Ильинский волнорез. О человеческом беспокойстве…
Пока родители трепетали в поисках работы, Сергей «закорешился» с представителями немногочисленного тель-авивского, так сказать, люмпена. Вскоре в головах подростков родился первый противоправный план. Для его исполнения необходимо было завладеть хотя бы одной единицей оружия.
В Израиле оружие на улице – обычное дело. В один из дней Сергей с двумя подельниками (он и тут успел выдвинуться) напали на двух солдаток. Читателю должно быть известно: в армии Израиля служат не только парни, но и девушки. Девушкам-солдаткам также доверяют ношение оружия, причём не только на службе, но и в увольнительное время.
Нападавшим не повезло, рядом проезжала патрульная машина. Суматоха, выстрелы. Сергею удалось бежать. В таких случаях говорят, «нюх вывел». Но еврейский слушок пошёл.
О, этот еврейский слушок!
Приведу пример: автострада, несутся машины. Кто-то выронил на асфальт небольшой мешочек. Тут же характер автодвижения радикально меняется. Каждая из машин обязательно тормозит у мешочка, а то и останавливается (хотя останавливаться на автостраде запрещено). Любопытный еврей, не покидая машину, оглядывает из окошка своего автомобиля брошенный предмет, секунд десять о чём-то напряжённо думает. Затем трогается и уезжает. Всё, теперь он в курсе!
Поэтому даже отдалённого слуха оказалось достаточно, чтобы Аарон Гиршевич забыл дорогу к жилищу брата, а Льву Абрамовичу в дирекции университета отказали, причём в не свойственной еврейскому менталитету категоричной форме. Про Елену Сергеевну и говорить неловко.
На очередном семейном совещании мать встала перед сыном на колени и стала упрашивать его добровольно подать документы… в израильскую армию. Этот поступок мог сохранить надежду на получение Сергеем израильского гражданства в будущем. За два года всё уляжется, забудется, только отслужи без ЧП! – умоляли родители сына.
Сергей, несмотря на «подростковые шалости», в целом был разумным человеком. Он принял родительскую правоту и подал прошение.
Служил Сергей на удивление терпеливо и благополучно. Довелось даже повоевать с палестинцами. На зачистке палестинских поселений Сергей отличился особым усердием, и командование операцией решило представить турайя (рядового) Колдовского к медали «За отличие». Сергей был счастлив, ему светила третья по значимости военная награда Израиля! Уже должны были отправить в штаб наградное представление, но тут случилось непредвиденное. На очередной зачистке турай Колдовский расстрелял многодетную палестинскую семью только за то, что они не встали перед ним на колени…
В тот же день вечером, после отбоя, его долго били «в кружок» сослуживцы, а бригадный сеген (по-нашему – старлей) стоял «на часах» у закрытых дверей в казарму на случай командирской проверки.
Документы завернули. Когда же подступил срок Сергею покинуть воинскую службу, ЦАХАЛ (Армия обороны Израиля) выплюнула его, как горькую вишнёвую косточку.
Однако к родительскому застолью Сергей явился героем. А на следующий день прямо в военной форме отправился подавать документы в университет. Выбрал факультет по принципу абсурда. Когда его мать спросила, куда он надумал поступать, Сергей ответил:
– Считай, что меня уже приняли на факультет менеджмента имени Реканати!
– Почему менеджмента? – поинтересовалась мать.
– А чтоб не горбатиться на чужого дядю. Своё дело открою!
– И какое ж ты надумал открыть дело? Страны не знаешь, язык не знаешь.
– А я в Россию поеду. Там лимоны по сусекам растут!
Психометрический экзамен Сергей провёл блестяще, несмотря на то, что сдавал он его не на иврите. Перевод английского текста (при полном незнании языка) также не застал его врасплох. Он организовал из прочих абитуриентов мобильную группу поддержки и перевёл чужими руками требуемые три тысячи знаков вполне прилично. В итоге… поступил!
…Приведём ещё один (последний!) факт из биографии этого талантливого мерзавца.
Через полгода после появления Сергея в Москве умерла баба Соня. Отчасти её смерть была спровоцирована поведением любимого внука, который ни разу не заехал и не позвонил. Баба Соня через дочь узнала московский сотовый телефон Сергея и много раз безуспешно набирала заветный номер. Но ни разу Сергей не «поднял трубку» и не перезвонил.
На похороны матери приехала в Москву Елена Сергеевна. Она привезла для сына кучу скромных семейных подарков. Но Сергей один раз вежливо поговорил с ней по телефону, от встречи отказался и на похороны не пришёл.
