Яблони в цвету. Книга 1. Братья по разуму
Вечерами он смотрел видео, выбирая сюжеты с интеллектуальными загадками, и слушал пение. Пение предпочитал живое, а не записанное, отправляясь для этого в какой-нибудь старый город в оперу, или, удобно устроившись в гондоле с черноокой красавицей и бутылкой красного вина, внимал уличным напевам, дополненным шелестом волн и блеском звёзд на чёрно-бархатном небосводе.
Два-три раза в неделю Пьер посещал вечера очаровательной Джильды, где всегда бывал желанным гостем. Вечера представляли собой своеобразный вид искусства общения. Устраивали их пережившие первую молодость дамы, которых называли почему-то миледи и окружали всеобщим уважением. Стать миледи могла далеко не каждая женщина, для этого требовался особый дар от природы. Во-первых, она должна была иметь приятную привлекательную внешность, врождённый такт, достаточный опыт и обладать многочисленными талантами. Во-вторых, тонко разбираться в искусствах, эротике, уметь непринуждённо общаться, на ходу импровизировать и при этом блистать остроумием и обвораживать гостей обаянием. На вечерах у миледи собирались в основном вольноопределяющиеся мужчины и женщины с одинаковой целью: приятно, со вкусом провести время, наслаждаясь искусствами, остроумной беседой, тонкими винами и выбрать себе возлюбленную или возлюбленного для утончённых любовных утех. Всё происходило непринуждённо, переплетаясь между собой. За игривыми стихами звучала музыка, возвышенная поэзия, за которой мог последовать спор на философские темы, а за тем со вкусом исполненные томно-пластические или искромётно-возбуждающие эротические танцы. От миледи требовалось направлять всё это по плавному руслу, используя дар импровизации и такта. Она должна была обладать многими талантами, чтобы устраивать приятные вечера и услаждать своих гостей, но и гости должны были в свою очередь поддерживать дух её вечеров и откликаться на завуалированные намёки.
Никаких двусмысленностей не допускалось. На вечерах существовало неписаное правило, чтобы не происходило после вечера, на мужчину или женщину никаких обязательств это не накладывало. Свою возлюбленную или возлюбленного надо было завоёвывать вновь. Появление на вечере совсем не обязывало откликаться на чей-то призыв. Интимная близость, когда человек, безразлично мужчина или женщина, в полной беззащитности раскрывается перед другим, очень тонкая сфера и любой неверный жест или слово могут спугнуть наметившееся сближение.
Отец Леклерка перебрался на работу и жительство в Ватикан и изучал католические манускрипты и теологические труды. Пять лет назад он поразил сына, в свои шестьдесят лет, без памяти влюбившись в молоденькую двадцатипятилетнюю сотрудницу. Как Пьер понял, та отвечала ему тем же и он, посмеиваясь, наблюдал их любовное воркованье. Никакими особыми женскими статями – он отметил это чисто автоматически, даже не задумываясь – Ирэн не отличалась. Ни высокого полного бюста, ни крутых бёдер, ни зовущих чувственных губ она не имела. Правда, насчёт бюста он не мог быть точно уверен, девушка одевалась в просторную бесформенную блузу, закрывавшую тело до шеи. Зато внизу всё было достаточно открыто: коротенькие шортики едва выглядывали из-под краёв блузы. Тонкие в лодыжках ноги отличались стройностью, ходила она обычно босиком. Всё это он отметил в свой первый приезд к ним, бросив на неё заинтересованный взгляд. К нему она относилась непринуждённо, с детской непосредственностью. Натурой она была весьма и весьма одарённой. С тем весёлым беспорядком, который она устроила в квартире отца, не могла справиться даже прилежная хозяйка. Наученный горьким опытом, Пьер, проведывая их, вначале заходил в продуктовый центр. Для того чтобы в современном мире оставаться вечером без крошки съестного, нужно было обладать поистине великим даром.
Католицизм наскучил отцу, и он решил вернуться к Древней Греции. В прошлом году Ирэн, сидя по-турецки на диване отца – она любила занимать такую позу, а широкий диван в переполненном книгами кабинете отца стал её любимым местом – поведала Пьеру об их ближайших планах.
