Иновидцы

Глава 1

Объединение

…Вечеринка по случаю празднования дня рождения была на удивление тихой. Наверное, музыка, вдохновенная и нежная, была тому причиной. Первые тосты за именинницу были давно произнесены, все немножко поели, потанцевали, а потом Инна, именинница, поставила подаренную Сергеем мелодию. Именно эта музыка и создала такое настроение, когда одновременно и радостно, и грустно, и возвышенно, и любишь весь мир…

– А не кажется ли вам, дамы и господа, – первым встрепенулся Валентин, – что мы почти печалимся, вместо бурно веселиться?

– А и то правда, – поддержал его Виктор. – И потом, – в голосе его зазвучала обычная усмешка, – не грешно ли забывать об именинниках?

Этот упрёк мог относиться к кому угодно, но только не к самому Виктору. Но он тут же захлопотал, разливая вино и передавая наполненные бокалы, начав, конечно, с Инны и, проследив, чтобы бокалы были у всех, потянулся со своим к имениннице. Инна ему улыбнулась. «Господи, Боже мой, ну кто ещё умеет так чудесно улыбаться!» – эта мысль была у Виктора просто на лице написана. «Кажется, что внутри лица вспыхивает фонарик или свеча и такая она становится – не то что прикоснуться, смотреть страшно – а вдруг и взгляд разрушит это чудо…»

– О, княгиня, – возопил Сергей, – вы чудо нашего века! За вас! – И, выпив, продолжил:

– Люди, покажите-ка мне хоть ещё одну такую женщину!..

– Молчи, олух нашего века! Молчи и смотри на эту! И запомни, у чудес двойников не бывает! – Валентин насупился, чуть ли не как Иван Грозный, и все засмеялись.

– А теперь – танцевать! – это Катя.

– Я, с моими скудными познаниями в арифметике, нас сосчитал и оказалось: пятеро. Кому-то явно придётся обнимать веник.

«Чур, не мне!» – Виктор тут же оказался возле Инны.

– Граждане, позвольте напомнить, что на дворе двадцать первый век. Вальс поэтому необязателен, ибо есть много прочих танцев, где можно танцевать так, что никому не будет обидно.

– Но всё-таки, – отказалась Инна, – кому-то придётся искать веник: дамы просят именно вальс.

Валентин тоже не дремал и уже стоял возле Кати.

– И всегда-то я крайний, – комично вздохнул Сергей и с видом вечного смиренного страдальца включил музыку.

Виктор смотрел на Инну, не отрываясь. Ей стало даже чуть не по себе. Она чуть покачала головой: не надо!

Познакомились они не так, чтобы обычно. Инна, проходя мимо продуктового магазинчика, в двух шагах от дома, чуть не была сбита выскочившим парнем. Обе его руки были заняты: в одной пакет, явно с продуктами, в другой – три стеклянные бутылки, которые неизвестно каким образом удерживал в одной руке. Но – руки были заняты, а потому он не смог схватиться за те же перила, хотя бы. Закон инерции, конечно же, сработал, парень грохнулся во весь свой немаленький рост и въехал обеими руками в стеклянное крошево.

Он бы, вполне возможно, и вовсе не упал, если бы между ними не просверкнуло нечто вроде молнии: они оба поняли, что принадлежат к одному и тому же сословию, способному «видеть» – как младенцы, не потерявшие ещё остроту восприятия.

Слава богу, Инна жила в соседнем доме. Она, даже не спросив имени пострадавшего, потащила его к себе и, хотя ей временами становилось плохо от вида его ран, сумела кое-как забинтовать ему руки. Они молчали всё время, пока Инна, наложив повязку, не спросила:

– Больно?

Парень, все ещё пребывая в растерянности не столько от потери минералки, сколько от ослепившей его молнии, до этих её слов, очевидно, на Инну внимания особого внимания не обращал. Но, подняв глаза, чтоб ответить, так уже их и не отвёл. И не ответил. Какая разница, больно или нет? Куда важнее – что эта молния была, что означала и видела ли её и девушка! Так и не сумев себе на эти три вопроса ответить, он резко встал и уже на пороге сказал:

– Меня зовут Виктор. Спасибо. – И ушёл.

«Странный тип. И удивительно неаккуратный».

Конечно, он был странный. Странными становятся от странных условий, в которых живут. И от особенных способностей, которые невесть откуда возникают. И никто человеку не объясняет, откуда это в тебе взялось и что с этим делать.