Ради Бога, не подумайте так: баба Соня сама виновата – кого воспитала, от того и получила. Нет! Да нет же! Вспомните великого мудреца Луция Аннея Сенеку. Ему довелось попечительствовать над Нероном. И что? Несколько удачных лет правления новоявленного Цезаря. А потом – мгла интриг, сожжение Рима и наконец приказ, отданный «любимому» учителю, – умертвить себя…
Что и было Сенекой исполнено собственноручно.
Всё, хватит! Долго описывать гнилое яблоко невозможно. Оно начинает смердить и пачкать текст рукописи. Пока этого не случилось, замкнём о худом уста и вернём повествование к трём положительным героям нашей книги. Где они, далече ль разъехались? Время нынче, аки пушкинская метель, грозное: чуть замешкался в пути – заметёт, ищи-свищи!
Часть 2. Под самой Казанью
Поезд равнозвучно выкатывался за пределы Великого княжества Московского. Где-то вдалеке таилась Казань. Степан и Порфирий пили чай и лениво наблюдали в окошко проплывающие мимо луговины. Но вот показалась широкая голубая лента.
– Волга, брат Порфирий, Волга-матушка, встречай!
– Э-э, что мне твоя Волга. Кто не видал Енисея, что с того спрашивать!
– Э нет, брат Порфирий. С виду ты русский человек, а послушаешь тебя – коренной зауральский иностранец – тува-тува. Короче, шаман дальневосточный. Вроде тигра бенгальского, только севернее!
– У нас говорят, – спокойно ответил Порфир, – «кто скор на слово, тот плакать скор».
– Это верно, – Степан сбросил улыбку, – молчит Егор, странно молчит.
– Вот и я думаю. А ты позвони!
– Умница! – Степан обнял Порфира за плечи. – Умница ты моя!
Степан выложил на столик сотовый телефон.
– Так, восьмёрка, девятьсот шестнадцать… – Порфирий следил за Степаном, будто сверял его действия с собственной памятью. Наконец Стёпа набрал номер и приложил телефон к уху.
– Ну что? – нетерпеливо шепнул Порфирий.
– Гудки пошли.
Вдруг лицо Степана напряглось, и брови сдвинулись к переносице.
– Я с кем говорю? Что с Егором?!
Ещё какое-то время он держал трубку, затем медленно опустил руку, и телефон выкатился из его ладони на стол.
– Так я и знал…
– Что, Стёп?
– Попал наш Егорчик в переплёт, пока мы тут с тобою чаи гоняем. И, кажется, крепко попал…
Часть 2. Полный назад!
Хрипло, перекрикивая стук колёс, затрындел вагонный громкоговоритель: «Наш поезд прибывает в город Казань. Время стоянки – один час тридцать минут».
– Так, Порфир, ноги в руки – и с вещами на выход!
Сбегая по ступенькам, Степан улыбнулся сошедшей на перрон проводнице. На её молчаливый вопрос, почему они выносят вещи, ответил:
– Милая девушка, сожалею, но мы возвращаемся в Москву. Вам доброго пути!
Друзья спустились с платформы и вышли на станционную площадь. Стёпа подошёл к таксистам.
– Где тут у вас самый быстрый и самый дешёвый водила? Показывайте!
Таксисты загоготали, как гуси, и расступились, «оголив» огромного верзилу в дорожной кепке и потёртых сатиновых шароварах.
– Чё надо? – верзила пригнулся и потешно приложил раскрытую ладонь к уху.
– «Чё надо», я тебе потом скажу, – улыбнулся Степан, – а сейчас скажи мне, дружок: ты машину водить умеешь?
Парень растерялся. Он не ожидал такой откровенной наглости от приезжего. Однако Степан привычно стал набирать обороты:
– Ну, с автоматической коробкой передач, ты, похоже, не знаком. А скажи мне, любезный, сколько колёс участвуют в движении машины?
– Четыре, – промычал совершенно сбитый с толку верзила.
– Ответ неправильный. Пять! Потому что запаска тоже движется, но поступательно!
Таксисты покатились со смеху. Верзила наконец пришёл в себя – лицо его побагровело, кулаки сжались. Он надвинулся вплотную на Степана. Но в это время откуда-то из-за голов прозвучала команда: «Назад!»
Щуплый старичок стоял, опершись на капот старенького «Рено», и вертел на указательном пальце правой руки брелок с ключами.
