Яблони в цвету. Книга 1. Братья по разуму

1

Командир подошёл к стоявшему навытяжку у двери Микки и, ткнув пальцем в медную бляху, строго сказал:

– Почему не чищена? Упущение по службе.

Робот заторопился выполнить команду, но он остановил его:

– Потом почистишь. Сходи-ка ты, дружок, в кают-компанию, принеси мне чашку кофе и какой-нибудь бутерброд, что-то от этих мыслей у меня аппетит разыгрался.

Отправив робота, он подошёл к столу. Всё, вечер воспоминаний закончен. Времени второй час, а он ещё ничего не решил. Старшим группы пойдёт либо Леклерк, либо, либо, а что если послать Коростылёва? Космогеолог, ему, конечно, мало спектрограмм и захочется потрогать Спутник на зуб, понюхать (в скафандре), чем пахнет пыль на нём.

Командир набрал на мониторе свой код и вызвал из памяти главного компьютера характеристики на всех членов экспедиции. Помнить-то он помнил всех, но не мешало глянуть ещё разок, за какие потрясающие способности каждого взяли в этот полёт. У них тут не команда подобралась, а компания одних феноменов, начиная с него самого.

На экране появилось худощавое лицо Олега Коростылёва с волевым очертанием твёрдого рта и подбородка. Рядом побежали строчки характеристики. Чем-то он напоминал Командиру сына Василия. Повадкой, голосом, лицом они не были схожи и Василий на пять лет моложе, а между тем что-то общее в них присутствовало, и Командир невольно внутренне симпатизировал Коростылёву, правда, тот об этом даже не догадывался.

Странно, ничего выдающегося, из-за чего же его зачислили в экспедицию? Хотя всё правильно. Умеет управлять планетолётом в нормальном режиме. Ну, если припечёт, сумеет и в ненормальном. А-а, диплом пилота любительский. Тогда с нормальным режимом всё ясно. Не захотел связываться с экзаменом по высшей категории, лишь бы к управлению допускали. Космос есть космос, такое завернёт, про дипломы и вспоминать некогда. Свободно управляет малой космической техникой, владеет всевозможными видами оружия. В этих его способностях они уже удостоверились, но это не диво. Те, кто летал в поисковые экспедиции, обучены этому так же, как любой землянин управлять авиалетками. Так, а вот этого он не знал. Интересно. По собственному желанию ему продлили срок пребывания в Молодёжной армии для прохождения специальных тренировок по выживаемости в космосе и на неосвоенных планетах в экстремальных условиях. Любого любознательного парня, если он сошёлся с экипажем, ребята от нечего делать, во время дрейфа не то, что управлять кораблём научат, фигуры высшего пилотажа, как на самолёте закладывать будет. А вот сам себе продлил срок в Молодёжке, это уже характер. Чёрт её эту молодёжь знает. Не успеют получить основное образование, в Молодёжку рвутся, в Молодёжке срок не закончился, считают дни до университета. Словно в жизни что-то изменится, если на год раньше или позже обучение закончат. А этот сам себе срок продлил, ещё неизвестно было – попадёт ли он вообще в космос. Значит, уверен был. Серьёзный парень. А тренировочки эти не мё-ёд! Ой, не мёд. Там такое закручивают, во всю жизнь потом не встретишь. Василий рассказывал, спасатели их в обязательном порядке проходят. Ну что ж, умеет выживать сам, позаботится и о других. Легко сказать, устроить засаду, парализовать пару инопланетян, взять их под белы ручки, или что там у них за конечности, и доставить на звездолёт. А если они не отключатся? А если их друзья-товарищи шарахнут ядерной ракетой по своим же?