– Мы поедем на Олимп и с помощью Проекций найдём трон Зевса, – из лексикона отца и его возлюбленной жены исчезло местоимение «я», они говорили только «мы». – Мы уже ведём переговоры с Римским бюро Проекций, следующим летом надеемся начать работы. Уж слишком громоздкое у них оборудование.
– Католический бог, – рассуждал отец, расхаживая по кабинету, обходя груды и стопы книг, – бог рабства и ханжества. То ли дело эллинские боги. Они, конечно, ещё те боги. Но при всей своей взбалмошности, вспышках жестокости и сластолюбия, они – боги свободных людей. Богини дарили свою любовь смертным мужчинам, а боги приходили к женщинам, и от этой любви рождались герои. Герои! А что мы видим у христиан? Жена да убоится мужа своего! Да почему ж она должна его бояться? Она должна его любить. А если не любит, не хочет его и вообще он ей противен, почему она должна ложиться с ним в постель и отдавать своё тело для наслаждений? Ф-фу! Какая мерзость, даже говорить об этом противно. Природа дала человеку в дар великую радость, которая вместе с разумом возвысила его над животным состоянием, а христианская религия превратила эту радость в гнусное паскудство. Нет, нет, это не для меня, я сыт этим по горло. Мон ами, – обратился он к Ирэн, – принесла бы ты нам чего-нибудь промочить горло.
Ирэн резво соскочила на ноги, Пьер уже давно заметил, как они оба с готовностью исполняют малейшие желания друг друга, впрочем, в большей степени это относилось к его молоденькой родственнице. Через пять минут она вернулась с бутылкой охлаждённого белого вермута. Бокалов не нашлось, и вино пили из широких серебряных чаш, удерживая их обеими руками.
– Конечно, – продолжал старший Леклерк, сидя в кресле и, поставив чашу себе на колени, Пьер сидел на диване рядом с Ирэн, принявшую свою излюбленную позу и потягивающую вино через соломинку. – Это упрощённый взгляд, но как подумаю, что в конечном итоге все философские труды христиан утверждают рабство духа и направлены на превращение человека в червя, у меня к их религии появляется чувство глубочайшего отвращения. Эллины меня больше притягивают.
– Но ведь на Олимпе уже находили какой-то булыжник, – брякнул Пьер и, спохватившись, поперхнулся вином, но было уже поздно.
– Смейся, смейся, – отец погрозил ему пальцем. – Что-то ведь должно быть и почему нам не найти это? В девятнадцатом столетии Шлиман, руководствуясь одной «Илиадой» раскопал Трою, в существование которой тоже не верили. Тот булыжник, о котором ты говоришь, я видел, это скорей всего мистификация. Наши пра-пра любили развлекаться подобными шуточками. Его ещё надо проверить, – он засмеялся. – Возможно, мы с Ирэн будем первыми смертными, усевшимися на трон, на который Громовержец не пускал даже Геру.
Пьер недоверчиво покачал головой.
– Но ведь ты же не археолог.
– Ну и что? Шлиман тоже не был профессионалом. А представь себе такой вариант. Четыре-пять тысячелетий тому назад Землю посетили представители чужой цивилизации и устроили свою базу на Олимпе. Потом они по непонятным причинам то ли погибли, то ли покинули Землю, – отец закинул руки за голову и смотрел на сына смеющимися глазами. – А мы всё это установим доподлинно. А?
– Ты всё такой же мечтатель, как и тридцать лет назад, – Пьер с улыбкой смотрел на отца, с удовольствием чувствуя в себе тёплую привязанность к нему. – Так, а что с Проекциями? Они не хотят искать Зевса? – он говорил шутливым тоном, но отцу он не был неприятен.
– Видишь ли, Проекции интересная штука, но в их достоверность пока ещё мало кто верит. Оборудование у них громоздкое, сеансы требуют больших затрат энергии и большого объёма компьютерной подготовки. Бюро посылает передвижной отряд в Палестину искать Иисуса. Ты может не в курсе, но сейчас с материальной достоверностью установлено, что человек, которого люди позднее назвали Иисусом, существовал в действительности. Он обладал уникальными экстрасенсорными способностями и гипнозом. Но почему нужно начинать с него? Почему не с Зевса? Вот об этом и идут переговоры. А установок наводящих Проекции, пока что мало, – отец развёл руками.
Бутылка опустела, и Пьер засобирался домой, но отец остановил его.