Верзилу от слов старика сдуло. Он отпрянул назад и виновато забубнил:
– Я чё, Нестор, я не…
– Я отвезу, – тихо сказал старик Степану и повернулся к машине.
– Нас двое, – уточнил Стёпа.
– Да хоть с половиной, – ощерился Нестор и включил зажигание.
Таксисты почтительно расступились. Наши герои сели в машину, водила включил зажигание и тронулся со стоянки.
– Куда и зачем? – покинув привокзальную площадь, Нестор притормозил в переулке.
– В аэропорт. Гибнет товарищ, – ответил Степан.
– Билеты есть?
– Нет.
Нестор набрал номер.
– Славушка, две нары до Москвы на ближайший. Что значит – нету? Ты плохо ищешь, – Нестор обернулся к Степану. – Не трухай, всё будет.
В трубке что-то заверещало.
– Во-от, молодец, Славушка. Резервируй на меня и скажи, чтоб хорошенько подмели взлётную!
Водила вложил трубку в прищепку, укреплённую на приборной панели, и не оборачиваясь спросил:
– В чём проблема?
– Нас трое. Третий – Егор. Он художник, малюет в храме. Честно заработал бабло. А некто Сергей это бабло в подпол припрятал и говорит: «Полезай!» Полез Егор в подпол, да только лестница скользкая оказалась. Сорвался он и, кажется, крепко поранился. Жив, нет ли, не знаю. Понимаешь?
– Что ж тут не понять, – ухмыльнулся Нестор, – тут надо свою, надёжную лестницу срубить и Егора твоего проведать, а как по-другому?
– Ну так помоги, брат Нестор, если можешь! – Степан сбился с этикета.
– Без базара. Есть у меня в Москве кентуха. Надо ль?
– Надо! Пробей сейчас: Егор, художник, короче, мазила.
Старичок остановил машину, вышел и стал звонить по мобильнику. Минут пять он говорил, через слово переходя на блатную феню. Наконец разговор был закончен.
– Сложно. Брендят, гопник этот Сергей и беспредельщик. Небось Егору твоему душняк постелил.
Нестор сильно шепелявил, но Степан понял главное – дело дрянь.
– Я заплачу.
– Не пыли! У тебя на лбу малява писана: «Денег нет и не будет».
Нестор стал серьёзен.
– Чую, мужики вы не бумажные. Слухайте меня сюда, – он снова достал мобильник, – по прилёту наберёте вот это, – Нестор нашёл в поисковике нужную страницу и чиркнул на записном листочке номерок. Это Голубь, да, так и зовут – Голубь. Он уже в курсе. Слухайте его. Успеете – будете первыми.
Такси подкатило к зданию аэровокзала. Нестор вышел из машины.
– Паспорта.
Степан подал свой паспорт и временное удостоверение Порфира. Нестор, взглянув на удостоверение, хмыкнул «ну-ну» и исчез за служебной дверью. Через десять минут он вернулся в зал ожидания.
– Вот ваши ксивы. Всё зарегистрировано. Полетайте. Штой-то греет меня ваш Егор, отроду такого не значилось!
Он обнял Степана, потом Порфирия. Тиская старческими ручонками Порфира, Нестор шепнул ему: «Прибереги огольца. Резвый больно, тут надо без спешки».
Часть 3. Москва златоглавая
Самолёт приземлился в Домодедово. Наши друзья покинули здание аэропорта и направились на железнодорожную станцию. Новенькая электричка ожидала пассажиров, гостеприимно распахнув двери вагонов. Степан и Порфирий вошли и присели у окошка. Стёпа достал мобильник.
– Здравствуйте, могу я слышать Голубя?
Лицо Степана выглядело спокойным и сосредоточенным, в то время как Порфирий нетерпеливо ёрзал на своём месте и совершенно не знал, куда ему следует хоть на время положить руки.
– Меня зовут Степан. Ваш телефон дал мне… Да-да, я понял. Нет, не один, нас двое. Готовы прямо сегодня. Конечно! Я запоминаю. Лады, в восемь будем. До встречи.
– Ну что? – спросил истомившийся Порфир.
– Сейчас едем ко мне, бросаем вещи и дуем на Шаболовку к восьми часам. Это недалеко от квартиры Егора. Стрелка там, понимаешь?
– Какая стрелка?
– Э-э, да что ты в Москве четырнадцать лет делал, ума не приложу. Русский язык толком выучить не удосужился, сибирячок!
