 научно-фантастических идей английского фантаста и показал, что почти все прогнозы Уэллса уже оправдались, и лишь немногие идеи можно отнести к «чистой фантастике» – например, идею о машине времени.
«Эти удивительные звезды» вышли огромным даже по тем временам (тем более для республиканского издательства) тиражом 200 тысяч экземпляров, и это стало причиной полиграфического конфуза. Предполагалось, что книга выйдет в суперобложке, на которой художник изобразил планеты и астероиды, летящие в космосе. Тираж сначала был запланирован не таким большим, и издательство закупило соответствующее количество бумаги для суперобложки. Когда тираж – в последний момент – увеличили в несколько раз, оказалось, что бумаги для супера не хватает. Что делать? Обсуждали – не в Комиссии, конечно, а в издательстве, мы ни о чем не догадывались вплоть до выхода книги из печати – два варианта: либо убрать супер вообще, либо… нарезать суперобложку на части и вклеить в книгу.
Принят был второй вариант (надо было использовать уже отпечатанную суперобложку!), и в результате возник странный монстр: в книгу оказался вклеен узкий листок, занимавший половину страницы. При желании можно было понять, что на листке изображены космические камни, падавшие на какую-то планету…
В отличие от первого, второй бакинский сборник был благоприятно принят критикой (правда, каждый, кто о сборнике писал, не забывал задать недоуменный вопрос: а что означает фиговый листок, вклеенный между страницами?), и сразу после выхода книги из печати Комиссия стала собирать третий сборник. Идея была в том, чтобы сделать сборники не только регулярными, но ежегодными – и это была вполне осуществимая идея, рассказов и повестей накопилось за это время не на один приличный сборник.
Но… Комиссия предполагает, а Союз Писателей располагает. Третий сборник – «Полюс риска» – появился лишь четыре года спустя, в 1970 году.
За эти годы Комиссия провела – кроме, конечно, регулярных обсуждений, – одну масштабную акцию: опрос читателей фантастики. Идея опроса принадлежала Генриху Сауловичу. Осуществление, в значительной степени, тоже ему: Альтов составил анкету, включавшую десятка два вопросов, обращенных к читателям фантастики – какой из поджанров они предпочитают (приводился список), каких авторов (список включал все известные фамилии), нужен ли журнал фантастики, возможна ли фантастика без фантастических идей и так далее. Каждый из вопросов предусматривал несколько вариантов конкретных ответов – нужно было только подчеркнуть нужный.
Анкета содержала список из нескольких десятков книг советских писателей-фантастов – читатели должны были поставить около названия книги крестик, если книга понравилась, или минус, если не понравилась. Чтобы получить количественные оценки, Альтов придумал формулу: из числа плюсов вычиталось число минусов, а затем результат нужно было поделить на число читателей. Книгу, которую никто не читал, естественно, из рассмотрения исключали – нельзя ведь делить на нуль!
А для того, чтобы оценить «уровень шума» – иными словами, помнят ли читатели то, что читают, – Альтов предложил включить в список «контрольную книгу»: автора и название, не существующие в природе. Так появились «Долгие сумерки Марса» некоего Н. Яковлева – действительно, название и фамилия достаточно типичные. Если читатель «проглатывает» книги, не очень задумываясь над содержанием, то вполне может и Яковлева «вспомнить»…
Из-за Яковлева и разгорелся скандал, когда результаты анкетирования были опубликованы. Но это произошло потом, а сначала члены Комиссии отнеслись к опросу с большим энтузиазмом и для начала, конечно, сами ответили на все вопросы. За давностью лет я уже не помню этого частного результата. Кажется, общее мнение склонилось к тому, что обязательно (просто жизненно!) необходим всесоюзный журнал фантастики, причем не один, а минимум два: один журнал – это частное мнение редколлегии, единообразие, отсутствие новизны. Два журнала – конкуренция (точнее говоря – социалистическое соревнование, какая еще конкуренция при советской власти?), разнообразие мнений, поиск новых идей. То что было нужно для советской фантастики, еще не начавшей погружаться в болото застоя. Идею двух журналов предложил и отстаивал Альтов, это была правильная идея, но не мы ж решали, сколько в СССР будет журналов фантастики. «Искатель» был и остался единственным.
На ротапринте анкету размножили в количестве нескольких тысяч экземпляров (это тоже было проблемой в те годы – современной множительной техники не существовало, и надо было даже на текст анкеты получить разрешение Главлита, ведь речь шла о тиражировании!). Для начала анкету начали раздавать во время встреч с читателями, потом распространили среди знакомых – любителей фантастики и писателей-фантастов. Сотни анкет переслали в Москву, там в опросе приняли участие школьники из единственного тогда в Союзе Клуба любителей фантастики при Доме детской книги.
Несколько месяцев спустя дома у Альтова штабелем лежали заполненные анкеты, и мы переносили на отдельный лист крестики и черточки, считали и пересчитывали… Наконец стало ясно, во-первых, что читатели не отдают предпочтения ни одному из поджанров фантастики. «Фантастика нужна всякая, – был сделан вывод в полном соответствии с тем, что всегда говорил Альтов. – Социальная вовсе не имеет преимущества перед научно-технической. У каждого поджанра есть свой читатель, и критики не должны говорить: такая-то фантастика советскому человеку нужна, а такая-то нет».
