Книга 2. Хладный холларг

Бабушка Каума всю жизнь прожила в Фийоларге. Тогда он, говорят, стоял много южнее нынешнего места и был маленьким городком. О ней Каум знал лишь со слов отца. Мать Каума не видела сверкровь, а отец говорил, что та заболела и рано померла. Как и дед. «Хвори тогда было много. Мерли часто», – вздыхал отец.

Отец Каума, Ран, приехал в Фийоларг почти тридцать лет назад. Ровно в тот год, когда великий боор Глыбыр Длинномеч пал в битве в Деснице Владыки. Кровавая была битва, поговаривали старики. Если бы не Комт Верный, как с тех пор его прозвали, не выстоять бы владянам против орд саараров и грирников. Лишь заручившись поддержкой оридонцев, владяне смогли победить орды дикарей, а та часть, которая выжила, была обласкана Комтом и прощена. За это прозвали в Холкунии своего нового боора Великодушным.

Путь самого Каума в торговую гильдию начался тогда, когда отец всучил ему мешок со всякой всячиной и пустил по улицам ее продавать. Даже и теперь Каум с содроганием вспоминал, через какие мучения ему довелось пройти, прежде, чем его язык стал достаточно мягким, чтобы договориться с любым холкуном и пасмасом.

Едва двенадцатая зима сошла с Приполья – полей перед городом, как молодой холкун совершил свой первый выезд в Заполье – так холкуны называли все земли за пригородом своего ларга. Безбрежный простор – до этого Каум ни разу не покидал город – пленил его, очаровал и раздразнил. Первая поездка закончилась полным провалом. Он набрел на пасмасский кабак и спустил игрой в кости все деньги, какие должен был потратить на наем пасмасов.

Выволочка от отца и дядьев, братьев матери, навсегда запомнилась не только его мозгу, но и другим частям тела. Этот случай был единственным необдуманным поступком за прошедшую жизнь. Возможно, тот единственный день был его однодневной юностью, когда он позволил себе быть беспечным.

В первые зимы после прихода к власти Комта жилось очень тяжело. Многие холларги не поддержали его. Началась гражданская война. Комт призывал их одуматься, а после вместе с оридонцами, пошел войной на города обеих Холкуний.

Голод косил в тот год население Владии. Каум, бывший старшим сыном, остался без младшего брата. Тот умер от голода, хотя семья отдавала ему те жалкие крохи, какие Ран приносил домой. Мать Каума, Теллита, горько оплакивала его смерть, сидя над маленьким, посиневшим от холода тельцем. «Мой! Только мой! Единственный…» – плакала она. – «Один был и того Владыка прибрал…» Ран стоял подле нее, опустив голову и глубоко задумавшись.

Никто из четверых братьев так до конца и не понял ее слов.

Отец хватался за любую работу. От этого и погорел, хотя семья едва сводила концы с концами. Он умер, когда Кауму не подошла еще и пятнадцатая зима, оставив на своем старшем сыне жену, его мать, и троих младших братьев.

Период между смертью отца и возвращением из первого длинного путешествия по Трапезному таркту, когда дела их семьи наконец-то поправились, Каум помнил плохо. В его памяти это время запечатлелось бесконечной чередой серых однообразных дней, когда на душе было плохо, на сердце тяжело, а в желудке пусто; когда мир казался жестоким и мизерно маленьким, все вокруг бесцветным и мутным; когда везде и всюду пахло потом и страданиями олюдей.

С тех пор Трапезный тракт, по которому холкунские торговцы – конублы – доставляли в свои ларги пищу из других городов, стала для Каума единственным торговым путем. Он не брался больше ни за одно другое начинание, а полностью сосредоточился лишь на поставках продовольствия. Юноша изучил Трапезный тракт вдоль и поперек, знал все шайки, промышлявшие на нем, не раз общался с воинами охранных отрядов, мало отличавшихся от разбойных шаек. И платил, платил, платил.

Платить приходилось за все: за пользование трактом и тропой (одна дорога называлась двойственно, но за каждое название причитался налог – холкуны так и называли его «налог на название»), за остановки в подорожных трактирах, за хранение груза, за выпас быков и коней, за проход, проезд, прополз в обе стороны, за благосклонность и «закрывание глаз», за недовольство и «открывание глаз», – за все! Путь был долог и опасен, но какое-то время Каум мирился с этим. Тракт давал пропитание ему и его семье.

