Зайтан-Бродяга

– Серьёзный мужик. – Заметил Гунька, провожая Михалыча взглядом. Тот в развалку, не торопясь пошёл к двери. Со спины, он мне напомнил Лекаря, того бородатого мужика на лестнице. Но вот чем, не знаю? Наверное, и первый и второй считают себя хозяевами жизни, идут без оглядки, уверенно, нагло. Да и выправка у обоих не такая как у здешних. Мы сутулимся, а эти плечи расправляют, грудь колесом. Дверь за Михалычем жалобно скрипнула и затворилась. Гунька покрутил носом, вздохнул и подытожил. – Лапища у него что у топтыря болотного. Разок припечатает, мало не покажется.

– Угу. – Согласился я, попивая кислую.

– Засадил, так засадил. – Гунька взялся за нож. Вытащить из досок получилось не сразу. – Да уж. – Выдохнул приятель, рассматривая лопнувшую доску. – Это какую силищу нужно иметь?

– Что-то здесь не так.

– Ага. – Согласился Гунька и показал кусок доски. – По

волокну расколол.

– Пойду спать.

– Да ты чего? – Гунька вскочил. – Стол ломится, а ты уходишь? Давай ещё посидим.

– Что-то перехотелось, выспаться нужно. Уйду до рассвета. – Повертел в руках пачку сигарет, забытую или нарочно оставленную Михалычем. Когда заезжий народ гуляет, в питейной дым столбом. Табак в мешочках, готовые самокрутки тоже обменять можно, этого добра сколько хочешь. Но что бы на обмен предлагали вот такие коробочки, такого я не припомню.

– Куда торопишься? – Гунька потянул за рукав. – Не спеши Бродяга. Отдохни денёк другой, устрой себе праздник. Одичал ты в Тихом, разучился хороводить. Я за девчонками сбегаю. Любаню с Томкой позову. Они конечно не такие умелые и ухоженные как девицы у Шваньки Розовощёкой, но тоже хороши. Девки в самом соку, всё при них.

– Устал я. В баньку хочу.

– И то верно. – Гунька потёр ладони. – Скажу Гундосому, пусть соберёт со стола и в баньку притащит. Я за девками. Попаримся и похороводим. А ты молодец, с баней хорошо придумал. Ну так что, погуляем на дармовщину?

– Уговорил. – Трудно отказать Гуньке. Соблазн уж больно велик. Кислая в голову шибанула, женского тепла, ласки захотелось. – Ладно. Беги за девками.

***

Банька удалась на славу, да и вечер не подкачал, растянулся в грандиозную пьянку до рассвета. Гуляли весело и громко. На еду и выпивку потратил все вырученные в конторе патроны, и даже те, что были припрятаны на чёрный день. Стало быть, этот день настал. Послеобеденное пробуждение в компании пышногрудых девиц принесло головную боль и кучу проблем.

Банщик, Воха Обух спокойный и очень вежливый мужик. Чужого не возьмёт, но и под шумок может отсебятины втюхать. Дармовщина, обещанная Михалычем закончилась в лавке Гундосого. В бане свой хозяин, свои цены и правила.

Жена банщика Минька Конопатая большая мастерица закуску подносить. Тащит всё чего гости пожелают. И где она только находит угощения посреди ночи? Свежину, вяленое мясо, соления разные. Сами знаете, как оно бывает под кислую да в хорошей компании о цене не думаешь. А тут ещё девицы постоянно чего-то хотят. То сладкого им подавай, то солёного. И как тут откажешь? Отдашь последнее, вот и отдал.

Но что-то мне подсказывает, эти красотки с Минькой в сговоре. Уж как-то быстро и ловко мои карманы опустели.

И не просто опустели, задолжал я банщику шесть патронов. Понятное дело не просто так, за услуги, хлопоты у стола, соления, варения, да разносолы. Сюда же, записана и оплата за комнатушку, что состоит при Вохиной баньке. Да это и комнатой сложно назвать, стены сбиты из нестроганых досок, дверь со щеколдой. Большой стол посредине, две лавки, кровать за драными занавесками. Стойло для скота и то просторней.