Дверь в каюту открылась, и вошёл робот с подносом в руках, на котором дымилась чашка кофе, и лежал кусок хлеба, намазанный чем-то коричневым. Тонким голосом он доложил о выполнении команды и Командир от неожиданности вздрогнул, он уже забыл о своём желании чего-нибудь перекусить. Велев роботу поставить поднос на стол, он строго выговорил ему:

– Микки, ты у меня совсем от рук отбился. Бляха не чищена, пищишь, как трёхлетняя девчонка, слушать неприятно. Я тебе уже говорил об этом. Почему не исправил голос?

– Самостоятельно команду по исправлению голоса выполнить не могу, – пискляво доложил робот. – Инженерам некогда, я обращался. Остапчук сказал – с таким голосом я выгляжу колоритной фигурой. Велел уходить.

– Тьфу! – Командир чертыхнулся. Шутники-феномены! – Тогда стой тихо.

Командир надкусил бутерброд с массой имевший отдалённый вкус печёночного паштета и отхлебнул кофе. Остапчук, конечно, прав, сочетание фигуры атлетически сложенного мужчины и тоненького голоска несколько разнообразили обстановку, вызывая невольную усмешку.

Корабль поведёт Леклерк. Командир посмотрел на бородатое с потаённой улыбкой лицо своего заместителя. А ведь Пьер и не догадывается, что в полёт его взяли благодаря Хайнелайнену. Когда перебирали кандидатуру на должность первого, его участие в полёте вообще стояло под вопросом. В профессионализме Леклерка никто не сомневался. Но это его знаменитое на всё Звёздное управление донжуанство! Отбор проводился строгий, и на то, что не обращали внимания при обычных поисках, вдруг приобрело огромный смысл. Определённую роль, конечно, сыграл необычно громоздкий состав комиссии. Люди есть люди, всем хотелось потрудиться. Серьёзные мужи от тонких психологических наук засомневались, не повлияет ли эмоциональность Леклерка на его работу. Хайнелайнен, уже зачисленный к этому времени в члены экспедиции, принимал участие в работе комиссии. Как оказалось, серьёзные мужи очень даже прислушиваются к его мнению. В областях науки, далёких от Командира, несуразный психолог обладал достаточно весомым авторитетом и периодически непричёсанными идеями будил своих коллег, не давая впасть им в сонное состояние от повседневной рутины. В этот раз поразил своими соображениями насчёт Леклерка. Во-первых, после общения с Леклерком, и наблюдения за ним во время испытательного срока на совместимость, считает его очень уравновешенным и способным управлять своими эмоциями человеком. А, во-вторых, образ закоренелого ловеласа не совсем соответствует действительности. Что есть, то есть, но этот образ наполовину придуман самим Леклерком. Он когда-то вошёл в него и теперь бы уже и рад избавиться от своей надуманной маски, но все утвердились во мнении о его легкомыслии.

2

Всю свою жизнь, до тех пор, когда получил образование и ушёл в свой первый полёт, Пьер провёл на Земле. Почти с самого рождения он жил вначале в детском, а позже в молодёжном городке. У отца с матерью, как он понял, повзрослев, семья не сложилась. В этом отношении он был их точной копией.

Женщины воспринимали Пьера только как любовника. В любви он не скупился на чувства, и женщины дарили ему свою любовь, но создать с ним семью и иметь от него детей, ни одна не выразила желания. Обычно его романы заканчивались вынужденной разлукой. Во время полёта либо у него остывали чувства, либо она встречала другого. Случались и исключения, но они всё равно заканчивались расставанием по обоюдному согласию. К сорока годам Пьер незаметно для себя начал завидовать товарищам, которых где-то ждали жёны и дети, а не бывшие и будущие возлюбленные.