– Кстати! – воскликнул он, хлопнув себя рукой по лбу. – Тебе же привет от матери. Я с этими Зевсами и Иисусами совсем забыл. Мон ами, – обратился он к Ирэн, и та опять проворно вскочила с дивана, порылась в груде книг, кубиков, сложенных в углу, нашла нужный и вставила его в программник. На экране появилось несколько постаревшее с тех пор, как он в последний раз видел, но ещё довольно привлекательное лицо матери. Она говорила Пьеру о своей любви к нему и просила при случае навестить её, через минуту рядом с ней появились два мальчугана примерно шести – и семилетнего возраста. «Это твои братишки, Пьер!» – проговорила мать, обнимая мальчуганов за плечи и привлекая к себе.
– Прелестные мальчики! – проворковала Ирэн с милой непосредственностью. – У нас будут такие же, только позже, после Олимпа.
Пьер сглотнул комок и вопросительно посмотрел на отца.
– Где она сейчас? О том, что завела новую семью, она сообщала лет пять назад, но про мальчиков ни слова, и вообще, как в воду канула. Я после каждого полёта посылал ей приветы через Лунный ретранслятор, но она или не отвечала, или посылала два слова – привет, жива, здорова. Подписывалась кодом и никакого адреса.
– А ты не мог выяснить на ретрансляторе, куда идут твои приветы, и доходят ли они вообще до адресата? – спросил отец, вызвав на лице Пьера краску смущения. – У неё был сильный стресс. Во время прыжка она впала в кому, и её высадили на планете Грёз в системе Сиреневой Туманности. Врачи запретили ей летать на звездолётах. Она очень переживала, долго не могла придти в себя. У неё не всё ладилось с наземной работой, случались нервные срывы.
– Да, полёты – это на всю жизнь, – пробормотал Пьер.
– В трудную минуту рядом нашёлся человек, который помог ей преодолеть себя. Она вышла замуж, по-видимому, на этот раз удачно, ну результат ты видел. Жизнь её выровнялась, но не сразу. Замужество, дети помогли ей. Сейчас она полностью адаптировалась к новой обстановке и работает в диспетчерской службе Центра Управления полётами планетной системы, – отец кашлянул. – Землю она не увидит до конца своих дней. Это, наверное, действует на нервы – когда нельзя. Ты постарайся навестить её, сынок.
– Конечно, при первой возможности. Завтра же пошлю ей сообщение, – проговорил Пьер виновато.
– Принеси-ка нам ещё бутылочку винца и спой под гитару, – попросил отец Ирэн.
Они пили вермут, заедая его тоненькими копчеными колбасками, а Ирэн не сильным, но приятным голосом с лёгкой грубоватостью и грассирующим «р» пела про кентавров, парней, уходящих в дальний поиск и остающихся дома возлюбленных.
После вина и песен Пьер несколько обмяк, и говорил Ирэн, вышедшей проводить его на выложенную брусчаткой площадь:
– Ты люби отца. Видишь, какой он у нас хороший.
Ирэн, обхватив себя руками от вечерней прохлады, отвечала шёпотом:
– Я его очень люблю. И тебя тоже, – она подняла руки, притянула его за плечи и поцеловала в лоб. – Ты проведай мать, Пьер.
– Конечно, проведаю, – ответил он и сжал её руки в своих. – Ну, беги!
Но он так и не проведал ни мать, и не виделся больше с отцом и Ирэн. Подошёл срок штатной переподготовки, а потом началась подготовка к полёту и сам полёт.
Начальство относилось к Леклерку примерно также как и женщины. Почти до сорока лет он летал рядовым пилотом, хотя и считался хорошим профессионалом. Это был его второй полёт в качестве первого. Главное же, он считал себя способным на большее. Всему виной была укрепившаяся за ним слава легкомысленного человека, на которого опасно возлагать большую ответственность. После нынешнего полёта, в котором он участвовал не просто в качестве первого, а ещё и в качестве заместителя начальника экспедиции, что являлось средним между первым пилотом и командиром звездолёта, причём заместителем не кого-нибудь, а самого Джона Иванова, он считал, что путь к назначению командиром поискового звездолёта для него будет открыт.