Виктор жил только с мамой. С отцом она развелась давным-давно. Виктор даже не помнил бы его совсем, потому что ни одной его фотографии не осталось, если бы раза три в год с отцом не встречался. Почему развелись родители – Виктор так и не выяснил. Но, надо полагать, по инициативе мужа, ибо на личной жизни мать Виктора поставила крест и занималась всю остальную жизнь только собачками. Она была прямо помешана на них. Настолько, что забывала о собственном сыне, пока он сам о себе не напомнит. Ни школой, ни иными делами сына она не интересовалась совершенно. Она исправно готовила обеды и покупала одежду. Если бы только не её странный воспитательный метод не давать Виктору ни копейки: школьный обед оплачен, проездной выдан…

Виктору пришлось искать заработков, чтоб иметь карманные деньги. А поскольку он, как любой мальчишка, души не чаял в автомобилях, то и бегал на ближайшую автотехстанцию, где быстро примелькался: там подержит, там подаст, там что-то подкрутит, – вот и стали ему работяги, не сговариваясь, со временем подбрасывать с получки кое-что. Заработал, дескать. Класса с шестого Виктор, с помощью Сергеича, мастера, (который рискнул и оформил другого, совершеннолетнего, подсобником), заработал себе на велосипед и не только. И каждое лето подрабатывал уже в полный рабочий день. Тем более, что был рослым, крепким и на свои пятнадцать не выглядел абсолютно Поэтому он, конечно, без особого труда поступил в политехнический, но на заочный. А работал всё на той же станции автосервиса.

Курсу к третьему он настолько овладел профессией автомеханика, что приобрёл практически даром развалюху, которую случайно увидел в одном из соседних дворов. Владелец жалел денег на её утилизацию, так что предложение расстаться с этой ржавой коробкой на колёсах воспринял, как неслыханное везение. И не только денег с Виктора не взял, но с большим облегчением передал все документы: владей и радуйся! Возился с ней Виктор месяцев пять, а в итоге получилось нечто весьма быстроходное и даже вполне приличное с виду. Единственным недостатком первой «движимости» были её размеры: укладывать свои длинные ноги в эту коробчонку каждый раз было просто цирковым трюком.

Представительниц противоположного пола он всегда обходил стороной. Ему казалось, что даже если они хорошие, так всё равно не застрахованы от того, чтобы в недалёком будущем не повториться в поведении с материнским. А он во всех возможных и невозможных аспектах был сыт ею одной.

Сейчас ему шел двадцать четвёртый, но ни разу Виктору не встретилась девушка, которая сумела бы изменить его привычное отношение к своим соплеменницам! Все они были, по его твёрдому убеждению, абсолютно одинаковыми, с похожими привычками, жестами и интересами и очень быстро Виктору наскучивали.

Может, и мимо Инны он прошёл бы так же спокойно, не улыбнись она тогда. Но она улыбнулась и он в этот миг понял, что эта девушка не такая, как все. Очевидно, что не такая. А тут ещё и молния его ослепила так, что он увидел будущее на долгие годы вперёд. Вот только не мог уразуметь, такая же ли она иновидица, как и он. И не знал, как это выяснить.

А Инна почему-то об этом странном и даже немного смешном случае никому не рассказала. Она тоже ни с кем не делилась своей способностью – это мгновение ослепительной вспышки и словно электрического разряда, пронзающего её во всех существующих измерениях.

Но она обрадовалась, увидев Виктора назавтра напротив своего дома. Но он не только не подошёл, но даже и не кивнул. Стоял равнодушно, словно был здесь по совсем иному какому-то поводу и словно даже её не узнал. Если узнал бы, поздоровался бы. И она – почему-то тоже.

Он стал бессменным стражем её окон. Она и злилась, и смеялась, и поддерживала шутки родителей и друзей, естественно, обладающим зрением и наблюдательностью… А он, хоть и поражал регулярностью и длительностью своих караулов, даже глазом не моргнул ни разу в её сторону. То ли памятник изображал, то ли проспорил кому—то, что будет торчать на этом месте каждый вечер, невзирая на погоду и сезон года…. Но однажды, в дождь, увидев, как он стоит, продрогший, в ранних сумерках, Инна не выдержала:

– Здравствуй! – и поднявшись на цыпочки, поцеловала его в щеку. Он и не шевельнулся даже, стоит по-прежнему, словно он тут и не участник событий, а нечто вроде монумента. И на приветствие не отвечает, вот только глаз не отрывает.