В детстве и юности Пьер едва ли не боготворил отца. На следующий день после отъезда он начинал ждать его. Жизнь в городках была насыщенна и разнообразна, но приезд отца превращал её в праздник. Нельзя сказать, что он уж совсем равнодушно относился к матери, но по ней он не скучал. Отец безвыездно жил на Земле, а мать летала в Космосе. Отец имел редкую среди мужчин тихую специальность и работал научным сотрудником в хранилище старинных книг. У матери же, наоборот, была очень распространённая среди женщин специальность программистки, дополненная тягой к перемене мест. Облик отца скорее увязывался с мужественным, не знающим преград первопроходцем или пилотом звездолёта, но никак не с тишиной старинных библиотек. Высокий, широкоплечий, с хорошо развитым торсом и перекатывающимися под кожей мышцами, он вызывал у маленького Пьера восхищение мужской красотой и гордой благородной силой. Без всякого предупреждения он появлялся в городке, забирал сына и они уходили путешествовать. С течением времени эти наезды несколько упорядочились, поскольку их приходилось согласовывать с расписанием занятий. Зимой обычно катались на лыжах, а летом улетали на Южные моря. Лыжных курортов отец не признавал. Они отправлялись в безлюдные места на Север, каждый раз на новое место. В спортивно-туристическом центре брали лыжное снаряжение, их забрасывали на авиалетке в понравившееся отцу место, помахав на прощанье пилоту, в сопровождении робота, тащившего их припасы и пожитки, уходили в многодневный поход.

Глядя на отца, Пьер тоже, поёживаясь и вздрагивая всем телом, выскакивал по утрам из палатки и, набирая полные пригоршни обжигающего снега, обтирался до красноты, только отец громко ухал и фыркал при этом, а он тоненько, по-щенячьи, повизгивал. Приняв снежные ванны, они делали пробежку вокруг палатки и, приветствуя восходящее солнце, оглашали окрестности дикими воплями. Потом, раскрасневшиеся и бодрые, выпивали в палатке по чашке горячего шоколада с хрустящими хлебцами и, встав на лыжи, пускались в дальнейший путь.

Походы их состояли не из одной однообразной ходьбы. Встретив живописный уголок с седыми кедрами, вековыми соснами на склонах распадка, забуревшими обомшелыми утёсами, они устраивали на пару дней стоянку. Днём, разбросав приманку, устанавливали съёмочные камеры, а сами прятались в укромном местечке в ожидании птиц и зверей. Потом, из объёмных снимков отец монтировал панораму со звуковым сопровождением и отдавал её в детский городок. По вечерам они сидели у настоящего костра, смотрели на огонь и слушали ночные шорохи леса.

В один из таких лыжных походов Пьер твёрдо решил стать звездолётчиком. Произошло это в ту пору, когда он в основном ещё передвигался не самостоятельно, а, притомившись, сидел в специальном тёплом кармане у робота, и наружу выглядывала только его довольная, разрумянившаяся на морозе мордашка.

Перед сном, сидя по-турецки в прогретой палатке, они вели длинные беседы. Отец рассказывал о прекрасных смелых людях, живших когда-то на Земле. В основном это были древние греки и жители сказочной страны Атлантиды. Маленького Пьера очаровывали отцовские сказания, он внимал им, затаив дыхание и, едва отец умолкал, требовал продолжения. По прошествии многих лет, он пытался выяснить, как тому удавалось заворожить детское воображение. Были ли его рассказы плодом собственной фантазии или он пересказывал древние легенды и верования. Отец в шутку объяснял, что то был синтез трансформированных в его извилинах мифов и сказок. Пьер пенял ему на зарытый талант, говорил, что тот мог бы создать прелестные, имеющие успех, видеосюжеты, но отец пренебрежительно отмахивался от славы.

Давным-давно, кроме людей, на Земле жили ещё всякие разные существа: проказницы нимфы, могучие титаны, чудища, в борьбе, с которыми герои ради людей совершали свои подвиги. Моря, реки, леса и горы населяли всевозможные боги и полубоги. А самое главное, на Земле обитали мудрые красавцы кентавры. Кентавры больше всего нравились Пьеру. Но потом, все они куда-то незаметно исчезли.