Командира Леклерк увидел впервые пятнадцать лет назад в вестибюле Звёздного космопорта. Они, группка однокашников, сгрудившись, стояли и делились незабываемыми впечатлениями первых полётов. Командир, насупившись, скорым шагом пересекал обширный зал. Он уже тогда превращался в человека-легенду и вызывал уважение у своих бывалых товарищей, а уж они, зелёные новички, взирали на него с благоговейным трепетом. Но молодости присуща ирония во все времена и в любом месте. «Предполётные размышления» – со скрытой усмешкой сказал кто-то, но он ошибался. Именно в эту минуту мысли Командира были далеки от космоса, и ближнего, и дальнего, по той простой причине, что он переживал очередную ссору с Жаклин.
Глава 9
1
Командир смотрел на обрамлённое каштановыми волосами лицо Клэр Стентон с сияющими доверчивыми глазами и размышлял, отправлять Клэр в поиск или не отправлять. То, что Хайнелайнен останется в звездолёте, он решил сразу. Хайнелайнен академик, он будет хорош, когда пленных доставят сюда. Придётся посылать Стентон. Первый раз в звездолёте. Как она вообще в экспедицию попала? Хотя причём здесь первый полёт, если никаких контактов ещё не было. Молодых и надо посылать. Что у неё выдающегося? Дешифровка старых секретных кодов, забытых языков, оператор компьютеров. Прекрасно, только вот дешифровка переговоров инопланетян, пока ни с места. Если дождя не будет, то будет ясно, а, если пойдёт дождь, то будет пасмурно. Хотя девчонка старалась. Какие у неё ещё таланты? Первая медицинская помощь, это пригодится, хотя первую помощь оказать многие могут. А вот что не заложили в компьютер, так это данные об упрямом характере. Командир усмехнулся и покачал головой. Тоже немаловажное качество. Душа у него не лежала посылать Стентон, но не драться же ей придётся. Блокпост посещают двое-трое инопланетян, от неё потребуется только подстраховка. А вот позже может возникнуть ситуация, когда потребуется её опыт и умение по дешифровке. Во всяком случае, если завтра он уловит у неё хоть тень нерешительности, оставит на звездолёте, а вместо неё пошлёт кого-нибудь из штурманов.
Кого же определить в пару с Коростылёвым? Командир перебрал весь состав экспедиции и остановился на Джозе Феллини. Прекрасные физические данные, хорошая реакция и специальность подходящая. Им без всяких штучек никак не обойтись. Феллини производит подготовку захвата, так сказать, инженерное обеспечение, сам захват осуществляют он и Коростылёв. Стентон страхует. Четвёртым должен быть водитель-ас, инженер и вообще на все руки мастер. Можно Мартынова, можно Остапчука или Богданова. Нет, Богданов не подойдёт, недостаточно решителен. Пожалуй, всё-таки лучше Остапчук. Трое молодых и один постарше, будет вроде противовеса.
Командир вгляделся в крупное, с хитроватым прищуром серых глаз, лицо Остапчука. Этот не подведёт, за ним, как за каменной стеной. Со стороны посмотришь, как работает – увалень увальнем, а в итоге получается побыстрей, чем у иных торопыг.
В буквальном смысле слова, Остапчук не был землянином. Он родился и большую часть жизни провёл на Венере. Правда, на своей родной планете он получил основное образование, на Венере это так и называлось – основная школа, на Земле говорили по-старинному – колледж. Молодёжную закалку получил на Земле, в лесах Амазонии, университет закончил тоже земной. В венерианских университетах преобладали гуманитарные науки и кибернетика, той специальности, которую он хотел получить, в них ещё не было. А вот его Джоан почти всю жизнь провела на Венере. Она выросла в семье потомственных венерианских садоводов и даже Молодёжку провела в тех же самых садах, где трудились её родители, только жила не с ними, а со своей молодёжной группой. Пройдя все испытания, поступила в институт садоводства Первого Венерианского университета.
Джоан и сама выглядела, как наливное яблочко, правда, друзья шутили, что она не яблочко, а хорошее яблоко, но Рэму, при его комплекции, как раз такая жена и требовалась.
После свадьбы они улетели на планету-прародительницу и провели на ней почти год. Основными их занятиями были купание на земных пляжах, знакомство со старинными городами и всякими доисторическими диковинками, от которых гордецы-земляне задирали нос, а у истых венериан они вызывали ироничную усмешку.