Однажды он объединил капиталы со своим лучшим другом Лормом. Они попытали счастья на тракте и едва не разорились. Взаимные обиды были преодолены путем мордобоя. После этого пришло осознание отсутствия вины каждого и наличия глупости обоих.

Второй торговый поход по тракту стал приносить постоянно повышающуюся прибыль. В их компанию вступили еще несколько друзей и знакомых. Наученные горьким опытом, оба: и Каум, и Лорм обусловили их вступление неучастием в торговых предприятиях, на что все без исключения с удовольствием согласились.

То было время, когда день через день в ворота города въезжала траурная зелено-синяя повозка, везя домой очередного убиенного торговца. Разбойники лютовали. Был неурожай.

Подкопив денег – дебов – друзья открыли лавку в торговых рядах.

Каум всегда подмечал волю богов, даже если эта воля выражалась в делах или на телах других холкунов. Он не только последовал примеру других конублов и нанял охрану, но и сам пришел к холларгским палатам и попросился на обучение традиционному холкунскому бою.

Всю зиму он упорно занимался боем на пиках, метанием копья, а также обучался управляться традиционной холкунской палицей и небольшим топором. За это время он сильно похудел, но занятий не бросал.

С приходом весны его голову посетила примечательная идея. Впервые за двадцать пять лет своей жизни он поехал не по Трапезному тракту, а по Дубильному. Никто и не подозревал, что причиной такой резкой смены курса стали слова иногороднего торговца, оброненные им в присутствии Каума.

В трактире, что у Птичьего рынка, до слуха холкуна донесся жалобный говор. Невдалеке от него, в углу сидели два конубла. По замечательным выражениям их лиц наметанный глаз Каума сразу распознал перед собой должника и кредитора. Иногородний торговец жаловался, что по Дубильному тракту торговля встала. Что стада поизвели на еду и что торговать нынче нечем, а потому и отдавать долги тоже нечем. Фийоларгский торговец слушал его с тем оттенком понимания, который наблюдается на лицах олюдей, видящих перед собой вконец оголодавшего соседа, при полном осознании того обстоятельства, что и у них самих дома осталось немного хлеба. Он отирал голову и понимающе кивал.

– Никогда ведь на землях наших голода не было, – сокрушался иногородний. – За что же боги наслали на нас такое! – Он понурил голову и мотал ей в немом горе.

Дубильный тракт оказался для Каума весьма прибыльным. Ехал он по нему не из-за товаров. Он искал торговых стражников, оставшихся не у дел. Положение его торговой гильдии было не столь бедственным – холкуны всегда были хорошими едоками. Но Трапезный тракт стал привлекать множество сторонних едоков, искавших возможности полакомиться за чужой счет.

Холкун потратил почти все свои сбережения на наем торгового войска. Его возвращение в родной город было тягостным от дурных мыслей: правильно ли он поступил; не обманут ли его «бесхитростные» воины; не вернут ли их назад разъезды саараров, которые верой и правдой служили теперь, то ли Комту Верному, то ли оридонцам. Борода Каума, которая наконец-то отросла на ширину ладони, покрылась сединой. Пот ни с того, ни с сего прошибал его, при первой мысли, что деньги, которые он копил столько зим, могут быть снова утеряны. И опять ему припоминалось бедственное положение, в котором он начинал свое дело.

Формирование первого большого каравана заняло довольно много времени, но по весне его выступление из города сопровождалось всеобщими гуляньями. Никогда еще целая гильдия не выступала из города в полном составе. Караван охраняли более тысячи воинов. Более нельзя было и подумать о том, чтобы напасть на торговцев.

Тот год, прошлый год, принес Кауму баснословную прибыль. Он и сам не ожидал, сколь много денег может принести воинское сопровождение торговых караванов.

Лорм согласился взять на себя заботу о торговых делах общества и неплохо справлялся с ними, но боги вторглись в их совместное предприятие и снова осложнили его.

Лорм погиб в межродовой стычке. Он был зарезан своим двоюродным братом, с отцом которого что-то неподелил его отец. Обид, обвинений и нападок было столько, что правда была погребена навеки под их наносами.

Потеря лучшего друга, с которым они прошли плечом к плечу через многое, тяжело далась Кауму. Лишь благодаря общему делу он не позволил себе сникнуть или впасть в уныние. Дела шли и требовали непременного к себе внимания.