Отец разводил руками и грустно говорил:

– Люди испортились, стали злы, наверное, чем-то обидели кентавров и те ускакали.

– Но куда? Куда? – спрашивал нетерпеливо Пьер.

– Наверное, туда, на какую-нибудь звезду, – показывал отец рукой на куполообразный верх палатки.

– Но они вернутся?

– Навряд ли, они же не знают, что люди с тех пор изменились, – говорил серьёзно отец.

Пьер помолчал, сердито сдвинув бровки, и сказал твёрдо:

– Я вырасту, стану звездолётчиком и найду их. Я им скажу, что можно возвращаться. Они вернутся, и будут жить с нами. Ведь теперь на Земле нет плохих людей? – посмотрел он на отца пытливым взглядом.

– Конечно. Теперь на Земле живут только добрые люди, – подтвердил отец.

Обрадованный найденным решением, Пьер довольно засопел.

С тех пор кентавры стали их своеобразным паролем. Возвращаясь из полёта, Пьер выходил на связь из космопорта, и поседевший отец спрашивал первым долгом:

– Ну, как, нашёл?

– Пока нет, – серьёзно отвечал Пьер, – но я их обязательно найду.

Они заговорщически подмигивали и смеялись, довольные друг другом.

На море бывало по-другому. Если зимой их общество разделял только робот, летом они присоединялись к какой-нибудь компании, отец встречал друзей, и время проходило в нескончаемых играх и веселье. Когда постоянное многолюдье прискучивало, они катались на лыжах и салазках. Заплыв подальше в море, резвились с дельфинами. Или же надев маски, уходили на мелководье и, распластавшись на мягких волнах, чуть шевеля руками и ластами, следили за проворными крабами и солнечными зайчиками, снующими по морскому дну, неспешно проплывающими фиолетово-сиреневыми медузами, стайками рыбок, испуганно сверкающих серебристыми телами. Здесь, на море, отец преподал ему уроки смелости и ловкости, от которых у Пьера захватывало дух, азартно разгорались глаза, и, благодаря которым, в нём поселилась уверенность в себе и уважение к собственному телу. Встав на салазки, они мчались на заворачивающихся гребнях двухметровых волн, в месиве брызг и солёного ветра делали сальто, и перескакивали на следующие, несущиеся один за другим островерхие валы.

Пьер подрастал и отец всё чаще оставлял его со своими сверстниками, а сам уходил к взрослым. К этому времени Пьер общался с морем не хуже дельфинов, да и спасательная служба, в которой к взаимному удовольствию люди сотрудничали с теми же дельфинами, исключала всякие недоразумения.

В пятнадцать лет Пьер во всём походил на отца, даже на верхней губе у него чернел пушок, обещая в скором времени превратиться в шикарные усики. В чём ему никак не удавалось стать похожим на отца, так это в непринуждённом общении с представительницами противоположного пола. Пьер поражался, как отец может так запросто заговорить с совершенно незнакомой женщиной. Причём, как он, взрослея, стал понимать, женщинам нравилось, когда отец заговаривал и шутил с ними. Сам он ни за что не мог заговорить первым с незнакомой девушкой, отец даже подтрунивал над ним по этому поводу.

Пьер попросту боялся девушек. В свои пятнадцать лет он, как любой его сверстник или сверстница, прекрасно знал всё о взаимоотношении полов, но уроки общения и развития воспринимались абстрактно, и никак не накладывались на знакомых девушек. Это знание не помогало, а даже мешало общению. Ему представлялось, что девушки подумают о нём невесть что, едва он заговорит с ними. Подумав так, они испытают к нему гадливое чувство, и отвернутся от него. С одноклассницами он вёл себя иначе, но с ними он рос с детства и воспринимал их, как сестрёнок, которых дёргал за косички и получал от них щипки. Рядом с незнакомками краснел, мямлил и терялся. Это были божественные существа, не чета ему, человеку приземлённому. Избавиться от неуверенности, зажатости помогла девушка по имени Ола.