Начали они со средиземноморья. Кроме общения с солнцем и морем, они поглощали в достаточных количествах фрукты и виноградные вина. Земные плоды вызывали у Джоан иронию. Фрукты на Венере не сравнить с земными, венерианские сочнее и в них больше солнца. Рэм, меланхолично разглаживая ногтём большого пальца пшеничного цвета усы – в молодости он любил украшать лицо растительностью – заметил, что да, дорогая, ведь на Венере выращиваешь их ты. И тут же получил подушкой по голове. В другой раз к нему были приняты более суровые меры. Критика Джоан не ограничивалась иронизированием над плодами земных садов. Однажды вечером, готовя постель ко сну и отбиваясь от Рэма, понемногу приходящего в игривое настроение от вида её почти обнажённого тела, она сказала с ехидной насмешливостью:
– Не понимаю, почему на пляже мужчины на землянок таращатся. По сравнению с венерианками, они как воблы засушенные.
Рэм, лаская жену, ответил невпопад:
– Ну, уж так бы я не сказал, грудь у них, к примеру…
Какая именно грудь у жительниц Земли сказать он не успел, потому что кубарем слетел с ложа и на эту ночь был лишён любовных утех. Правда, утром, после первого купания, они наверстали упущенное.
В Риме они побывали в Колизее. Посещение древнего игрища оставило неприятный осадок. Они получили последний инструктаж и, войдя внутрь Колизея, оказались в другом мире.
Шумная, пёстро одетая толпа заполняла амфитеатр. Рэму хотелось потрогать живого римлянина, но их предупредили, что лучше этого не делать. Язык, на котором разговаривали вокруг, был им чужд, но Рэму, между тем, казалось, что он понимает смысл разговоров. Пока он разглядывал толпу, на арене показались гладиаторы, и Рэм вздрогнул от неожиданности, когда из тысяч глоток одновременно исторгся рёв нетерпения. Выражение лиц сменилось. Все с непонятным вожделением смотрели на арену и, показывая руками, обсуждали достоинства воинов. Здесь были чёрные и белокожие, курчавые и длинноволосые, гиганты, коренастые крепыши и гибкие юноши, поседевшие ветераны и совсем молодые. Одни с немым презрением оглядывали трибуны, во взглядах других сквозила предсмертная тоска. Гладиаторы подошли к ложе находившейся справа от Рэма и Джоан и, подняв вверх правые кулаки, что-то прокричали. Рэм понял, что они скоро умрут и кого-то приветствуют. Это было ему абсолютно непонятно. Как можно в угоду кому-то, ради чьего-то извращённого развлечения, добровольно убивать друг друга? События между тем развивались. Большая часть гладиаторов покинула арену, а оставшиеся разделились на две группы и набросились друг на друга. Вначале это выглядело как красивое зрелище. Мускулистые воины нападали и ловко отражали удары. Сверкали лезвия мечей и жала копий, сопровождавшиеся лязгом скрещиваемых клинков и глухими ударами о щиты. Рэм с удовольствием наблюдал за развернувшимся перед ним боем. Но вот хлынула первая кровь, и ему стало не по себе. Он шептал Джоан, что это не по-настоящему, это всего лишь искусная имитация, и никто не умирает. Но кровь выглядела до того всамделишной, что казалось, дымится. Вот упал ещё один гладиатор, затем ещё и у Рэма у самого не выдержали нервы. На арене лежал, корчась и орошая песок струившейся из груди кровью, молодой боец, его победитель, наступив на грудь и подняв вверх меч, смотрел на зрителей. Колизей опять наполнился рёвом. Люди с горящими от вида крови глазами, вскакивали на ноги со своих мест, и, что-то крича, показывали большими пальцами вниз. Даже молодая римлянка, сидевшая неподалёку в роскошной ложе, и, на которую Рэм бросал отнюдь не невинные взоры, вскочила с некрасиво раскрытым в крике ртом и требовала смерти абсолютно незнакомого ей человека.
Они с Джоан тоже вскочили и, не разбирая дороги, ступая по чьим-то ногам и выслушивая проклятья, бросились к выходу. Впопыхах они забыли обо всех наставлениях и правилах выхода из Проекций и тыкались в глухую каменную стену. Выхода не было.
Проекции Прошлого были тогда ещё новинкой. Можно было съездить в Пелопоннес на древнегреческие Олимпийские игры или отправиться в Лондон в шекспировский «Глобус». Но они находились в Риме. Лондон планировали посетить позже, на Олимпийских играх возникали затруднения из-за обычая древних греков не допускать на спортивные состязания женщин. Вокруг только и говорили о Проекциях, и они решили сходить в Колизей.