– Да ну тебя! – Порфир откинулся на спинку вагонной сидушки и закрыл глаза.
– Ты посиди, я выйду покурить, – улыбнулся Стёпа и, зная, что Порфирий не переносит табачный дым, направился в дальний конец вагона.
В это самое время в вагон вошли два интеллигентных мужчины. У одного в руках был небольшой чемоданчик, у другого – новенький кейс. Они присели неподалёку от Порфирия. Посидев в молчании пару минут, один из них открыл чемодан и стал перебирать вещи. Вдруг его лицо исказилось недовольной гримасой.
– Ну что ты будешь делать! Попросил жену положить карту Москвы, а она запихнула мне игральные карты. Вот дурёха!
Он посмотрел на своего попутчика.
– Ну, раз такое дело, сыграем разок?
– Я не против, – благодушно ответил тот.
Первый обернулся в сторону Порфира:
– А вы, любезный, не хотели бы составить нам компанию в картишки? Втроём оно как-то интересней.
– Я не умею, – спокойно ответил Порфирий.
– Не беда! – усмехнулся первый. – Тут важно везение. Игра – дело простое!
– Нет-нет, я не буду, – стал отнекиваться Порфир.
– Зря, милостивый государь, зря! Приятно проведём время, на копеечку сыграем. Глядишь, приедете с прибавочкой! Ну?
– Ну, если только разок… – неуверенно промямлил Порфир.
– Разок, конечно, разок! Игра – дело добровольное: хочешь – сел, а хочешь – встал! – захохотал мужчина, раскладывая карты на крышке чемодана. – Подсаживайтесь!
Порфирий грузно поднялся со своего места и подсел к чемодану. Мужчина начал сдавать карты.
Вернулся Степан и увидел своего товарища за «карточным столом».
– Так, – Степан принял грозный вид, – что всё это значит?
– Я… я хотел попробовать… – залепетал Порфир, заливаясь краской стыда.
– А вам, собственно, что угодно? – спросил Степана мужчина с кейсом.
– А вам, собственно, какое дело до моих угодий? – ответил Стёпа, приподнимая Порфира. – Пойдём, дорогой, зачем нам чужие деньги, свои девать некуда.
Мужчина, сдававший карты, бросил колоду на чемодан и, придерживая Порфира, вызывающе крикнул Степану:
– Гражданин, идите своей дорогой!
– А ты меня на горло не бери, – спокойно ответил Стёпа, отводя Порфира в сторону, – неча тут фуфло задвигать, не в катране.
Несколько специальных терминов, озвученных Степаном, произвели на обоих мужчин магическое действие. Не говоря ни слова, они собрали карты, встали и направились к выходу. Порфирий озадаченно проводил их глазами. Не совсем понимая, что происходит и почему они ушли, он вышел в тамбур и через минуту вернулся.
– Стёпа, они пошли обратно в аэропорт… Они же хотели ехать в Москву?
– Порфирушка, хочешь, я открою тебе страшную тайну? Это были обыкновенные карточные шулера. Слава Богу, ты всё быстро понял и отказался от игры.
– Ну да, так оно и было… Слушай, а что ты им сказал?
– А я им сказал: «Любовь нас познакомила, любовь и развела».
– Это что, песня такая?
– Ну да, куплет для посвящённых.
– А-а…
Часть 4. Валентина
Друзья оставили вещи в прихожей на попечение Пульхерии Модестовны (она первая выглянула на шум) и поспешили на Шаболовку. Выйдя из метро, они направились по указанному адресу. Каково же было их удивление, когда под номером 21 перед ними предстал не барак и не кафешка типа «Сам пришёл», но статный узорчатый храм святой живоначальной Троицы.
– «Войдёшь, спросишь Ираклия», – процитировал по памяти Степан разговор с Голубем, – идём, Порфир, дорожку знатную нам постелили.
Они поднялись по ступеням и вошли в притвор храма.
– Ого! – заметил Степан. – Толстота-то какая!
Действительно, интерьер храма чуть поддавливал входящих тяжеловесностью архитектурных деталей и невероятной толщиной стен. В советское время храм был закрыт, разорён и только недавно передан церкви. Обшарпанные стены со следами недавней выченки на участках «атеистических поновлений», свежая кладка огромного шатра над четвериком говорили о капитальных реставрационных работах, проводимых новоявленной церковной властью.
– Эх, Егора бы сюда! – мечтательно вздохнул Степан, оглядывая возрождающийся интерьер.