Потратился я на угощения, в должниках оказался. А это, ой как нехорошо. Ко всем неприятностям, добавились стеклянные бутылки, что я отрыл на развалинах, и собирался выгодно обменять в лавке Гундосого. Они, почему-то оказались разбитыми. И не только бутылки, чашечки, запарник, тоже пришли в негодность. Кто и когда их разбил не знаю. Может сам и попортил, когда в мешке рылся. А может и не я вовсе, не помню. Да и как тут вспомнить, столько всего было.

Голова раскалывается, кости ломает, нутро выворачивает. Похмелье, будь оно неладно. Состояние я вам скажу скверное, гадкое. Воду ковшами пью, похмеляться не умею, от того и страдаю. О кислой подумаю, или запах унюхаю к ведру бегу.

А вот Гуньке хоть бы хны, подшучивает над моими страданиями. Залил в себя пол кувшина кислой, сидит на лавке в чём мать родила, девок тискает. А те хохочут, да так громко и заливисто, словно и не было ночной попойки. Голышом расхаживают, босыми ногами по деревянным полам шлёпают. Похоже, из всей нашей компании я один болею. Остальным хорошо, весело.

– Ну, что? – Заговорил ко мне Гунька, нацепил самую радушную из своих улыбок, зубы скалит. – Продолжим хороводить? Девчонки горят желанием ещё разок в баньке попариться. – Хлопнул Гунька Тому по смуглому заду, а та, наигранно ойкнула, тряхнула большой грудью и завалилась на кровать.

– Не горю, сгораю. – Пропела Любаня призывно стреляет в меня бездонно голубыми глазками. Сидит у стола, только-только оторвалась от кувшина с кислой. – Бродяга, ты ещё вчера обещал отхлестать веничком. А может, позабыл? Так я напоминаю. Пошли, готовая я. – Взгляд красотки медленно сполз вниз, туда, где серая простыня прикрывает моё мужское достоинство.

– Иди сюда. – Ухватил я Гуньку за руку и потащил за цветастую занавеску что отгородила отхожее место.

– Ты чего? – Дружок скривился. – Отпусти, больно же.

– Какая банька? Последнее выгреб, ещё и должен остался.

– Да ладно тебе. – Гунька высвободил руку и побрёл к столу. Мне ничего не оставалось как отправиться следом за ним. – Не думай о плохом. – Выдохнул Гунька и приложился к кувшину. Громко хекнул, вытер ладонью рот и продолжая улыбаться, поведал. – Пей, гуляй. Я угощаю.

– И чем же ты угощаешь? – Прошипел, в голове гудит, желудок урчит. Плохо мне, но и молчать нет резона. – Вчера был пустой, а сегодня в наваре? Объясни.

– Ты чего Бродяга? – Гунька таращится на меня, хлопает глазами. – Ты же сам посылал за Михалычем.

– Я? – Пришла и моя очередь удивляться. – Когда велел? Зачем?

– Как зачем? Обсудить детали. Завтра уходим.

– Не может быть. – Жалобно заскрипела кровать, я на неё уселся, грохнулся со всего маха. Похмелье выветрилось в одно мгновение. – Завтра?

– Ну, да. Михалыч сказал – веселитесь, отдыхайте, за всё уплачено.

– Уплачено? А как же долг? – Не знаю, почему меня именно это волнует больше, чем скорый поход на болото? Наверное, не до конца протрезвел.

– Это ты у него спроси. – Дружок хмыкнул. – Может, спутал чего? Михалыч, под самое утро заявился. Минька у стола шустрила. – Гунька призадумался, поскрёб небритую щеку. – Колбасу принесла.

– О чём мы с Михалычем говорили?

– Не мы, а ты. – Гунька прижал к себе Тому, смачно поцеловал её в губы и завалил на кровать.

– Гунька?! – Прикрикнул и толкнул его в плечо. – О чём вели разговор?

– Не помню. – Гунька тискает Тому, не до меня ему.

– А кто помнит?

– Я помню. – Пришла на выручку Любаня. – Вы с ним долго болтали. Про воду, еду говорили. А потом, ты пожаловался. Сказал – праздник в разгаре, а в карманах ветер гуляет.