– Держи зонтик и пойдём отсюда. Может, в кино?

Он только плечами пожал.

Инна взяла его под руку – так удобней идти под зонтом – но он молчал, как по обету. Пришлось ей опять заговаривать первой.

– Меня зовут Инна.

– Я знаю. – Таким тоном, словно об этом знает весь город.

– Ну и хорошо. – Она не стала вникать, откуда он знает её имя и знает ли о ней что-нибудь ещё.

После фильма, которого они оба, по сути, и не видели почти, они шли к её дому. Инна попросила:

– Не надо стоять здесь каждый день. Холодно ведь, осень. Простынешь…

Молчит.

– Знаешь, лучше заходи иногда по вечерам чай пить или давай ходить куда-нибудь, а? Хочешь?

– Я каждый день хочу.

– Но я не смогу – каждый, – Инна растерянно засмеялась. – У меня лекции, мне заниматься надо. – Опять молчит.

– Давай ещё погуляем?

– Давайте.

– Не надо говорить мне вы. А?

– Хорошо.

Они гуляли, долго, в основном, молчали, Инна заговаривала несколько раз, но потом ей стало так хорошо с ним молчать! Она первой опомнилась, что город почти пуст. И оглянулась!

– Где это мы?

Дом был в приличном отдалении.

– А где ты живешь, Виктор? – Он сказал, и не просто сказал, а назвал даже дом и квартиру.

– Сосед? Итак, пошли домой, а?

Говорили они только о постороннем, на так называемые светские темы, хотя обоим очень хотелось задать тот единственно интересный каждому вопрос:

– А для тебя молния тоже была?

Но они не спросили. Каждый уверенно знал только о себе, но очень сильно чувствовал, что у другого – тоже была молния.

Тема тайная, секретная. Никогда и ни с кем они об этом не говорили – не с кем было. Потому что невинные попытки говорить на подобные темы всегда неизменно вызывали приговор: таких граждан надо в дурке лечить всю их оставшуюся жизнь.

Вот так они и стали встречаться. Но даже спустя несколько месяцев о самом важном и тайном они так и не заговорили.

Но Виктор впервые обнаружил, что эта девушка не вызывает у него отторжения. Более того, он осознал, что влюбился. Он, конечно, мог бы понять это ещё с первых дней, когда установил караул у её дома, но тогда он думал, что им надо поговорить о молнии. А поскольку она-то ведать не ведала, где его искать… А поговорить об этом было необходимо. Выяснить, что и зачем это было. И какие им обоим следовало бы сделать выводы. И какие, возможно, предпринять действия.

Но потом до него дошло: он таки влюбился! По-настоящему! А как только понял это, то в один прекрасный вечер, когда они дошли до её дома, он взял её руки, обе и зарылся в них на миг.

– Инна, я тебя люблю. – Тихо, не поднимая глаз. Ей почему-то захотелось плакать.

– Молчи. Я боюсь, что-то сломается, а я хочу, чтобы ты был. – Глаза у неё были опущены, но она знала, что он смотрит на неё. Она молчала, и странно было на душе: и радость, и страх какой-то.

– Завтра я вернусь к пяти. Запомни номер…

– Я знаю. И номер, и фамилию, и всё, что только можно было узнать.

– Тогда придётся тебе завтра рассказать мне о себе. Ладно?

– Всё?

– Именно всё.

– Тебе может не понравиться.

– Почему?

Завтра узнаешь.

…Музыка вдруг стихла.

– Я так не играю, – закричал Сергей. – Мне в самом деле, что ли, веник искать? Инна, я тоже хочу танцевать, причём с тобой! А, кстати, почему не пришла Вера, да и остальным не вредно бы появиться?

И, словно в ответ, резко зазвонили в дверь. Открывать пошли все. Вера быстро вошла, не здороваясь, и сразу – в комнату! На пороге вслед за ней возник какой-то парень. Он, конечно, удивился, увидев столько народу, но духом явно не пал.

– И к кому вы, мсье?! – Сергей был – сама любезность.

– К той девушке.

– А вы уверены, – вступила Инна, – что она жаждет вашего общества? И это, между прочим, мой дом.