Холкун взял себе в друзья другого торговца, но дело не заладилось. Эту разлаженность он и преодолевал, сидя за столом у окна третьего этажа в старинном купеческом доме, доставшимся ему так неожиданно.

Дом был большой, трехэтажный. Он стоил тех денег, которые Каум выручил от продажи своей доли в лавках. На первом этаже и в подвале, в маленьких клетушках ютились шесть семей пасмасов и холкунов, которые приехали из Заполья или других ларгов. Они снимали жилье, платя неплохие деньги.

Став рантье, Каум задумался над сменой профессии. Сдача клетушек в аренду приносила хорошую прибыль, и он вознамерился прикупить еще один дом, стоящий на другом конце той же улицы. Жаль, что денег на покупку не хватало. Почти половины.

Все настойчивее ему в сознание стучалась мысль, что все теперешние дела не стоят его внимания. Слишком опасно стало на трактах. Саарары грозят войной Холкунии, а Комт Верный поддерживает саараров. Нет, слишком опасно!

Деньги, которые у него были, Каум вложил в два предприятия своих друзей, но они приносили все меньше и меньше прибыли. «Страшимся мы дальше идти», – говаривали ему друзья.

Везде и всюду торговое дело умирало. Везде и всюду царило уныние. Конублы разорялись один за другим. И каждый из них, видя отчаяние на лице друга, которого городская стража препровождала в долговую тюрьму, – каждый знал, что, может быть, завтра он станет следующим.

Каум не впадал в отчаяние. Клетушки на первом этаже и в подвале не дадут ему умереть с голоду, но в прошедший год он женился и Айлла, его жена, уже поглядывала на него выразительно, поглаживая свой живот. Где растить детей, когда в доме и без них проживают почти сорок человек?

Внизу на лестнице раздались торопливые шаги. Так мог бежать только Ир – следующий по возрасту брат Каума. Ему было двадцать семь лет, и Кауму нужно было думать о том, что и Иру пора жениться.

Голова шла кругом от всего этого.

– Карларг восстал, братец, – влетел Ир в комнату и остановился, тяжело дыша. Его удивило, что Каум не повел и бровью. – Слышишь ли?

– Да, я слышу. Что из того?

– Восстал… Карларг.

– Если это все, иди.

Ир растерянно огляделся, словно находился в каком-то ином мире.

– Тебя это не интересует?

– Меня это интересовало позавчера. Сегодня уже нет.

– Почему?

– Прикажи матушке накрывать на стол, братец. Поедим, а после поговорим, коли у тебя к этому большой интерес.

***

Двухколесная колесница, богато украшенная резьбой, остановилась подле здания высотой в четыре этажа, составленного из разноцветных каменных монолитов и украшенного деревянной, костяной и иного рода изразцовой живописью.

Облицовка блестела на солнце так ярко, что слепила глаза. Это было новшество холкунских городов. Их последняя мода. Украшение домов каменно-древесно-костянной облицовкой было дорогим удовольствием, однако Аснар Коневод мог себе это позволить.

Один из трех самых богатых конублов Фийоларга позволял себе не только это. Лишь у него во всем городе имелся собственный сад и небольшое озерцо в нем. Таких роскошеств не было даже у холларга, но это никого не удивляло. И без того всем было известно, кто на самом деле правит городом.

Между тем, Аснар вовсе не походил на конубла, образ которого на Синих равнинах прочно ассоциировался с непомерно разжиревшим холкуном, готовым всякого обхитрить и объегорить. Наоборот, это был высокий по-военному сложенный холкун, руки которого были привычны и к палице, и к топору, и к мечу. Природа не полностью отвернулась от него – небольшое пузико свисало-таки вниз, но оно совершенно не портило общее благоприятное впечатление от его внешнего вида.

Окладистая густая борода, отпущенная по-холкунски, лишь на ладонь шириной, уже успела засеребриться, но глаза, висевшие прямо над ней смотрели живо, умно и по-юношески.

Каум слез с колесницы: в меру украшенной, в меру усиленной броней – в меру дорогой (за нее попросили такую арендную плату, что Каум едва не расплакался, но место, куда он намеревался направиться, требовало понесения высоких затрат). Он подошел к вратам, претворявшим собой вход сразу на высокое крыльцо, поклонился дому, поклонился родовому божку Аснара и только после этого проследовал внуть.