Ола была уже почти взрослой и нынче уходила в Молодёжку, а Пьеру предстояло ещё два года учиться в колледже. Ему становилось немного не по себе и сладко замирало сердце, когда он увидел, что Ола отличает его от других, а ведь здесь хватало парней одного с ней возраста. Она подтрунивала над ним, а он краснел и стеснялся.

В играх в мяч, гонках на катамаранах, борьбе с морским змеем, они всё чаще оказывались в одной паре, но инициатива принадлежала Оле, а Пьер в основном хлопал глазами.

– Если бы сама не видела, ни за что бы не поверила, что ты так шикарно гоняешь на салазках. Из-за тебя мы всё время проигрываем, – выговаривала она ему, но в пару становилась именно с ним.

Однажды они ловили медуз. Медузу надо было подстеречь на гребне волны и ловко ухватить за плотную шляпку, иначе она больно жалилась студенистыми щупальцами. Они всё шли и шли по колено в воде, пляж остался за широкой полосой скальных нагромождений, спустившихся к самой кромке прибоя, медузы исчезли и они гонялись за крабами, смешно разбегавшимися при появлении их босых ступней и пытавшихся спрятаться между разноцветной галькой. За крабами нужно было наклоняться, и они исподтишка толкали друг дружку в набегавшие волны, падали, смеясь, поднимались и продолжали весёлую толкотню. Поднимаясь после очередного падения, они оказались лицом к лицу. Он ощутил её дыхание, и под его действием, зажмурив глаза, поцеловал её. Поцелуй пришёлся в уголок губ и явился полной неожиданностью для него самого. Ола посмотрела широко открытыми изумлёнными глазами, кончиками пальцев прикоснулась к месту поцелуя, прошептала: «Ты что?» и побрела по мокрому песку на пляж. Он стоял, не двигаясь, и обалдело смотрел ей вслед. Вкус первого поцелуя был солёным и пах морем.

Вечером он был угрюм и неразговорчив. Отец пытался растормошить его, но он только вздыхал в ответ. Кое-как поужинав, закрылся в своей комнате и до глубокой ночи смотрел фантастику о паукообразных инопланетянах. Отец два раза заглядывал к нему, но он сделал вид, что увлечён разворачивающимся на экране сюжетом. Спозаранку он примчался на пляж, вся их компания уже собралась, а она всё не приходила.

Он занял наблюдательный пункт на возвышении и, томясь в ожидании, поглядывал в сторону гостиницы, в которой она жила с друзьями, но она не появлялась. Он немного не рассчитал и устроился на самом солнцепёке. Полыхающий невидимым пламенем диск поднимался к зениту. Пьер поджарил на солнце спину, один бок, потом второй – ожидание было тщётным. Ему хотелось выкупаться, спрятаться в тень, он проголодался и изнывал от жажды, но боялся покинуть свой пост и пропустить её приход. На него упала тень, он поднял голову, над ним стояла одна из её насмешливых подруг в шляпе с огромными полями. В руках она держала пакет полный холодного апельсинового сока, от которого прямо веяло прохладой, и Пьер невольно сглотнул. Девушка запустила в пакет другую руку и, вынув из него прозрачную упаковку, протянула ему.

– На, попей, а то совсем засохнешь. Если Олу ждёшь, то зря. Её сегодня не будет.

– Она что, уехала? – спросил он, изо всех сил стараясь, чтобы его голос звучал как можно равнодушней. Покрывшаяся на жаре обильной испариной пирамидка приятно холодила ладони, он запрокинул голову, выливая в пересохшее горло сок.

– Мммм, – ответила девушка, глядя на него сверху вниз сквозь зеркальные очки. – Приболела. Завтра явится. Это она тебе сок послала, так что не переживай. Вас вчера что, ядовитый краб искусал? – спросила насмешливо. – Между прочим, специально в гостиницу бегала, чтобы о твоих страданиях сообщить. Ты теперь мой должник. Хватит тебе печального рыцаря изображать, идём к нам.