– И что?

– Да ничего. – Брякнул Гунька. Тома вырвалась из крепких объятий. Дружок хлопнул её по мясистому заду, схватил за руку и усадил себе на колени. – Михалыч, Миньке патронов отсыпал. – Запустив ладонь Томе между ног вспомнил Гунька. – Пригоршню. Даже не сосчитал, отсыпал и ушёл.

– Если отсыпал, почему Воха на меня долг записал?

– Ты чего ко мне привязался? Откуда я знаю? Михалыч пришёл, Минька со стола прибиралась. А Воха. – Гунька чмокнул девицу в щеку. – Спать ушёл.

– Спать он ушёл. А меня ни свет, ни заря растолкал и про долг напомнил.

– Да ты чего Бродяга? Как записал, так и вычеркнет. Подумаешь, велика беда. Давай хороводить, когда ещё такой случай выпадет? Пей, гуляй, за всё уплачено. Редкая удача в наше время.

– Дурак ты Гунька. Какая же это удача?

– Ну вот, к нему как к брату, а он обзывается. Спасибо.

– Бродяга. – Окликнула Любаня, стреляет в меня глазками. Волосы чёрные как смоль, свисают до пояса. Губки алые, пухлые, как ягода малиница что растёт у реки. – А пойдём в баньку, что-то я продрогла. Тепла хочу.

– И ласки. – Прижимаясь к Гуньке, прошептала пышногрудая Тома. – Странные вы какие-то. – Тома поднялась и виляя задом пошла к столу. – Всю ночь кислую пили, разные истории рассказывали. Интересно конечно, но и совесть нужно иметь. Мы же женщины, нам любви хочется.

– Любви? – Переспросил Гунька и уселся рядом со мной. – А разве её не было?

– Да ты чего? – Тома бросила в Гуньку мякишем хлеба.

– Ладно Бродяга, какой с него спрос? Безвылазно в Тихом да на болотах ошивается. Может, серой гнилью надышался или ещё какой дрянью. От того и по мужскому делу слаб. Но ты-то здесь живёшь, с тобой-то что приключилось?

После всего услышанного мы с Гунькой переглянулись. Похоже, хороводили мы только на словах и всё больше за столом. Но если и так, почему голые? Хотя, и этому есть объяснение, мы же в бане.

– Вы чего? – Любаня привстала, опираясь кулаками на стол. Грудь качнулась из стороны в сторону, на лице появилась не добрая улыбка. – Решили над нами посмеяться? Позвали, растревожили и в кусты? А ну, быстро в баньку! Мы сами вас веником отхлещем. Мужскую силу вернём и все болезни вылечим.

– Правильно Любаня. Молодец. – Тома подмигнула подруге. – Поднимайтесь, хворые. Щас, мы вы вас лечить будем. Пошли.

Сказано, сделано. Девицы запахнулись серыми простынями. Ну, не идти же голышом? А вдруг, не одни мы решили попарится?

Тома подхватила кувшин кислой, Любаня косицу вяленого мяса и мыску пасты. А вот мы, как сидели на кровати, так и остались сидеть.

***

Не знаю на счастье ли на беду, входная дверь распахнулась, вошли мужики в военной форме. Сделай девчонки ещё один шаг, припечатало бы их дверью. Отскочили наши красотки, шарахнулись в сторону, и забились в угол. Тома разлила кислую, Любаня измаралась пастой, сидят, жмутся друг к дружке глазёнками хлопают.

На пороге стоят трое, за их спинами Воха банщик топчется. Троица выстроилась у двери, Воха Обух остался за порогом. Банщик, мужик не из робких, если нужно припечатает, мало не покажется. Рука у него тяжёлая, прилепит, да так что одними синяками не отделаешься, покалечить может. Имеет на то полное право, банька-то его, озорничать здесь не позволительно. А двери ногой отворять, так это вообще дело последнее, тут уж любой хозяин не сдержится. Так было всегда, но не сегодня. Воха молчит, прячется за спинами не прошеных гостей.

– Кто из Вас Зайтан?! – Грубо спросил низкорослый крепыш.

– Он. – В один голос ответили девицы, тычут пальцами в мою сторону.