– Не судите строго. Уж больно мне приглянулась ваша гостья. Решил познакомиться, а она никак.

Инна спокойно ждала. Парню ничего не оставалось, как уходить, потому что приглашения остаться так и не последовало.

Вера, проскочив прямиком на балкон, напряжённо курила, ожидая развязки. Когда вошла Инна, Вера не спросила ничего. Потом молча расстегнула карман рубашки и протянула Инне кулон: мелкие, в колечках, камешки и посредине небольшой камень.

– Поздравляю!

– Спасибо! – Кулон был красив, наверно, недёшев, но Инна, зная нрав Веры, поняла, что не откажешься.

И вечеринка потекла снова, как ей и положено. Пока народ не засобирался по домам.

– Инна, помочь?

– Право, не нужно, мы с Виктором управимся сами. Спасибо за всё!

– Кто-то спорил бы, мы – не будем. – Катя, конечно, не могла упустить случая уколоть лишний раз Виктора:

– Влюблённый, посуду не переколоти, хоть иногда гляди, куда идёшь и что несёшь.

Катя с Валентином оба также принадлежали к племени иновидцев, то так же хранили это в тайне от всех: кому же неизвестно, что стоит это о себе рассказать, немедленно получишь клеймо психа и не отмоешься от этого клейма впредь никогда. Даже за могилой будут помнить – пока вообще о тебе будут помнить – что ты из психов с большими отклонениями.

Но говорить об этом они пока не торопились. Да и никто не торопился. Первыми рискнули Инна с Виктором, когда всё уже было вымыто и расставлено.

– Я собираюсь самой себе сделать подарок, —. Сегодня, если только ты не против, мы с тобой обо всём откровенно поговорим. И, мне кажется, ты знаешь, о чём.

– О том, что…

– Вот именно это я и имею в виду. Только не говори мне, что с тобой ничего не происходит. И, тем более, что ты умеешь с этим управляться.

Виктор не двигался.

– Не хочешь?

– Хотеть-то я хочу, но я об этом никогда ни с кем не говорил.

– Я тоже. Но я точно знаю, что ты такой же, как и я. И сильно подозреваю, что и все, кто только что был здесь, такие же. И что они тоже молчат об этом, как партизаны на допросе.

– Вполне возможно.

– О них – возможно, а о нас с тобой точно. Так что давай, наконец, поговорим об этом.

– Я не знаю, с чего начинать.

– Трусишка! Думаешь, я знаю? Но мне кажется, что начинать нужно с того дня, когда ты в себе это заметил, обнаружил.

– И кому начинать? Мне?

– Не обязательно. Настояла я, так что начать могу и я.

– Я вроде бы должен начинать первый, поскольку мужчина.

– Как хочешь. Но поговорить мы должны откровенно и подробно. И я сильно рассчитываю, что вдвоём нам удастся с этими странностями своими разобраться.

– Надеяться можно. А получится то, что получится.

– Начинай.

И Виктор начал.

– Когда мне было 13 лет, умер отец. Инфаркт. Просто не проснулся. А когда его хоронили, я увидел большую, размером с ворону, бабочку – таких ведь не бывает – белую с коричневыми разводами. И больше никто этой бабочки не видел. А она вернулась со мной домой. А потом я ещё много дней видел отца – его душу, потому что цвета она была такого же, как та бабочка.

И я мог видеть его много позже, когда сильно доставала жизнь. В лице окружающих и в виде ситуаций. Потому что мать явно… – он затруднился со словом – сильно изменилась. Ну то есть перестала заниматься домом. И мной. Еда была, всё нужное было, матери вот только не было.

А потом я стал видеть и других людей. Явно тоже умерших. Через некоторое время я научился слышать, что они мне говорят. И я, грубо говоря, превратился в спасателя. Эти люди вели меня к своим родственникам или друзьям, попавших в неприятности. И я их выручал. А когда первый раз к ним приближался, сверкала молния и указывала мне на того, кому следовало помочь.

Когда я тебя увидел, молния тоже свернула. Вот только до этого я не видел никого. В смысле – из твоих умерших родственников. И не понимал, нужно ли тебе помогать, а если да, то в чём. Я всё старался увидеть того, кто устроил нашу встречу, но так и не увидел пока. Так что сама говори, какие у тебя неприятности и в чём тебе помочь.