Пьер отрицательно покачал головой и девушка, бросив ему:

– Ну, как хочешь. Страдай, если тебе так нравится, – и убежала к нетерпеливо зовущим друзьям.

Пьер свистнул уборщику, отдал пустую упаковку и распираемый радостью, ушёл в свою гостиницу. Войдя в прохладный холл, он с удивлением увидел отца в обществе пышноволосой смуглянки с миндалевидными глазами развлекавшихся игрой в лабиринт на компьютере. Они ели мороженое из большой заиндевевшей вазы и, смеясь, отбирали друг у друга ход.

– Как дела, сынок? Что так рано? – спросил отец, положив ладонь на плечо смуглянке и повернув к нему голову.

– Всё прекрасно! – ответил Пьер весело и помахал высоко поднятой рукой. – Есть хочу, помираю.

Направляясь в экспресс-столовую, он вприпрыжку пересёк холл и не видел, как смуглянка проводила его долгим взглядом и, склонившись к отцу, что-то прошептала тому на ухо. Отец в ответ улыбнулся.

Ола пришла утром, ещё до наступления жары, весёлая и смешливая. Он подошёл к ней, загребая ступнями песок и заглядывая в глаза ищущим взглядом. Девушка тронула пальцем его кончик носа, засмеялась и побежала по мелководью, на ходу обернулась, крикнула: «Догоняй!»

Они нашли в скалах расщелину наподобие грота, натаскали туда высохших водорослей, лёгкого, прожаренного солнцем плавника, и устроили в ней своё первобытное обиталище. А потом Ола сказала, что подошло время уезжать. В свой последний день они остались на ночь в скалах. Пьер разжёг костер, и они просидели полночи, глядя на скачущее пламя, ярко блещущие в чёрном небе звёзды. Таинственным шёпотом Пьер поведал о благородных существах, населявших когда-то Землю, и открыл свою тайну. Также шёпотом Ола взяла с него клятву первой на Земле познакомить её с кентаврами.

Рассвет они встречали, взявшись за руки и забредя по колено в воду. Тёплые ласковые волны омывали их ноги, лёгкий утренний ветерок шевелил волосы. Насколько хватало глаз, перед ними раскинулось бескрайнее море, впереди яркими лоскутками по нему скользили паруса, вставало свежеумытое солнце, нежа их первыми лучами.

Расставание наполнило их сердца грустью, но горечи не было. Мир, полный любви, раскрывал свои объятья.

Свой дом Леклерк устроил в шумном курортном городе на Апеннинском полуострове. Самоуправляемая территория, на которой размещался город, по традиции называлась республикой Италией. В такие подробности Леклерк не вникал, его общение с управленческим аппаратом ограничивалось сообщением о своём прибытии-убытии в городской статистический центр. После долгих месяцев, проведённых в замкнутом мирке, ему хотелось общения, музыки, громких разговоров, весёлого смеха и бесшабашного веселья. Он даже ловил себя на желании, уподобившись десятилетнему мальчишке, бегать, прыгать и во всё горло орать что-нибудь несуразное. Выплеснув излишек энергии в шумных пирушках с друзьями, он начинал вести более-менее размеренную жизнь. Дни свои он заполнял занятием парусным спортом, конструированием и строительством замысловатых яхт. Однажды соблазнился морскими приключениями и отправился в Америку под парусами в качестве палубного матроса на трёхмачтовом бриге. Мореплавателям крупно не повезло. В Атлантике бриг попал в недельную полосу штиля, а потом его изрядно потрепали налетевшие штормы. Чтобы попасть к сроку на Луну пришлось обращаться к помощи Морских спасателей и, не заглядывая, домой, добираться до Североамериканского космопорта на их летательной посудине.