Ильинский волнорез. О человеческом беспокойстве…

Провожатый зна́ком руки остановил Степана, а сам через приоткрытые ворота юркнул на огороженную территорию.

– Егор здесь, сердцем чую, – тихо сказал Стёпа, поворачиваясь к Порфиру.

Порфир сжал кулаки и кулаком же совершил на груди крестное знамение.

Из ворот показался провожатый. Оглядев округу, он ладонью поманил внутрь.

Степан и Порфирий один за другим протиснулись в воротную щель и оказались на большой, совершенно пустой дворовой территории. Чёрные проёмы окон первого этажа сверкали солнечными отражениями и немного разбавляли тягостную картину заброшенной пустоты.

– Канаете в залу на первой палубе и топорщитесь там, как бакланы. Мол, за чувака деньги башляете. Но предъяву тяните. Торгуйтесь.

Человечек сказал и растворился.

– Ну, Порфир, на всякий случай – прощай. Увидимся там – выпьем с Богом на троих за здоровье святой Троицы! – крякнул Степан.

– Стёпа, и ты прощай. Жизнь вечная – увидимся опосля как-нибудь, – Порфирий грустно улыбнулся и обнял Степана.

Они вошли в проём единственного подъезда. Как только сырая темнота сомкнулась за их спинами, откуда-то из-под лестничного марша выпорхнули два огромных человека и с быстротой молнии прошмонали наших героев по вертикали от воротника до шнурков.

– Полегче! – вспылил Степан. – Эй, вы там!..

Не успел он договорить фразу, как один из двух шмональщиков ударил его кулаком в лицо. Падая, Степан шепнул Порфиру: «Молчи!» Вышибала подскочил к упавшему Степану и принялся было работать ногами. Но Стёпа изловчился и подъёмом стопы цепанул ногу нападавшего за ахиллесово сухожилие. Ребром стопы другой ноги он что есть силы ударил нападавшего прямо в коленную чашечку. Раздался неприятный хруст, и вертухай с диким рёвом провалился в цементную черноту подъезда. Второй, как тигр, кинулся на Степана, но тут Порфир нижним взмахом огромной ручищи (так снизу режут медведю горло специальным медвежьим ножом) вдавил кадык в гортань зверюге-вертухаю.

Подъездная хлябь огласилась сдавленным воем поверженных великанов. Степан, опираясь на руку Порфира, встал, стряхнул с одежды осколки битого стекла и мокрое месиво окурков. Пошатываясь, он поднялся по лестнице на площадку первого этажа и пошёл по узкому тёмному коридору по направлению к открытой двери в залу. За ним следом, прикрывая товарищу спину, направился Порфирий.

В просторной комнате, действительно напоминавшей зал, было людно. Три незашторенных окна наполняли помещение холодным «кипятком» осеннего солнца. На единственном стуле сидел молодой мужчина в тёмных очках и дорогом вельветовом костюме. Справа и слева от него стояли два внушительных верзилы, а дальше амфитеатром располагались четырнадцать блатных молокососов. Под левым окном лежал человек, прикованный к батарее. Видно было, что он совсем плох, да и жив ли?

«Егор… – прожгла Степана очевидная мысль-догадка. – Сволочи! Ладно, повоюем».

– Кто такие? – спросил мужчина, сидящий по центру.

– Хозяин, мы, вишь ли, художники. О старшом нашем, Егоре, справиться пришли. Нам без него, родненького, хана, сплывут деньжата, – ответил Степан елейным голоском.

– И много сплывёт? – поинтересовался центральный.

– Поди лимона четыре, не меньше, – Стёпа закатил глаза, будто высчитывая барыш.

– Славно. И что ж для этого надо? – оживился центральный.

– Надобно завтра быть Егору на переговорах в одном месте…

– Серый, да они наших положили! Какие на хрен художники, беса гонят хмыри, кончать их надо, и все дела, – закипятился правый от стула верзила.