– И что? – Полюбопытствовал Гунька. – Чего надо?

– Заткнись. – Рявкнул крепыш. – А ты. – Быстрый взгляд ковырнул по мне и переполз на девчонок. Тома хлопает глазёнками, простыня сползла, открылась грудь. Крепыш облизал губы и приказал. – Собирайся Зайтан, с нами пойдёшь. А ты рыжий. – Крепыш высокомерно осмотрел Гуньку. – Сиди тихо, не вякай.

– Чего? – Гунька поднялся. – Ты на кого пасть раззявил? А пошли на свежий воздух. Там и поглядим, какой ты смелый да умелый?

– Можно и поглядеть. – Крепыш с прищуром осматривает голого Гуньку. Тот хоть и плохо видит на один глаз, но этого незаметно. А вот то, что Гунька на голову выше, да и в плечах куда шире низкорослого это и подслеповатый заметит. Я молчу за кулаки, они у Гуньки как кувшины для кислой.

– Пошли недомерок. За уши оттреплю. – Решимости Гуньки не занимать. Не впервой ему выяснять отношения за воротами. Частенько доводилось выходить одному против двоих, а порой и троих обидчиков.

– Отставить!!! – Гаркнули у Вохи за спиной. Тот попятился и сбежал. – Брысь отсюда. – Глядя на девиц приказал Михалыч. Повторять дважды не пришлось. Девки похватали вещи и убежали прочь, прихватили кувшин кислой, косицу мяса и пасту.

– Вон тот. – Вытянувшись в струну доложил крепыш. – А этот. – Взгляд отметил Гуньку. – Фраерок ушатаный. Стрелку забил.

– Стрелку говоришь? – Михалыч присел на лавку, стряхнул со стола крошки. – И что ты ему ответил? – Взгляд смерил крепыша, перелез на Гуньку.

– Ничего. Ответки не было. Всё помню.

– А как же – стрелка святое дело? За базар нужно отвечать? Не твои ли это слова Крюк?

– Так это. – Хлопает Крюк глазами, глядит то на Гуньку, то на меня. – Ты же сам запретил разборки с местной босотой.

– Верно, запретил. А чего припёрлись? На хату вломились, беспредельничаете. – Голос Михалыча напитался злостью. Ходят желваки, взгляд суровый. – По какой нужде заявились лишенцы? Зачем людям праздник испортили? – Михалыч приложился к кувшину, хлебнул кислой.

– Ветеринар послал. Вон того, – палец ковырнул в мою сторону. – Его велел привести.

– Так бы сразу и сказал. – Поутих Михалыч, опустил голову. – Куда велел?

– В номера, куда же ещё? – Подал голос худой, долговязый. Похоже, он не совсем здоров, лицо бледное, глаза впалые красные.

– Ступайте. Сам приведу.

– Так это. – Крепыш затоптался на месте. – Ветеринар

велел.

– А ты Крюк, часом не оглох на оба уха? – Тихо спросил Михалыч. – Может прочистить?

– Понял. – Крепыш кивнул и ушёл. Следом за ним чуть ли не наперегонки рванули и остальные.

Оставшись с нами наедине, Михалыч закурил. Хлебнул кислой, тяжело вздохнул и глядя на меня тихо спросил.

– Куда вляпался? Рассказывай всё как на духу.

– Лихо ты их завернул. – Гунька пританцовывая на одной ноге надевает штаны. – А чего они от нас хотели?

– Бродяга! – Окликнул Михалыч. – Говори, чем Ветеринару не угодил? Зачем ты ему?

– Не знаю я никакого Ветеринара. Даже не слыхал о таком. И этих тоже не знаю. Первый раз вижу.

– Странно получается. Ты никого не знаешь, а посыльных именно за тобою прислали. Может, просветишь, откуда такая популярность?

– Не собираюсь я ничего объяснять. Сказал не знаю, значит не знаю.

– Придётся. – Курит Михалыч, глядит как я одеваюсь. – Лучше мне, чем Ветеринару. Поверь Бродяга, страшный он человек, опасный.

– Сколько я тебе задолжал?

– Ты о чём? – Михалыч раздавил в тарелке окурок.