Они подошли к церковной лавке. Хрупкая и необыкновенно живая старушонка, стоя на стремянке, поправляла ряды книг на верхних полках стеллажа.
– Простите, бабушка, нам бы с Ираклием повидаться, – елейным голоском начал разговор Степан.
Ловко перебирая каблучками, старушка вспорхнула со стремянки и обернулась.
– Какая я тебе бабушка, внучек?
– Виноват, дивная и невероятная, обознался!
– Ну ты лебезятник! Не с моей ли прежней работы?
– А позвольте поинтересоваться вашим прежним местом трудовой деятельности, – Степан облокотился на прилавок, – это ж какие кадры!
– Вот-вот, милок, золотые были кадры! Да фильм закончился.
– Это правда, – Степан кивнул, – один рваный билетик и остался. Звать-то вас как, милая и несравненная?
– Раньше звали Валентиной, а нынче (так сказать, в преклонном девичестве) Валентиной Степановной величают.
Степан посмотрел на собеседницу с нескрываемым восхищением:
– Да, жива ещё матушка Россия…
Старушка махнула рукой:
– Ты, мил человек, Ираклия, сторожа спрашивал? Да вот он, голубок!
В самой гуще прихожан стоял средних лет человек с окладистой бородой и мял в руке кепку-пролетарку. И хотя он стоял лицом к иконостасу, было заметно его личное присутствие во всём, что совершалось за его спиной в притворе.
– Спасибо! – нараспев ответил Стёпа.
– Не спасибо, а спаси Господи, внучек, – поправила женщина, рассыпая морщинки по щекам.
– Да-да, вы правы, Валентина, спаси Господи, – повторил Степан и направился к Ираклию.
Порфирий остался стоять у прилавка, неловко переминаясь с ноги на ногу. За четырнадцать лет московской жизни, сколько ни заходил он в тот или иной храм, не мог он сердцем принять это русское поповство.
Ведь сказано же было епископом Павлом Коломенским, и когда ещё, в 17-м веке: «Среди вас есть простые благочестивые мужи и иноки, боящиеся Бога и соблюдающие заповеди Христовы, которые могут крестить и исповедовать, а истинное священство с Никоновыми новинами прекратилось».
Вот и выходит, пока были живы священники старого, древлеправославного поставления, они и приобщали Божественных Таин «остальцев древляго благочестия». А уж как перемёрли отцы благие, сподобно стало и простолюдину крестить и исповедовать по преданию Святой Церкви.
И ещё припомнил Порфир, как отец наставлял его: «Сынок, знать тебе надобно, что давным-давно на дальних Соловках случилось восстание. Часть соловецких иноков перестала ходить на исповедь к духовным отцам монастырским и стала исповедоваться промеж собою у простолюдинов. Говорили они: «Как первое пришествие Спасителя было в оскудение Ветхого Священства, так и второе пришествие будет. Пусть уж лучше хоть в нашей Церкви хранится светлое и чистое воспоминание о непопранном Престоле Божием, на который Господь вновь придет ступить в День Второго и Великого Своего Пришествия…»
Многие вечера провёл Порфир в размышлениях о церковной правде. Да только или умишком Бог не наделил, или вопрос уж больно заковыристый оказался, но ничего определённого не выведал Порфир ни из книг, ни из разговоров накоротке с разными людьми. Всяк своё утверждает, а истинной правды, такой Правды, о которой никто не смог бы худого слова сказать, нет как нет.
Тем временем Стёпа и Ираклий присели в сторонке на лавочку и о чём-то друг с дружкой стали внимательно разговаривать. Порфирий, как ребёнок, доверялся Степану. Вот и теперь он посчитал, что его присутствие на лавочке округ товарища не требуется. Он облокотился на прилавок и спросил:
– А что, и поп у вас имеется?
Валентина обомлела от его вопроса, не зная, как ей следует отвечать. Но затем заговорила быстро и вопросительно:
– Откуда ж ты такой нарисовался? Нешто не знаешь, что служить без священника, попа по-твоему, никак нельзя?
– Почему нельзя? У нас и щас так Богу молятся. Сами собой.
– Это кто ж такие? Беспоповцы что ль?
– Ага. В Сибири, далече отсюдова будет.
– Эк, занесло тебя, сердешный! Слушай меня внимательно, тебе б с нашим отцом Георгием поговорить! Умный он. Подойди, так, мол, и так, беспоповец я окаянный. Он тебе всё расскажет и как жить, присоветует!