– У меня нет никаких неприятностей, честное слово! Если только не считать неприятностью такую же способность видеть иной мир.

– А у тебя она откуда?

– А я в детстве тонула. Я плаваю, как лягушка – в любой воде и любое время. А один раз у меня неожиданно ноги свело. Не знаю, почему – вода была, как парное молоко. Свело настолько мощно, что я стала тонуть. И словно онемела при этом – рядом со мной лодка была с родными, а я не могла звука произнести.

За мной никто не наблюдал – все же знали, что вода моя стихия. Так что, когда обнаружили моё исчезновение, я уже была у самого дна. А там метров пять глубина. Ну бросились, вытащили, но, видимо, всё-таки что-то произошло. Потому что я прямо на дне этом увидела кучу народа: не тела, нет, а души тех, кто здесь тонул. А так дно было чистое – песок, немного травы и рыбы.

Вот с тех пор и вижу. Не всегда, не постоянно. А тоже – словно разряд тока или невидимая молния: встряхивает и я вдруг вижу что-то или кого-то. И мгновенно понимаю, зачем и что делать нужно.

– И делаешь?

– Конечно.

***

Жара в городе стояла, как в Сахаре. Асфальт плавился прямо на глазах. На него даже наступать было страшно, того и гляди нога уйдёт до самой щебёнки. Павел, конечно, понимал, что в желании выпить холодного пива есть определённая опасность: после того, как промочишь горло приятной прохладой, стоит снова выйти в этот ад, может развезти хуже, чем после литра водки. Но соблазн прополоскать холодным глотку был чересчур велик. И он не устоял, плюнул на подходящий троллейбус и понёсся через улицу в ярко раскрашенный павильон. Пить хотелось не только ему, конечно: народу было, как в транспорте в час пик. Конечно, все бокалы были на руках, ждать пустого было нестерпимо долго и он сбегал в продуктовый напротив, купил литровую банку сока, попросил её тут же открыть, немного выпил, остальное вылил – не сок, а только что вскипевший компот! – и вернулся в кафе-автомат. Своя посуда давала право торчать в кафе хоть до закрытия.

С полной пива банкой Павел прижался к подоконнику, попросив подвинуться долговязого мужика. У того тара тоже была оригинальная – молочный пакет, но зато была таранка и Павел уже собирался попросить хоть хвостик. Парень понял сам и сунул одну.

– На, не страдай.

Надо было хоть познакомиться.

– Павел.

– Славик.

– Где взял такую рыбку?

– Места надо знать.

– А всё-таки?

Разговор, начатый с такой интересной темы, да под такое сопровождение, скоро заглохнуть не может. Они делали уже по третьему заходу, когда в кафе вошла женщина и стала искать кого-то глазами. И нашла этого кого-то прямо у Павла за спиной.

– Юра, Юра, пойдём, а?

– Сейчас, Галочка, сейчас.

Славик, заинтересовавшись, кто это там такой покорный, заглянув Павлу за спину. Мужик был явно алкоголиком с большим стажем. И вряд ли он мог уйти именно сейчас: его бокал был почти полон. Но не столько это было важным: мужик накачался уже под самый кадык и вряд ли способен был пройти хотя бы сто метров. Ляжет ведь у первой же стены.

Павел и Славик переглянулись, кивнули друг другу. Пододвинулись к покорному:

– Тебя как зовут, а?

– Юра. Юрий Петрович.

– Я – Павел. Это – Славик. Давай-ка, Юра, потихоньку домой потопаем. Видишь, жена волнуется.

Юра преспокойно оставил почти полную кружку и безропотно дал себя увести. Женщина шла, вернее, постоянно забегала чуть вперёд, со стороны Славика, постоянно благодарила, выискивая всё новые речевые обороты и между благодарностями уверяла:

– Нам недалеко, медленным шагом всего минут пять. Спасибо вам, ребята.

– Да не стоит, пустяки, с кем не бывает.

– Меня зовут Галя.

– Каждый может слегка перебрать. Ты, Галя, главное, не считай нас героями, – это вступил Павел, не назвавший, как и Славик своего имени: знакомиться они нужным не посчитали – простая мужская солидарность. – С нами это бывает, что перехватишь малость. Ерунда.