В больших палатах стояло умеренное жужжание, какое всегда слышится, когда во внушительных размеров комнатах собирается несколько десятков человек. Даже степенное говорение и перешептывание превращаются в таких случаях в довольно громкий гомон.

– Мир дому твоему, Аснар. Благополучия животу этого дома. – Холкун поклонился хозяину, а после и хозяйке. Ему ответили вежливыми поклонами.

– Приветствуем тебя, Каум из рода Поров. Без брата ли? Почему? – обратился к нему Аснар. Его приветливое лицо, оставалось, тем не менее, жестким.

– Без него. Оставил его. Дела, – улыбнулся Каум, про себя подумав, что, если бы и для Ира брать колесницу, то их семье нужно было бы голодать оставшийся месяц.

– Сам пришел, и за то благодарим.

На этом приличия были соблюдены, и Каум прошел внутрь палат

Посмотреть в них было на что. Помещения утопали в мехах, коврах и золоте. Драгоценные камни обильно покрывали почти каждую вещь, стоявшую на многочисленных сундучках, ларцах, полках и столах. Все это ослепительное великолепие было выставлено напоказ с одной целью – поражать и похвастать.

Каум усмехнулся. Раньше он бы развесил уши и открыл рот от удивления. Да, то были великие времена. Хотя и тяжелые – вспоминать страшно, но интересные. Теперь он безразлично скользнул взором по богатому убранству палат и повернулся к столу, уставлявшемуся разнообразными яствами.

Поесть он был не прочь. С утра не ел. Вернее, с ночи. Холкун осмотрел себя. Сегодня он ступил первый шаг в сторону снижения убытков: он высек, что было сил, и выгнал мальчишку-пасмаса, осмелевшего до того, что начал воровать с его складов. Сейчас ушлый молодец валяется где-нибудь в канаве за городом и оплакивает свою судьбу.

Каум вздохнул. Отчего-то так всегда получается: простолюдин получал хорошую работу, едва на коленях перед ним не ползал, благодарил, а как время проходило, то ему прежняя жизнь казалась уже не своей – словно не было ее, а нынешняя казалась сносной, но тоже не сладкой. Начиналось подворовывание, а после и откровенное воровство. Приходилось такого олюдя отправлять в обратный путь. И почему-то только тогда – именно в тот момент – он понимал, что потерял, и снова, как и задолго до этого, ползал перед конублом на коленях, умолял и плакал. Иные, пылая праведным гневом, грозили ему даже карами от богов. Ха-ха! Когда бы они знали, когда бы они видели про себя то, что видел он со стороны, то понимали бы, что не он сек их, их секли боги. Боги, даровавшие праведникам достойное место и разочарованно смотревшие, как они опускаются до уровня воров. Кара! За что его карать, когда он есть карающая длань! Никогда боги не будут карать сами себя! Хе-хе!

– Каум, благополучия тебе, – сказали над ухом и, уфнув, тут же плюхнулись рядом. – Не передумал ли?

Холкун обернулся.

– Нет, Илло, не передумал. – Каум с нежностью посмотрел на пасмаса, присевшего рядом с ним. Он любил Илло, любил всей душой за то, что среди стольких утех, пороков, соблазнов, какие всякий новый день рождались внутри города, Илло не дал себе утонуть, погрузиться в эту мерзопакостную жижу, словно болото утягивавшую каждого слабого душой и умом.

Илло не знал, что единственным олюдем, которого Каум почитал выше себя, был он, Илло. Когда бы пасмас узнал такое, он, наверное, расхохотался бы от души, ибо он почитал холкуна за своего наставника.

– Отвернулся в угол, глаза слепят сокровища его? – как всегда разулыбался Илло. – Я тоже щурясь хожу, чтобы не ослепнуть. Когда бы мне столько света, а бы только и делал, что писал.

– А ведь верно сказал, – рассмеялся холкун. – Писать стихи или чего еще при таком богатстве – только оно и хорошо!

С Илло они встретились много лет назад, когда были еще мальчишками. Его отец Кивс тоже был конублом. В те времена конубл-пасмас был диковинкой, порою, таких даже побивали, но отец Илло цепко держался за городскую жизнь. Он помог Кауму вытянуть себя и семью из долговой ямы. Мало кто знал, но Каум распродавал товары Кивса. «От меня плохо берут». – сказал ему однажды Кивс, – «от тебя лучше».