– Погодь, Грегор, не пыли, – ответствовал центральный по кличке Серый, – оно успеется. Что ещё скажешь? – спросил он, оглядывая поверх очков Степана и Порфирия.

– Четыре ляма на кону, – ответствовал Степан, – тебе решать.

– Бля буду, фуфло гонит, падла! – Грегор метнулся навстречу Степану.

Верзила, стоящий справа от стула, выхватил из-за пояса кнут и, как жеребца, положил Грегора на половицы.

Компания хохотнула в несколько голосов и нетерпеливо заёрзала у подоконников.

Грегор встал. Его глаза налились красной расплавленной медью. Он судорожно полез за пазуху, но в это время Серый выкрикнул: «Нишкни!»

Грегор тотчас обмяк и смешался за головами подельников.

– Соловей, ты у нас человек спокойный. Объясни чувакам условия сделки, – вяло улыбнулся Серый.

Соловей подошёл к Степану и воткнул нож под подбородок.

– Больно? – спросил Серый, распечатывая о подоконник бутылку пива.

– Больно, – с трудом выговорил Степан, не вынимая рук из карманов куртки.

– То-то.

Вертухай убрал нож и втёрся на своё место за стулом.

– Этот, – сказал Серый, указывая на Порфирия, – останется при мне. Егорку на выписку. А ты, – он взглянул на Степана, – обожди на лужайке за домом, оно тебе же целее будет.

Часть 6. Шухер

Степан шёл по тёмному коридору. Тех двоих уже успели убрать. В подъезде было тихо. Вдруг из-под лестничного марша, как и полчаса назад, возникло препятствие. Щуплый мужичок-провожатый выглянул из темноты и тихо произнёс:

– Подь сюды.

Степан остановился. Мужичок схватил его за одежду и увлёк под лестницу. В движении этого маленького человека оказалось столько жилистой силы, что Стёпа даже растерялся.

– Волынил толково, – прохрипел он на ухо Степану, – как шухер начнётся, берёшь своих и валишь. Щас правилка захороводится, делать вам тут неча. Сказал и исчез, как растворился.

Стёпа вглядывался в темноту и видел, как вдоль стен заскользили неприметные серые люди-тени. Скользили бесшумно, несмотря на мусор под ногами и почти полный мрак.

Наконец со стороны зала раздался крик:

– Братва, шухер!

Мгновенно всё вокруг заметалось, стало зримо и деловито. Всё новые и новые «бойцы невидимого фронта» взлетали вверх по ступеням и разбегались, кто в зал, кто на верхние этажи. Стёпа вынырнул из своего укрытия и побежал туда, где остались Егор и Порфирий. Раздался первый выстрел. Вслед за ним, как по команде, началась оглушительная пальба. Из двери зала в коридор, будто ошпаренные пчёлы, гроздьями вылетали пули. С глухим шипением они впивались в старую настенную штукатурку и дранку потолка. Вдруг кто-то сзади сбил его с ног.

– Лежать! – услышал он голос над головой.

Над Степаном склонился в боевом камуфляже боец. Поперёк груди жёлтым по чёрному значилась нашивка «ФСБ». Что-либо говорить или объяснять было бессмысленно, ведь Степан попал сюда не с органами правопорядка. Оставалось подчиниться и, уткнув лицо в половицы, молить Бога за судьбу товарищей.

Через десять минут всё было кончено. Степан и Порфирий стояли в шеренге молодцов, обернувшись лицом к стене, широко расставив ноги и заложив руки за голову.

– Отпустите их. Это мои друзья, они не бандиты.

Степан услышал сдавленный шёпот Егора. Говорить громче Егор не мог. От травм, полученных в «беседах» с Грегором и Соловьём, тело отказывалось выполнять даже простые команды.

– Егорушка, мальчик мой, прости меня, грешного супостата! Это я во всём виноват, прости окаянного, Христа ради! – послышался знакомый Степану проникновенный голос. Он слышал его однажды, будучи с Егором в храме. Да-да, это был голос настоятеля о. Викентия.