– Нельзя мне. Грех ведь!
– Ну какой тут грех? Замороченный ты!..
– Я не замороченный, – нахмурился Порфирий, – поглядели б вы, Валентина, како ладно живут-то у нас. Ни замков, ни обмана. Трудом да молитовкой на всяк случай житейский. С зорькой встают, с вечерним божественным славословием ложатся. На зарядки бездельные, как у вас, не бегают, ноги поверх головы, прости Господи, не задирают.
– Милый ты мой! – вздохнула Валентина. – Да кто ж рассудит у вас, коли промеж двух разлад пойдёт? Нешто не бывает?
– Нет, не бывает, Валентина Степановна, – улыбнулся Порфир, – а уж коли случится такая напасть, да ляжет бесова тень меж кем, так на то на заимке сход есть. Он и порешает.
– А скажи мне, божий человек, как вы разумение церковное храните? Если я правильно поняла, все вы живёте трудом от рук своих. Но чтобы постичь Христову грамоту, надобно размышлять об том, книги читать, ум стеречь от крамолы. Это ж работа особая, не топорная. Не то придёт вертлявый умник, наговорит с три короба, да вас, чистых душою, и замарает. Как тогда?
– Не знаете вы сибирского мужика, Валентина. Ему что с топором, что с книгой едино под Богом быть. А кто под Богом, тому крамола…
Подошёл Степан.
– Пойдём-ка, Порфир, баиньки. Похоже, нам с тобой завтра силы потребуются.
Уже в дверях Степан обернулся и взглянул на стоящего в толпе богомольцев Ираклия. Тот совершал земные поклоны в ответ на возгласы дьякона перед иконостасом. Начиналось всенощное каждение.
Часть 5. Время закончилось вчера
Автору следует упомянуть вкратце разговор, который состоялся у Степана с «голубком» Ираклием.
Голубь долго сидел молча, опустив голову, будто что-то рассматривал средь половиц или принюхивался к собеседнику. «Нестор, он, конечно, фраер козырной, тёртый, – размышлял Ираклий, – да кто ж этого корешка малявого знает?» Степан же, чувствуя нутром Голубев рентген, не встревал, ждал.
– Этот Сергей – баклан без понятий, – начал Ираклий, – один шухер от него. Братва недовольна. Я перетёр кой с кем. Есть мнение: пора ему пообломать роги. А то ветвиться стал паче меры.
– Меня допустите? – спросил Степан.
– Как решит братва. Стрелку забили. Вот адресок, приходь к одиннадцати. Тебя увидят. Есть мнение разводилой тебя поставить. Не сдрейфишь, коли так?
– Нас двое.
– Сам вижу. Кто такой?
– Сибирячок-старовер.
– Такого можно.
В семь утра Степан и Порфирий были уже на ногах.
– Порфир, надень самое удобное. И чтоб ничего не болталось. Ремень приправь внутрь да повяжи на голову платок. Шевелюра у тебя знатная, платок сорвут, и ладно. – Степан тщательно готовил Порфира к поединку, о котором не имел ни малейшего представления:
– Как говаривал великий учёный Николай Иванович Пирогов: «Будущее принадлежит медицине предупредительной». Так что нам с тобой, Порфирушка, надобно крепко предупредиться.
В девять тридцать они вышли из квартиры.
Пульхерия Модестовна проводила их до двери и отпустила со словами: «Ну, голуби, летите и возвращайтесь». Уже на лестничной площадке Степан обернулся и спросил старушку: «Радость моя, что значит плач Ярославны в вашем исполнении?» Старушка посмотрела на него внимательно и ответила:
– Ах, Стёпочка, поди, не первый год живу, три войны насквозь проглядела. Если мужчины встают поутру и молча уходят, не выпив чая, – знать, беда на дворе.
Без пятнадцати минут одиннадцать ребята вышли из метро «Орехово» и направились по указанному адресу. В сквере около 22-го дома их окликнул хриплый мужской голос:
– Стволы, баллоны есть?
– Нет, – ответил Степан, оглядываясь вокруг.
Из-за полуразвалившейся кирпичной постройки отделился щуплый человечек в обвислой старомодной одежде и махнул головой, молча приглашая следовать за ним.
Степан тронул Порфирия за плечо и молча направился первым.
Человечек прошёл вдоль гаражей, свернул в парковую зону и наконец остановился у небольшого серого строения с выщербленной цементной штукатуркой. Старый брошенный особнячок окружал унылый кирпичный забор.