Илло не был сынком при своем отце. Наравне с ним он делил и беды, и радости, и до сих пор похвалялся шрамом на животе: так он защитил своего отца от ножа разбойника, которым тот хотел ударить в спину Кивсу.

Жизнь сделала Илло справедливым и молчаливым, – таким, каким бывает всякий, кто изведал все ее «прелести». От природы Илло был скромен. За все это Каум любил его как брата.

В один из дней в конце весны Илло пришел к Кауму и предложил ему следовать за ним. Они прошли в таверну «Дохлый гусь», где собирались отбросы даже среди бедноты Фийоларга. Там, к его удивлению, Каума встретили лишь конублы, который заняли все помещение и выгнали из него даже самого хозяина.

Разговор был коротким. Говорили о том, что из-за разбойников на Трапезном и на иных трактах торговля встала, а потому скоро все они окажутся в долговых тюрьмах.

– Лишь ты делал такое… лишь ты ходил большим караваном. Того же хотим от тебя. Такой караван должно тебе сделать, чтобы и сам Желтый Бык побоялся напасть…

Каум не знал, о чем он думал в ту пору, когда согласился вновь пойти с караваном. После он много раз пожалел о согласии, но отступать было поздно.

– Я слышал, ты новое дело затеял. Решил дойти до Холведской гряды со своим караваном. Правда ли то? – рядом с Каумом остановился Гек. Конубл был уже навеселе.

– Правда, а ты, чего ж, ко мне хочешь?

– Подумываю. А возьмешь ли?

– Возьму.

Гек, ничего не ответив, отошел.

У Каума никогда и в мыслях не было уходить караваном так далеко, однако он тут же насторожился. Иной раз массовое сознание, а особенно мышление подбрасывало ему неплохие идеи. Если удасться ему половину пути пройти, как задумано, то, почему бы не пройти и до Холведской гряды – весь путь. Города и там старадают.

– А ты как думаешь, Илло? – спросил он. – Дойдем до Холведа?

– Хорошее предприятие, думаю. У них там, знаю, много товара такого, какого в равнинах не сыщешь.

– Какого, например?

– Железо хорошее у них. Без примесей, говорят. Каменьев много на облицовку. В Эсдоларге, слышал я.

– Когда ж тебе железо-то позволят привозить? Саарары за этим строго наблюдают. Боор никому не дозволяет в Равнины такое привозить.

– А коли у меня возможность есть глаза у них закрыть, – приблизился к нему Илло. – Задумка есть одна. Послушаешь али как?

– Послушаю. – Они удалились в дальний угол и стали о чем-то шептаться.

– Почтенные конублы, – заговорил младший брат хозяина торжества, юноша лет шестнадцати, – зовем вас к столу. Отведайте то, чем боги одарили сей дом!

Произошло шевеление и все торговцы сместились к столам. Размещались шумно, с шутками тыча друг другу локтями в бок; рассаживались друг подле друга, компаньон подле компаньона. Опытный глаз по одному этому шевелению легко различал, какие торговые партии сложились в городе, и каков их вес и отношения друг с другом.

Торговых гильдий в Фийоларге было множество, но партий лишь три. Вернее сказать, партий было четыре, но четвертая – холларгская – постоянно зависела от одной из трех главных. Собственно, за контрль над холларгской партией и шла война между другими тремя партиями. Возглавляли их хол-конублы: Аснар Коневод, Линул Вдовец и Мириул Безбородый.

У Каума глаз был наметан. Он заметил, что два других владетеля Фийоларга сели рядом.

– Быстросчет, слышь? Линул и Мириул рядышком уселись, – наклонился к его уху сосед-брезд. Каума прозвали среди конублов Быстросчетом и часто обращались к нему за помощью на торге.

– Вижу.

– Не к добру.

– Знаю.

Где-то еще зашептали: «Неужели снова рядом пойдут против Беспалого?»

Каум посмотрел на Илло, и оба они криво усмехнулись. Говорили в свое время Кугуду Беспалому о том, что время не то и не надо в холларги метить. Не послушал. Просидел две зимы. Теперь наступил срок уйти.