– О патронах. Схожу в схрон, вернусь, отдам долг.

– Забудь. Не нужны мне твои патроны. Дикие вы здесь. На патроны еду и девиц покупаете. Хотя? – Михалыч снисходительно улыбнулся и резко помрачнел. – Плохи наши дела мужики. Хуже и не придумаешь. Закрылась лавочка.

– Какая лавочка? – Спросил я, надеваю ботинки.

– Ваша лавочка. Контора работает только на вход. Выход закрыли.

– Не понял? – Вмешался Гунька. – Какой вход, какой выход? Шутишь?

– Да уж, какие тут шутки. – Михалыч потёр лицо. – Пришёл предупредить, а у Вас гости.

– Предупредить о чём? – Разговор не складывается.

Михалыч говорит загадками, и мне это сильно не нравится. – Спасибо за заботу. Заберу винтовку и рвану в Тихий. За долг можешь не волноваться, верну всё до последнего патрона.

– Бродяга, я с тобой. – Гунька хлебнул кислой, запихал в рот кусок холодного мяса и снова приложился к кувшину. Пережевал, проглотил, глянул в мою сторону и сообщил. – Без меня не уходи. Вещички прихвачу и рванём в Тихий. – Очередная порция мяса отправилась в рот, Гунька пошарил взглядом по столу (искал пасту). – Ты слыхал как недомерок на меня? – Набитым ртом жалутся Гунька. – Отловлю за воротами башку снесу. Да, когда такое было, чтобы какая-то козявка мне рот затыкала?

– Все высказались? – Поглядывая на дверь спросил Михалыч. Мы кивнули. – Теперь меня послушайте. Времени у нас мало, а дел много.

***

Рассказ был не долгим, но содержательным. Из слов Михалыча стало известно – в Бочке начались перемены. В конторе принимают исключительно колечки, серёжки, всякие цацки из белого и жёлтого металла. Цену за этот непотреб назначили высокую. Вожак новичков с необычным для наших мест прозвищем Ветеринар, решил рассорится с пришибленными, хочет забрать их промысел. Думаю, этим ребятам (пришибленным) сильно не понравится такая новость. Не было у них конкурентов, за такое могут и Бочку подпалить, у этих парней ума хватит.

Услыхали мы ещё одну новость, похуже первой. Ветеринар, собирается в скором будущем наведаться в соседние поселения. Горит большим желанием, объединить земли, установить на них свои порядки, и правила. Какие правила, что за порядок, да и зачем всё это ему нужно мы так и не поняли. Уж как-то много новых словечек, замысловатые они и ничего не объясняют, а на расспросы нет времени. Но то, что наша жизнь изменится и не в лучшую сторону, сомнений не осталось. Уж слишком много оружия у пришлых. В наших местах оружие и патроны решают всё, они и закон, и порядок. Для себя решил твёрдо – как бы мне этого не хотелось, пойду на болото. Уплачу долг Михалычу, спрячусь в укромном местечке и уже оттуда стану наблюдать за переменами, какими бы они ни были.

Гунька ушёл выполнять поручение Михалыча, наш новый приятель отсыпал ему пол кармана патронов и велел затаится, не лезть на рожон. А я отправился на встречу с Ветеринаром, Михалыч настоял. По пути в номера к Шваньке, Михалыч попросил, не давать обещаний. Что бы ни говорили, о чём не просили отвечать уклончиво. Сказал – облажаюсь поймают за язык и хана. Как можно поймать за язык ума не приложу? Это что, ворот куртки или рука? Да и вообще, много слов непонятных, не слышал я раньше таких. Урки, гопники, блатные, шалавы, шныри, ответка. Что оно такое? Имена, клички, а может название промысла? Голова идёт кругом, каша в ней, неразбериха.

У двери в заведение Шваньки Розовощкой сидит дядька в военной форме, с автоматом в руках. Вот и начались перемены, запрещено в Бочке оружие, в коморке Носатого оставлять велено. А это сидит, автомат уложил на колени лыбится. Завидел Михалыча вскочил, услужливо отворил дверь. Михалыч что-то шепнул дядьке на ухо, тот смерил меня придирчивым взглядом, кивнул. Дальше, пошёл я один.