И еще: многие авторы, считающиеся популярными, пишут произведения, вовсе не запоминающиеся. Не то чтобы их книги не любили, но просто не запоминали напрочь! Дело в том, что неожиданно для всех несуществующий Н. Яковлев с его «Долгими сумерками Марса» оказался не в конце списка, как следовало бы ожидать, а в самой середине, получив плюсов больше, чем минусов! Число людей, «прочитавших» это эпохальное произведение, оказалось больше, чем тех, кто читал, скажем, считавшуюся классикой жанра «Планету бурь» Александра Казанцева!
Ниже Яковлева в списке оказались не только Казанцев, Немцов и другие авторы фантастики ближнего прицела, но и кое-кто из авторов, много издававшихся в середине шестидесятых. Когда результаты анкетирования были опубликованы в сборнике фантастики «Молодой гвардии», обиженными посчитали себя все писатели-фантасты, оказавшиеся ниже «уровня шума». Обижались почему-то не на себя – не смогли они написать запоминающихся произведений! – а на Комиссию и особенно на Генриха Сауловича, как на зачинателя и вдохновителя всего этого «гнусного мероприятия».
Альтову было не привыкать. Незадолго до этого он уже получил немало шишек, когда в течение двух лет руководимые им ребята из Клуба любителей фантастики при московском Доме детской книги присуждали по итогам года премию за худшее произведение научной фантастики. Премия называлась «Гриадным крокодилом» (по печальной памяти «Гриаде» А. Колпакова – нам казалось, что ничего хуже в фантастике написать просто невозможно). Первый «Гриадный крокодил» был присужден книге М. Емцева и Е. Парнова «Падение сверхновой», второго получил А. Полещук за роман «Ошибка инженера Алексеева».
На «Гриадного крокодила» смертельно обиделись не только «лауреаты», но и вся элита фантастов – ведь никто не мог гарантировать, что не окажется следующим!
А тут еще анкета… Эти провокаторы из бакинской Комиссии…
Больше подобной деятельностью Комиссия не занималась. Первый опыт оказался последним.
Работа над анкетой не прервала, конечно, текущих дел – обсуждение новых научно-фантастических произведений. Один-единственный раз Комиссия, впрочем, изменила своему назначению, когда на обсуждение была вынесена наша с Леонидовым историческая повесть «Суд».
В 1968 году мы с Романом Леонидовым написали небольшую историческую (никакой фантастики!) повесть. Идею подсказал нам Альтов, дав почитать изданную еще в дореволюционной России (в 1871 году) книгу немецкого египтолога Карля Оппеля «Чудеса древней страны пирамид». Оппель очень увлекательно рассказывал о фараонах четвертой династии: Хуфу, Менкау-Ра, Хафре… О том, например, что в то далекое и вовсе не демократическое время каждый умерший египтянин (от простого крестьянина до фараона) подвергался посмертному суду – всякий желающий мог прийти на похороны и публично возложить на покойного какую-то не искупленную им при жизни вину. Если вина оказывалась серьезной, то в погребении отказывали, саркофаг с мумией вставляли в стену в доме, где жила семья покойного, да так там и оставляли – вечное напоминание о проступке или преступлении!
Понятно, что суд над мертвым вершили чаще всего, если умирал «простой» человек, а для фараонов эта процедура носила формальный характер. Но в случае фараона Хафры, которого на греческий лад называют Хефреном, все могло оказаться иначе. Мы обнаружили еще несколько интересных исторических фактов и построили на них сюжет повести – Хафру судил после его смерти народ Кемта (так называли свою страну древние египтяне) и оставил без погребения. Вот почему уже в наши дни ученые, вскрыв пирамиду, не обнаружили в ней саркофага с мумией усопшего владыки.
Какое же преступление совершил фараон Хафра? Тут нам опять помог Оппель, описавший, как был обнаружен знаменитый Сфинкс, расположенный как раз неподалеку от пирамиды Хафры. Оказывается, Сфинкс очень долго (тысячи лет!) оставался засыпан землей, и раскопали его только в начала 19 века солдаты Наполеона. Причем, если верить Оппелю, засыпали Сфинкса намеренно, потому что «нашли попеременно слой песка и почти в фут высотой слой мелких камней, и все это было так твердо, что можно было высекать ступени». И еще: у Сфинкса – и в этом может убедиться каждый, посмотрев на фотографии, – негроидные черты лица, в то время как в Древнем Египте были очень строгие правила изображений людей.
Вот мы с Романом и предположили, что Хафра был по происхождению нубийцем, а не египтянином. Он с помощью жрецов захватил власть в стране, свергнув фараона Менкау-Ра (царствование которого действительно было очень коротким, а имя его стерто с таблиц и памятников). На официальных статуях Хафру изображали типичным египтянином (как, например, на статуе, которую можно увидеть в Музее им. Пушкина в Москве), но Хафра был тираном, и придворный скульптор решил увековечить недобрую память о фараоне, изобразив его истинное лицо на Сфинксе, которого сам же Хафра и поручил создать. А чтобы обман не был обнаружен раньше времени, скульптор покрыл нубийское лицо Сфинкса алебастровой маской с «придворным изображением» Хафры. Со временем алебастр осыпался, и народу предстало истинное лицо властителя…