Зная его характер, Быстросчет мог бы без тени сомнения сказать, как будет проходить смена власти в городе. Будет кровь. Редко, конечно, бывает без нее, но в случае с Беспалым, старым и, в общем-то, добродушным воякой кровь будет большой. Лучше на это время покинуть Фийоларг, чтобы не оказаться втянутым в противостояние. «Ага», – подумалось ему, – «вот боги и подсказали, когда лучше уйти!»

– Сдружился этот, – Илло показал руку с двумя загнутыми – безымянным и мизинцем – пальцами, – с этим вот. – Он указал глазами в сторону Аснара.

– Откуда знаешь? – не смог скрыть удивления Каум. – Ежели так, то…

– Знаю. Слова эти из сарая…

Холкун поджал губы и задумался. «Из сарая» означало от банд, которые промышляли в городе убийствами, грабежом и продажей детей и женщин для любовных утех. Прибыль деятельность «из сарая» приносила большую, поэтому многие из торговцев вкладывались в «сарай». Свою историю «сарай» вел от неизвестного холкуна-воришки. Жил он в сарае у скотного двора одного из жителей города. После поражения боора Глыбыра, он стал промышлять воровством оружия и денег у брездских и оридонских воинов, которые наводнили Владию, да делал это так умело, что холкун-хозяин и понятия не имел, что у него на дворе живет еще кто-то помимо него.

Каум не имел дел с «сараем», но вложил немалые деньги в некоторые стороны этого предприятия. Мало кто знал, что бандиты городов были одними из самых информированных олюдей. То, что знали они, порой не знал никто. Быстросчет рано понял, что если доберется до этих знаний, будет в том толк. И он добрался. Поэтому-то Каум так удивился, когда Илло сообщил ему сведения, о которых холкуну не могли не сообщить.

– Коли так, из Фийоларга лучше съехать скорее, – продолжал Илло. – Иначе, головы не сносить, ибо мы с тобой оба ни при ком не состоим.

– Верно, – прошептал холкун, продолжая быстро соображать. – Малы мы еще, но… съехать не повредит.

Скоро будет праздник в честь прародителя всех холкунов, великого Хола, сообщил Илло. На него и может быть назначено смещение Кугуда Беспалого. Десять дней. Ему оставалось не более десяти дней, чтобы устроить дела, добрать недостающее количество товаров и уйти.

– Пойдешь со мной к гряде? – просил он Гека, который оказался рядом. Тот широко улыбнулся:

– Хотел просить тебя о том. Дебов внесу, сколько скажешь.

– Будешь мне помощником.

– Честь для меня сделал, Каум. Вот уж уважил! – Гек приосанился и огляделся. Ему видимо хотелось, чтобы все слышали приглашение. Но шум стоял такой, что никто ничего не слышал дальше шага от себя.

Илло спросил Каума глазами, ты чего это, но тот успокоил его. Гек приходился племянником Мириулу Безбородому, мало что умел, но был заносчив и капризен. Поучаствовать в большом предприятии было для него всего лишь развлечением.

– Зачем? – спросил Илло, когда Гек отошел.

– Аснар глядит на меня. Уж много раз его глаза на себе находил. Не к добру.

– Чего ж думаешь?..

– Не знаю, но не к добру это, Илло.

Холкун уткнулся себе в тарелку, чтобы не встретиться ни с одним взглядом, который позвал бы его в сторонку для разговора. Нужно было продержаться один этот вечер, чтобы не быть втащенным в общегородскую резню или интригу. После таких явлений еще несколько зим продолжается месть родов за убиение своих сородичей, и часто в канавах на улицах находят обезображенные трупы конублов.

Слава богам, у него всего три брата. Всех их он заберет с собой. Мать и жену придется оставить, но, ежели и их забирать, то это будет походить на бегство.

Готовность собрать большой караван принесла Кауму неожиданную славу. Многие мелкие торговцы возлагали на него огромные надежды. Сам о том не подозревая, Каум оказался вытолкнут в политику, и за его дружбу началась борьба. Он слишком поздно понял это.

– Слыхал я, неспокойно там нынче, – вернул его к действительности Илло. Каум повернулся к нему и проговорил:

– Где?

– На гряде Холведской.

– А где спокойно ныне? Эта зима принесла нечто, от чего равнины и леса содрогнулись. Не знаем мы, что, но по тому, как оридонцы шастают по равнинам из конца в конец, знаю я, что что-то произошло, а?