В коридоре грязно как в хлеву, не припомню, когда здесь видел столько мусора? Да, бывали дни больших хороводов, гулял народ громко и подолгу. Гулять-то гуляли, но не настолько гадко, куда не посмотри бумажки, окурки. Осколки кувшинов из-под кислой, и плевки на каждом шагу. Нет, в хлеву намного чище, там прибираются.

Справа и с лева номера девиц. Днём девки спят, после ночи отдыхают. Сегодня все двери нараспашку. В комнатах дым столбом, шум, гам, пахнет табаком и кислой, разит сушёной рыбой. По коридору шатаются пьяные в военной форме. Их не то что бы много, с десяток от силы полтора наберётся, но для такого места большая толпа. Девиц не видно гогочут в номерах, а вот Шваньку я заприметил, разглядел в сизом дыму. Вид у неё потасканный, стену плечом подпирает, на меня глядит. Бледная она какая-то, нет на щеках румянца, глаза красные, точно плакала всю ночь. Синее платье в белый горошек измято, волосы растрёпаны. Неувидел я у неё на шее большого кулона с камушками и колечек с серьгами тоже нет. Во взгляде пустота, отрешённость. Может, перебрала кислой, пьяная?

– Привет Розовощёкая. – Поприветствовал и спросил для приличия. – Как поживаешь красавица?

– Где тебя носит? – Не поздоровавшись охрипшим голосом спросила Шванька. – Заждались. Ступай в мою комнату.

– В твою?

– Чего переспрашиваешь? Глухой, или дорогу позабыл?

– Нет. Помню. – Бывал я у неё в гостях, один раз, больше не звала. Женщина она видная и умелая, не каждого к себе подпустит.

Отрыл я как-то на руинах большую вазу из толстого резного стекла. В конторе на неё и смотреть не захотели. Огорчился, расстроился, вещица-то тяжёлая и громоздкая. Пустой я тогда в Бочку пришёл, с одной только вазой. Хотел было уйти обратно в Тихий, но в дверях конторы повстречал Шваньку. Розовощёкой ваза понравилась, в два десятка патронов её оценила, ещё и приласкала, а это она умеет. Тогда, Шванька радовалась, улыбалась, шутила. А сейчас стоит сама не своя.

– Ступай, чего ждёшь? – Прохрипела Шванька. – Хватит таращится.

– Я и не таращусь. – Бросил через плечо и открыл дверь.

Дым столбом, дурной запах немытых тел в нос шибает. У стены и за кроватью ящиков гора чуть ли не до самого потолка. Плоские, длинные, сбиты из выкрашенных в зелёный цвет, хорошо подогнанных досок. Не доводилось мне встречать такие ящики.

Сразу за дверью, знакомый мне низкорослый крепыш. Тот недомерок что Гуньке нагрубил. Сидит у двери на табурете, глядит на меня искоса с дурной ухмылкой. Долговязый тоже здесь, лежит в ботинках на кровати, спит, а может просто глаза закрыл, отдыхает. А вот третьего, что с ними приходил невидать. Да и не разглядел я его лица. А вот зелёную куртку с капюшоном успел рассмотреть. И ботинки, высокие, песочного цвета с толстыми шнурками хорошо запомнил. Славные ботинки, добротные. За столом двое. Глядят из-под бровей, жуют вяленое мясо, запивают кислой.

– Проходи Зайтан. – Заговорил бородатый и приложился к кувшину. Лица за ручищей и кувшином не видно, но я его сразу признал. Тот самый, что повстречался мне на лестнице, Лекарь.

– Моё почтение, всей честной компании. – Поздоровался, но мне не ответили. Низкорослый вскочил с табурета как ошпаренный и давай меня точно девку ощупывать. Ловко у него это получается, отыскал нож (я его под штанину в ботинок припрятал).

– Не порядок. – Выдохнул низкорослый прошёл к столу, положил нож на дальний край. Взял кусок мяса сунул в рот и вернулся к двери. – Где взял? – Полным ртом спросил крепыш. – Откуда заточка?