Рэм пытался разобраться в сути Проекций, но тонул в научных выкладках и многословных объяснениях, как нерадивый школяр в конспектах перед экзаменом. Отправляя недовольно ворчавшую Джоан в одиночестве бродить по улицам Вечного города, он два дня игрался видеокубиками на программнике.
Землю, подобно озоновому слою, окружала трепещущая информационная сфера, сотканная из отражённых электромагнитных волн. В момент излучения, на них тончайшим узором, как на матрицу, накладывались биополя живших в то время людей. Задача состояла в том, чтобы выудить из этого месива конкретные биополя соответственно строго определенному времени и пространству. При воссоздании конкретной Проекции, на слабые сгустки энергии, которым придавали облик людей и начиняли информационным квантом с вполне определёнными сведениями об индивидууме, накладывали соответствующее биополе. Прочитанные биополя предварительно закладывали в компьютер и с помощью моделирования к ним подбирались воссозданные знаниями, фантазией авторов и скрупулёзной работой компьютерных схем и кристаллов, соответствующие образы. Самым простым в создании Проекций было придание бесформенным сгусткам энергии человеческого облика. Изюминка заключалась в том, что сами авторы и постановщики не знали, как будет протекать и чем закончится воссозданное ими очередное действо. В этом они видели одно из доказательств истинности Проекций.
На первых порах путались времена, католические священники кричали пронзительными голосами кровожадных варваров, галантные кавалеры и дамы разговаривали на латыни, но постепенно настойчивый труд дал свои результаты.
На экране о Проекциях высказывали прямо противоположные мнения. На одном канале информационную сферу называли плодом больного воображения, разбивали в пух и прах теорию об отражённых электромагнитных волнах с наложенными на них биополями, с чем Рэм внутренне соглашался, а самих проектантов называли великими иллюзионистами и имитаторами. Сами же Проекции в глазах оппонентов выглядели, как буйно фантастические компьютерные представления.
На другом канале проектантов превозносили до небес. Их сравнивали с Эйнштейном и Поповым. Проекции называли величайшим открытием двадцать девятого столетия и пророчили им большое будущее. Энтузиасты Проекций с восторгом уверяли, что теперь история человечества это открытая книга. В недалёком будущем, выловив биополя исторических личностей, можно будет размотать клубки противоречий и исторических загадок.
Молодожёны записались на сеанс в Колизее и почти месяц осматривали Рим, ожидая своей очереди. Ещё при регистрации очереди с ними битый час беседовал психиатр, а перед самым сеансом служительницы объяснили правила поведения и входа-выхода из Проекций. И вот теперь Джоан почти, что билась в истерике, а Рэм начисто забыл о коробочке, спрятанной в складках туники. Он хорошо запомнил место, где они появились, но перед ними высилась только глухая, мало похожая на имитацию, стена. Рэм на миг даже почудилось, что всё это взаправдашнее, и его самого сейчас схватят, сунут в руки меч или копьё и отправят на арену. В гневе он постучал по стене кулаком. Никакого намёка на дверь. Такую стену только бластером и возьмёшь. И тут совсем рядом с ними стена начала как бы размываться, в ней показалась тут же распахнувшаяся дверь и, ныряя в неё вместе с Джоан, Рэм вспомнил о коробочке.
Они пулей влетели в полутёмную после солнечного дня, комнату. Строгая женщина в коричневом брючном костюме и синим значком на груди, укоризненно сказала:
– Я же предупреждала, как надо выходить. Всегда одно и то же.
Джоан гневно выпалила ей в лицо, будто женщина придумала всё это:
– Какая мерзость! И после этого нам говорят, что античный мир это колыбель цивилизации!
Служительница подала стакан с розовой жидкостью и Джоан, стуча зубами о край, выпила половину. Рэм отрицательно покачал головой и служительница, теперь уже не укоризненным, а доверительным тоном сказала:
– Со всеми одно и то же, мы еле успеваем подготовить выход. Надо прекращать эти побоища, они никому не доставляют удовольствия.
Пока первая занималась с ними, её напарница, дежурившая у входа, быстро нажала на кнопки пульта и в холле, оказалось, сразу пять человек.