Батюшка подбежал к Егору. Слёзы градом сыпались с его бледного, утомлённого ожиданием лица. Облобызав Егора, о. Викентий обратился к старшему офицеру команды:

– Отпустите Егорушкиных друзей, это люди добрые, я ручаюсь за них. Они вам сами потом всё расскажут.

– Снять с шеренги, – коротко скомандовал офицер.

Два бойца опустили руки Степану и Порфирию и подвели их к командиру.

– Завтра в десять на Петровку, куда – скажу позже, а сейчас свободны.

Степан по-волчьи оглянулся, нашёл в толпе Егора и бросился к нему.

– Егорка!

Егора под руки поддерживали о. Викентий и могучий ФСБ-шник. Друзья обнялись. Батюшка и боец передали Стёпе Егора и тактично отошли в сторону.

– Егор, товарищ мой добрый!.. – впервые от начала повести автор наблюдал на глазах Степана слёзы. Что ж, мужчины тоже плачут. Случается, и в мужском сердце порой возникает острая мокрая необходимость. Эка невидаль!

Бойцы СОБРа исподволь поглядывали на обнявшихся друзей. И если бы мы с вами, добрый читатель, присутствовали неподалёку, то наверняка заметили бы улыбки солидарности на их мужественных лицах. Ведь только что они здорово рисковали жизнью ради этих гражданских!

Но вот на Егора и Степана пала разлапистая тень. То Порфир, как сибирский медведь, навалился на друзей, совершенно не думая о том, что один из них едва держится на ногах от волнения, а другой и вовсе стоять не может…

P. S.

Октябрьским днём друзья сидели на лавочке у подъезда Егора.

– Ну что, едем? – улыбнулся Степан.

– Погоди, Стёп, сейчас решим, – Егор с трудом вытащил забинтованной ладонью из кармана мобильник и, тыкая одним абсолютно здоровым пальцем, набрал номер.

– Свет, ну что? Отлично! Выйди, мы тут на качелях качаемся. Жду.

Минут через пятнадцать из подъезда выбежала огромная чёрная собака. За собакой следом на дорожку, ведущую к детской площадке, вышла хрупкая стройная девушка. Собака хотела было исчезнуть со двора, но, увидев Егора, жалобно заскулила и вернулась к хозяйке.

– Познакомьтесь, это Светлана, моя любимая девушка! – торжественно объявил Егор, делая насколько шагов ей навстречу. – Ну вот, теперь мы все в сборе. Можно ехать!

– А собака? – Степан стоял против солнца и щурился, глядя то на Егора, то на чёрное самодовольное животное.

– Анри очень любит путешествовать, – улыбнулся Егор.

– Правда, он предпочитает делать это в одиночестве, – рассмеялась Света, – но, думаю, хорошая компания ему не повредит!

– Да здравствует Джером Кей Джером! Вас приветствуют четверо в лодке, не считая собаки! – воскликнул Стёпа.

– Джером-то при чём, нас ведь четверо, не трое? – спросил Егор.

– Как при чём? За сто лет должно же было хоть что-нибудь измениться!

– Ладно, а почему тогда «в лодке»? – не унимался Егор.

– Да-а, Егорушка, тебе ещё поправляться и поправляться. Это же Ладья судьбы!

– Ты хочешь превратить нашу общую ладью в корабль Спасения?

– Вот-вот, именно. Егор, ты на глазах поправляешься!

– Это верно, – улыбнулся Порфирий, – без лодки нам никак нельзя, мы ж по Малому Енисею пойдём. На большой воде лодка нужнее хлеба!

Ильинский волнорез

Рассказ

Вступление

Человеку в жизни сопутствует огромное количество так называемой «житейской ткани». Эта ткань, как рыбацкая сеть, с годами обнимает нас плотным покровом. С одной стороны, её наслоения являются защитой от непогоды и стрел врага, с другой – сковывают движения, заставляют почувствовать власть времени и нашу личную несвободу. Единственное, над чем не властны житейские ткани, – это дух. И если тело порой не в силах разорвать сети, вернее, путы времени, то дух наш дышит, где хочет. Он свободен!