– Не скобли. – Рявкнул на него Лекарь и пригладил бороду. – Зайтан, не стой пнём. Присядь, выпей. – Кувшин расплёскивая кислую пополз в мою сторону. – Угощайся, чем Бог послал.

– Спасибо. – От вида кислой меня замутило. Подкатил к горлу гадкий ком.

– Спасибо на хлеб не намажешь. – Глядя с прищуром, заговорил второй. Морда у него хоть орехи коли. Широкий лоб, большие скулы, губы узкие. Нос огромный крючком, глаза навыкате. Двух недельная щетина, а вот голова гладко выбрита. Странно это, голову обрил, а морду поленился?

– Ага. Не намажешь. – Брякнул от двери низкорослый. – Много вас, охочих на халяву.

– Пасть закрой. – Резко и зло оборвал Лекарь. – Доходягу забери и проваливай.

– Ветеринар. Ты чего? – Крепыш резко поменялся в лице. Пропала ухмылка. – Что я такого сказал?

– Доходягу за шкварник и на выход. – Без прежнего гнева, спокойно, с расстановкой повторил Лекарь.

– Ломает его. – Пояснил крепыш. – Загибается, дал бы ты ему дозу. Подохнет.

– Свою отдай. – Предложил Лекарь, разминает пальцами сигарету. – Проваливай, не зли меня.

– Понял. – Крепыш вскочил, метнулся к кровати и принялся расталкивать Доходягу. Тот не желает вставать, вертит головой, хлопает глазами и что-то бормочет.

– С ними ступай. – Лекарь толкнул локтем мордастого. – Скажи Шваньке пусть девок пришлёт. Тряпки в зубы и что бы всё блестело. Устроили здесь свинарник.

– Как скажешь. – Мордастый не перечит, поднялся, хлебнул кислой. Взгляд тяжёлый, злой, глядит в мою сторону лысину поглаживает.

– Пацанов собери. – Прорычал Лекарь. – Отыщи всех и отправь за ворота. Пусть делом займутся. Ту падаль что за воротами валятся, прибрать нужно. Воняет.

– Угу. – Себе под нос пробурчал мордастый и рявкнул на крепыша. – Крюк, чего стоишь?! Кого ждёшь?! Тащи окалеванца, волоки на двор. Жрут всё что не попадя, потом чахнут. Щас я вам. – Дверь затворилась, но из коридора ещё долго слышалась громкая брань мордастого.

– А давай-ка мы выпьем? – Предложил Лекарь, когда в коридоре всё стихло. Доверху наполненный кувшин стукнул донышком о чёрные доски стола. – Славная у Вас брага. – Похвалил новый приятель и приложился к кувшину.

– Извини! – От запаха кислой мой желудок взбунтовался. – Не могу. Вчера перебрал, до утра хороводили.

– Бывает. – Лекарь не настаивает. Похоже, моё признание его развеселило, позабавило. Улыбнулся он широко и понюхал кислую. – Ягодами пахнет, дрожжами совсем не воняет.

– Чем?

– Да так. Ничем. – Лекарь хлебнул, вытер ладонью бороду и, глядя мне в глаза, спросил. – Куришь? – Чуть примятая пачка легла на стол, такая же синяя как у Михалыча. Я, отказался, завертел головой. – Молодец. – Похвалил бородатый. – Правильно делаешь. Гадость редкая. Я как-то пытался бросить. Не смог. – Новый знакомый прикурил от спички и выдохнул в сторону от меня облако табачного дыма. Посмотрел на сигарету и посетовал. – Силы воли, не хватает. Неделю продержался и взялся за старое.

– Вояки много курили. – Вставил я, на что собеседник широко улыбнулся. И чему он улыбается, сложно понять. Вояки его порадовали или то, что они курили?

– Мне сказали. – Как бы невзначай бросил Лекарь. – Ты дорогу за реку знаешь?

– Скорее, до неё. – Признался я, врать нет нужды. Зачем? – За реку не ходил. На той стороне, вояки хозяйничают, их территория.

– Даже так? Хозяйничают? И что, ваши вояки без меры грозные? – Злая ухмылка, внимательный взгляд. Лекарь глядит с прищуром. – Чужих к себе не пускают?