Юра увядал на глазах, примерно на тридцатом метре ноги его прекратили движение и ребята сдвинулись теснее, перехватили руки Юры себе на плечи и накрест ухватились за Юрин ремень: ногами перебирать он был уже не в состоянии. Но со стороны всё выглядело почти прилично: трое великих друзей идут себе в обнимку. Кто там станет обращать внимание, все ли трое переступают ногами, до чужих ли тут ног, когда свои то заплетаются, то тонут в вязком расплавившемся асфальте.

В лифт они впихнулись с великим трудом: Юра полностью отдался на волю Божью, в лице неожиданных знакомцев, и перестал реагировать на реальность совершенно. Посему боком вошедший в лифт Славка потащил Юру на себя, а сзади его подталкивал Павел. И уже почти в дверях стояла Галя. Она нажала кнопку своего этажа и – поехали. Квартиру Галя открыла быстро, торопливо, показала, куда положить Юру.

– Ребята, холодного квасу, а? – ей словно неудобно было отпустить их без какого-то материального выражения благодарности.

– А есть? – Павел застенчивостью никогда не страдал.

Трёхлитровый бидончик, вынутый из холодильника и мгновенно запотевший, опустел за пять минут. Квас был великолепный: и непостижимо вкусный, и холодный настолько – зубы заломило.

– Теперь и перекусить не грех! – Павел вёл себя почти неприлично, ибо знал, что чужую неловкость можно совершенно погасить только своей развязностью.

– Воистину: понимаешь цену чему-нибудь, только заслуженно это что-то получив. – Славик решил Павла поддержать, хотя и был гораздо менее напорист. – Ну представьте, погода не сегодняшняя, палатка по дороге, очереди нет, тот же квас далеко не такой вкусный. А тут немножко попотели и квас – как амброзия. Или нектар.

– Слав, а амброзия – это напиток или еда?

– Спроси чего полегче.

– Ради Бога: для тебя и вопроса полегче не жаль. Когда в наших краях кончится эта дикая жара?

– Ну, истинный друг. Век не забуду твоей доброты. Только почему ты решил, что этот легче?

– Соображай, ведь ответ из простейших: как только лето закончится, так сразу и жара пройдёт.

Галя не знала, как ей хоть слово вставить, чтобы спросить, будут ли ребята есть, благо полный обед давно приготовлен, или это только зубоскальство одно.

– Галя, – Павел прижал руку к сердцу, – не гони так сразу. Мы отдышимся малость: все жировые запасы топятся.

– Ребята, да вы что! – Галя покраснела.

– Ты только не считай, что чего-то нам должна. Тут ещё неизвестно, кто – кому: если бы не вы с Юрой, мы бы так и не решились до самого вечера выйти. Прямо филиал ада, а не город. А вчера ещё был дом родной. И тут такой удобный повод. И оказались мы в итоге герои, а не трусы. Пустяк, а всё же приятно.

– Вот именно, – поддержал Славик. – Кафе до восьми ведь открыто, а сейчас пять. Я в нём сидел с двух часов, именно потому, что просто боялся выйти в это пекло. Прикидываешь, сколько я бы высосал ещё? А мне завтра на работу, причём – за руль. Хорош бы я был завтра.

– А мне, между прочим, – Павел любил, чтобы последнее слово оставалось за ним, – скоро на свидание. Вот представь, Галя, что скажет моя девушка, когда я её поцелую. Это с таким-то перегаром? От пива ведь амбре ещё то! А она этого терпеть не может. А так есть шанс, что выдохнется. Ещё леденец мятный пососать бы.

– А у меня есть, – Галя встала, открыла навесной шкафчик, – достала конфетницу. – А может, ещё квасу? А ещё лучше – кофе? Кофе, между прочим, любой запах отшибает надолго. Хотите, сварю? А то, действительно, поели бы, а?

– А у тебя квас ещё есть? Высоцкий пел, что где-то откопали две коньячные струи, а ты значит – квасную?

Галя невольно засмеялась.

– Нет, просто сама делаю. Это же так просто.

– И, главное, молчит. А я-то всё поражаюсь: ну до чего же отлично стали наши заводы работать! Поторопился, значит…

– А: кто поспешит, тот людей насмешит, – Славик смотрел с хитрой подначкой, но не опоздал припасть к полной кружке. Удовольствие было полным.

– Ты, Галя, возражать даже не пытайся, мы народ нахальный. Раз не сохранила секрета фирмы, жди нас теперь в гости. Да квасу заготовь побольше: нас будет много.