Часть 1

На заснеженной лавочке Сретенского бульвара, вмерзая в роскошный рождественский снегопад, сидел молодой, интеллигентного вида человек и читал книгу. Мокрыми пальцами юноша перелистывал страницы и всякий раз замирал на несколько минут, пока снежинки не укрывали строки очередным плотным желтовато-белым ковриком. Тогда он набирал в рот морозный воздух, сдувал с разворота непрошеное великолепие и продолжал чтение. Шапка и внушительные плечи чтеца напоминали трёхчастный пьедестал почёта, на котором три «спортсмена-снеговика» всё время увеличивались в размере, будто раздувались от удовольствия и важности происходящего.

Невзрачная потрёпанная книжонка то засыпала, как старушка, в руках молодого человека, то просыпалась и, стряхнув шубку, переворачивалась на другой бок. Казалось, юноша всё более хмелел от прочитанного и совершенно потерял счёт времени. Вот послушайте:

Осыпались листья над вашей могилой,И пахнет зимой.Послушайте, мёртвый, послушайте, милый,Вы всё-таки мой…

Да-да, Илья, так звали засидевшегося в снегопаде юношу, читал стихи Марины Ивановны Цветаевой. По странному стечению обстоятельств поэзия этой словесной чаровницы только сегодня и то как-то случайно вспыхнула в его жизни. Девушка-библиотекарь положила перед ним заветный томик и спросила:

– Вам нравится это?

Илья взял в руки книгу, раскрыл случайный разворот и, пробежав пару строк глазами, с жаром ответил:

– Беру!

Девушка улыбнулась, вписала книгу в его читательскую карточку и добавила:

– Только не зачитайте.

Когда Илья вышел из библиотеки, в городе уже смеркалось. Небо заволокли серые тяжёлые тучи. Падал крупный мокрый снег. Зажглись первые фонари, посверкивая золотыми искорками сквозь вереницу белых рождественских мух. На календаре значилось шестое января. Повсюду, так или иначе, ощущалось приближение ночных рождественских событий.

Илья знал – мать и сестра ждут его к праздничному столу. В этот год из-за болезни мамы было решено смотреть Рождественскую службу по телевизору. Юноша взглянул на часы. Вечер только вступал в свои праздничные права. «Успею!» – подумал юноша, присел на ближайшую лавочку и, затаив дыхание, достал из рюкзачка томик Цветаевой.

Как вы понимаете, уважаемый читатель, фейерверк цветаевских рифм с первых же строк захватил воображение нашего героя. Ни снегопад, ни торопливые стрелки бульварных часов, ни улыбки прохожих, оглядывающих сидящий на лавочке сугроб, из которого во все стороны торчали части человеческого тела, не могли отвлечь Илью от привилегии созерцать несказуемое!

Наверное, именно так и надо вычитывать Цветаевские стихи. Необычно, хмельно, в кружении непогоды. На уютном диване, с чашечкой кофе в руке Маринины строки царапают нас, как отломанные от большого стебля ветки репейника, скрытые под клейкой словесной массой. Дерзкие и вызывающие, они сопротивляются беспечному течению нашей литературной слюны и уюту размеренного пищеварения. А вот среди мокрых от снега, как от слёз, страниц, среди рождественской вьюжки и колких прикосновений вечернего снегопада эти странные стихи чувствуют себя комфортно.

Наконец Илья оторвал от книги глаза и растерянно оглянулся вокруг. Непросто выбираться из зыбкого омута Марининых стихов на житейский бережок собственной судьбы. Даже в вечер грядущего Таинства всё предстоящее известно и объяснимо. В книге же под каждой строкой – чёрная яма! Строки, как соломенные мостики, колышутся над гулкими провалами в бесконечность. Забежал на мостик – ах! – под тобою пропасть, над тобою небо, вернее, Марина в звёздах…